Тревис задумчиво спрашивает ни с того ни с сего:
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
Ни разу в жизни никто меня об этом не спрашивал. Сложный вопрос, бесхитростно заданный тем, кого я люблю и кто любит меня. Надо же, нашел, о чем спрашивать. Мое сердце сжимается. Это у него есть выбор, не у меня.
– Я, наверно, хотел бы стать звериным доктором, – продолжает Тревис.
– Правда? – я вспоминаю, как на него подействовали внутренности червяка. – Ты отдаешь себе отчет, что придется видеть кровь, кишки и всякое такое? Ты это правда понимаешь?
Он помолчал минутку, а потом медленно произнес:
– Думаю, да. А как получилось, что на тебя это никак не действует?
По правде говоря, иногда очень даже действует, но я никогда не признаюсь, и особенно младшему братишке. Можно и приврать слегка.
– Потому что я Ученый.
– Нет, как ты выдерживаешь? Сможешь меня научить?
– Ну, не знаю…
Тревис обескуражен. Но тут он говорит то, что наверняка обеспечит ему мою помощь.
– Ты же умная, Кэлли Ви, умная, как целая стая сов. Ты найдешь выход.
– Я подумаю. И у дедушки спрошу. Если у меня не получится, может быть, дедушка что-нибудь придумает.
Помолчали. Вдруг я замечаю на запруде, с той стороны, где падает вода, какое-то мелкое существо на четырех лапах.
– Смотри, – шепчет Тревис.
Как ни странно, загадочный зверь выжил и даже выглядит получше. Распухшие слезящиеся глаза зажили, но он по-прежнему страшно тощий и весь в коросте. Темнеет, но я могу разобрать, что он не похож на хрупкую, грациозную, тонкокостную лисицу. Грудная клетка пошире, ноги покороче, словом, скорее собака, чем лиса. Совсем молодой еще пес.
Бедный зверь слегка вильнул хвостом, подтверждая, что относится к псовым, а не к лисьим.
– Уверена, это собака.
– Не может быть! А какой породы?
– Беспородная дворняжка.
И правда, породистостью и не пахнет. Понемножку отовсюду. Смешали, взболтали, вылили… и вот.
– Может, доктор Прицкер…
– Даже не думай. Нельзя спасти всех, даже если очень хочется.
Пес опять вильнул хвостом. Честное слово, в глазах – тоска. Это же домашняя собака, а не дикий зверь. Дикая метнулась бы в кусты при нашем приближении, только мы ее и видели. Тем более не стала бы вилять хвостом. Меня затопил гнев. Что за бессердечный хозяин предал свою собаку, прогнал, обрек на злую судьбу, оставил в одиночестве?
Ответ пришел, как озарение. Как я раньше не догадалась!
– Я знаю, кто это, – хрипло прошептала я.
Это очевидно и вместе с тем невозможно.
– Тише, спугнешь!
– Теперь все понятно! Это один из щенков Мейзи. Смотри, Тревис. Что получится, если смешать терьера с койотом?
Тревис разинул рот.
– Не может быть! Мистер Холлоуэй их утопил.
– Ну, мешка-то мы не видели. Наверно, один как-то выбрался, а может, сбежал раньше, чем остальных кинули в воду. Он, наверно, ворует рыбьи потроха на причале, роется в мусоре на свалке – так и живет.
Тут мне пришла в голову еще одна мысль.
– И кур ворует.
Да, тут возможны сложности.
– В общем, это обыкновенный койпёс – полусобака, полукойот.
– С ума сойти! – Тревис прищелкнул языком и громко позвал: – Ко мне, собаченька!
Пес бросился обратно в кусты и исчез из виду.
Я строго сказала братишке:
– Не давать кличек, не таскать к врачу, не приносить домой. После Бандитки мы договорились: больше никаких диких животных.
– Он же не совсем дикий, только наполовину. Другая половина домашняя.
– Папа разгневается и пристрелит его. Точно пристрелит. И ты не должен его трогать, вдруг он заразный. Вспомни Носика. Обещаешь?
– Ладно уж… – уныло протянул Тревис.
– Слово?
– Слово!
В попытке отвлечь нас обоих от мыслей о койпесе я показала брату парочку настоящих звезд и планету Сатурн. Сработало не так чтобы очень.
Глава 16
Самая несчастная собака в мире
Пастушьи собаки каждый день приходят к дому за мясом и, как только получат кусок, скрываются, как будто им стыдно за себя. В этих случаях домашние собаки сущие деспоты, и даже самая маленькая из них кинется на пришельца и погонится за ним.
На следующее утро я проснулась до рассвета и на цыпочках прокралась в кухню. Залезла в кладовку, оторвала пару кусков от вчерашней индейки, завернула в вощеную бумагу, и вдруг появляется Тревис. При виде меня он испугался до полусмерти.
– Тревис, что ты тут делаешь?
– А ты что?
– Думаю, то же, что и ты. Давай скорее, Виола вот-вот придет.
Я поглядела в окошко – и точно, в тусклом свете видна Виола, шагает себе от хижины к загону для кур. Она встает раньше всех – яйца надо собрать, печку растопить, еды наготовить.
– Идет! – прошептала я.
Мы выбрались из дома и тихонько прикрыли за собой дверь. Вихрем пронеслись по дорожке и только за поворотом, вне зоны видимости, перешли на шаг. Перед рассветом всегда холодно, а никто из нас и не подумал накинуть куртку. Изо рта вырывается пар – верный признак, что скоро еще подморозит. Пахнет осенью. Как всегда на рассвете, завыла Матильда, соседская гончая. Странный прерывистый вой слышен по всему городу. Не свист пара, не городские часы: Фентресс будят петухи – и Матильда.
Возле хлопкоочистительной машины пока темно. Не забывая о водяных змеях, пробираемся по берегу до запруды. Собаки нигде не видно.
– Ну и что теперь делать? – говорит Тревис.
Страшная мысль приходит мне в голову: а вдруг пес ночью умер?
Будто читая мои мысли, Тревис спрашивает:
– Ты думаешь… он умер?
Может быть, мы опоздали всего на день? Может быть, доведенный до отчаяния, пес погнался за змеей, и та его укусила? Или раздутый труп застрял среди полузатопленных сучьев под мостом ниже по течению? Или…
– Вот же он!
Смотрю, куда Тревис показывает. Да, конечно, в двадцати футах от нас, за бетонной опорой, из подлеска, густо оплетенного лианами, высовывается коричневая мордочка и смотрит на нас… с надеждой.
Слава Богу! Мы – и пес – получаем второй шанс.
– Делай что хочешь, только не дотрагивайся до него, – шепчу я Тревису.
– Не буду, – Тревис разворачивает индейку и ласково бормочет: Хороший песик, иди сюда, поешь.
У пса течет слюна, он облизывается, но ближе не подходит.
– Брось ему мясо.
Тревис кидает еду на землю, но пес, без сомнения, припомнив все брошенные в него камни и бутылки, вздрагивает и скулит. Через мгновение он поворачивается и исчезает.
– Песик, ты куда? Поешь! – кричит вслед Тревис.
– Не волнуйся, брось подальше, и он ее найдет.
– Откуда ты знаешь?
– Это же собака – ну, наполовину. Он учуял индейку и вернется, как только мы уйдем.
Тревис сделал отличный бросок – почти все кусочки упали в двух шагах от того места, где исчез пес. Мы посидели еще, помолчали. Горизонт разгорался. Пес не появлялся.
Когда мы вернулись домой, Виола как раз била в гонг – завтрак. Звон затих, мы пошли на кухню вымыть руки.
– Кормили кого? – вдруг спросила Виола.
– Нет! – я успела ответить раньше Тревиса, он несомненно сказал бы: «Откуда ты знаешь?»
– Я вообще-то собиралась индюшку эту на обед подать, а теперь разве что на суп хватит.
– Ну и ладно, чем плох суп?
– Скажешь тоже, – сердито буркнула Виола и отмахнулась от нас полотенцем. – Пошли вон, у меня работы полно.
После школы мы прошли на дальний конец запруды глянуть, не заметим ли пса. Но нам не повезло. Несъеденные куски индейки так и валялись на прежнем месте, их уже успели облепить муравьи. Печально. Вот и конец всему.
Но оказалось, что это еще не конец. Я никак не могла выкинуть из головы несчастного пса. Я мучилась угрызениями совести. Вспоминала печальные карие глаза, виноватое выражение на морде, которое присуще каждой собаке, которую мучает человек – «вершина эволюции», «венец творения», главенствующий вид.
Через три дня, в сумерки, я украдкой завернула к хлопкоочистительной машине. Села на край запруды, внимательно наблюдая за кустами. Через пару минут мое терпение было вознаграждено. В кустах возился какой-то зверь. Пес жив! Мы не опоздали. Едва дыша, я прислушивалась к хрусту сучьев, пока из-за деревьев не появился… Тревис. Мы уставились друг на друга.
– Видел его?
– Нет, но индейка съедена, это хороший знак.
– Наверно. Но это могла быть лиса. Или койот. Или муравьи утащили.
Тревис нахмурился.
– Муравьям не под силу утащить всё.
– Муравей может поднять груз в пятьдесят раз тяжелее себя. Поэтому муравьи – одни из самых сильных животных на Земле. Думаешь, их за это больше уважают? Нет!
– За что их уважать?
Я только вздохнула.
– Пошли домой.
– Я видел сон про этого пса, – вдруг сказал Тревис.
– Я тоже, но что делать, я все равно не знаю.
Мы собрались уходить, но тут я заметила краем глаза какое-то движение возле водозабора. Резко повернулась и успела увидеть, как на крутом берегу, в норе, наполовину скрытой старым, расщепленным молнией пекановым деревом, исчезает кончик острого носа. Как раз там, где было убежище Бандитки.
