Когда Надежда вышла из лифта на двенадцатом этаже, первой, кого она увидела, была до смерти надоевшая ей собачонка. Вид у собачонки был суетливый и озадаченный: наверное, кто-то завез ее сюда - ведь она вечно околачивалась у лифта, и у нее не хватало ума спуститься по лестнице на первый этаж. Однако она успела шмыгнуть вслед за Надеждой, которая через несколько минут вышла от Никитишны, и доехала с ней до девятого этажа.
- Я т-тебя! - сказала Надежда, топнула и закрыла дверь.
Сколько она себя помнила, Надежда очень любила, когда Петух с Нашей откуда-то приходили. Сам момент возвращения домой. Здесь было все: и радость, что она их видит, и, возможно, подарок, или что-нибудь вкусненькое, или еще какая-нибудь неожиданность, а Надежда больше всего любила неожиданности. Поэтому она мчалась в прихожую, лишь только ключ поворачивался в замке. Но эта неожиданность чуть не сбила ее с ног.
Осторожно приглядываясь и принюхиваясь, в прихожую вошла все та же собачонка, подбадриваемая Петухом и Нашей.
- Она у нас на коврике лежала, - сказала Наша. - Так жалко... Пусть погреется.
- Погреется! - крикнула Надежда, обретя, наконец, дар речи. - Сначала погреется, потом покушает, потом поспит, а потом нас всех отсюда выживет!
- Это тебя-то? - рассмеялся Петух.
- Разведет здесь всякие безобразия и выживет!
- Не будет никаких безобразий, - сказала Наша. - Она ученая. Смотри, ошейник.
Так собачонка у них поселилась. Сначала она погрелась, потом покушала, потом завалилась спать.
Утром первым начал хохотать Петух. Потом Надежда услышала смех Наши, выбралась из постели и, забыв надеть тапки, побежала к ним. Петух и Наша хохотали в прихожей, а на вытертом плюшевом покрывальце невиданным манером спала собачонка. Она лежала на животе, отбросив в разные стороны все четыре лапы, точь-в-точь мохнатый коврик, и самозабвенно похрапывала, чуть посвистывая в нос. Их смех ничуть ее не беспокоил.
- Какая забавная! - сказала Наша.
Надо признать, собачонка действительно оказалась забавной. И хлопот с ней не было никаких. Даже проблема с поводком решилась сразу: у Наши была старая сумка на длинном кожаном ремешке, который крепился не наглухо, а на специальных металлических штучках, которыми защелкивались прикрепленные к сумке кольца. Вот такой защелкой ремешок преспокойно пристегивался к кольцу на Ошейнике. Прогуливать собачонку тоже не составляло особого труда. Но кое в чем она была трудновоспитуемым элементом. Так, например, ее постоянно тянуло на пустырь за кинотеатром, и Надежда прекрасно знала почему: собачонка никак не могла отвыкнуть от попрошайных замашек, хотя жила теперь как сыр в масле и совершенно не нуждалась в позорно выклянченных кусочках. Но тянуло ее туда упорно. И хотя пустырь был самым удобным местом для прогулок, Надежда с воспитательной целью тащила собачонку совсем в другую сторону, несмотря на ее сопротивление.
Однако давать квартирантке имя Надежда не позволила. Это было бы уже слишком! Дать имя - значит, принять в дом, в семью. А квартирантка - она квартирантка и есть: сегодня поживет - завтра уйдет. Делить с кем-то любовь Петуха и Наши Надежда не собиралась. Петух, Наша и она, Надежда, и больше им не надо никого! Ведь им великолепно, изумительно друг с другом! Повезло им и с ней: много ли найдется родителей, у которых такая талантливая, такая подающая надежды, такая необыкновенная дочь?! Ее не называют Надей или Надюшей, а зовут Надеждой с тех самых пор, как начались занятия у Нины Андреевны и Петух сказал: "Теперь ты будешь наша Олимпийская Надежда!" Значит, называя ее Надеждой, всякий раз подразумевали и это - Олимпийская.
Но и ей, надо сказать, крупно повезло с ними. Страшно подумать, что случилось бы, если бы у нее были другие родители - не худые, легкие, быстрые, как сейчас, а с габаритами вроде Никитишен. Да ничего бы не случилось! Вот именно - ничего. Пыхтела бы она, как Малайка, и жевала на переменах пирожки. А все гены! У толстых родителей - толстые дети; у худых - худые; у умных - умные. У глупых - дураки. Хотя...
- Наш Антошин - сын академика, - говорила Надежда Петуху, - а сам дурак-предурак и полный двоечник... А как же гены? Ты что-нибудь понимаешь?
- Я одно понимаю, - кричал Петух, повалив ее на диван, щекоча, тормоша и катая из угла в угол, - ты наша Надежда! Олимпийская!
- Пусти, ну! - вырывалась Надежда. Терпеть она не могла этих детских штучек. - Значит, по генам выходит, что и академик... того!
- А как я по генам? - смеялся Петух.
- Полудурок! - царапаясь и отбиваясь, кричала Надежда.
- Значит, ты тоже полудурок?
- А то! Была бы умная, стала бы с тобой, с усатым, болтать. Я уже на остановке должна быть!
Она схватила свою голубую сумку и выскочила из квартиры, как всегда, оглушительно хлопнув дверью.
Однажды утром... Собственно, это случилось в воскресенье. Надежда встала тогда в хорошем настроении. Бывает такое: и пасмурно за окном, и уроков куча, а все равно хочется прыгать и смеяться и чего-нибудь такое отчубучить - перекувырнуться, завопить или прыгнуть на Петуха из засады и рявкнуть у него над ухом!
Собачонка, как всегда, храпела, изображая собой коврик, но, когда Надежда возвращалась из ванной, она уже проснулась и увлеченно зевала, открывая маленькую розовую пасть с мелкими зубами. Надежда сбросила тапку и начала тузить собачонку босой ногой, стараясь опрокинуть ее на спину. Собачонка сразу приняла игру. Она наскакивала, рычала и покусывала Надежду за пальцы, впрочем всем своим видом показывая, что это так, шутка.
Надо сказать, что мордочка у нее была на редкость смышленая и выразительная, так что Надежда, прогуливая собачонку, посматривала с некоторым даже превосходством на соседского тупорожего, брыластого боксера или на двух игривых, но преглупого вида пуделей.
Отпихнув собачонку, Надежда пошла в комнату, но та не отставала, легонько хватая Надежду за пятку, а потом принялась прыгать, пытаясь лизнуть в нос и неимоверно извиваясь при этом.
- Разыгралась, барыня, - прикрикнула на нее Надежда. - Хватит!
Что-то вмиг приключилось с собачонкой. Она резко остановилась, взвизгнула тоненько и жалко, а мордочка ее сделалась тоскливой и недоумевающей. Она как будто пыталась что-то понять или что-то вспомнить.
- Разнежилась, барыня, - добавила Надежда, удивленная странным поведением собачонки. - Поиграла - и хватит.
Собачонка волчком закружилась по комнате, а потом, вся дрожа, остановилась перед Надеждой, глядя на нее какими-то жалкими, умоляющими глазами. Чего-то она не могла постичь своим собачьим умишком... Но чего?
- Хва...
Надежда опять хотела сказать собачонке: "Хватит, барыня!" - и в этот самый миг ее осенило. Барыня! И ей сразу все стало понятно. И странное поведение собачонки, и вообще все, связанное с ней, - даже то, почему собачонку так тянет на пустырь. Бывают же такие мгновенные озарения! Теперь Надежду удивляло, как она могла не заметить этого раньше, глядеть не видя.
Барыня!.. Как же там было, на том клочке бумаги?.. Ага: с длинной шерстью, плохо стриженная, лицо смышленое... Действительно, очень смышленое лицо! Потерялась у кинотеатра... Кличка - Барыня!
- Сейчас, Барыня, сейчас, моя хорошая... - Приговаривая так, Надежда сунула голые ноги в сапоги, влезла в длиннющую Нашину шубу, а на голову нахлобучила ее же шапку, пристегнула Барыне поводок, и они помчались на пустырь.
Смысла в этом не было никакого. Действительно, какой толк в том, что, влетев на заснеженный пустырь, где не было еще ни одной цепочки следов, Надежда приказала:
- Ищи, Барыня, ищи!
Как ищи? Где ищи? Могла бы - нашла б и раньше. Но Надежда была словно в каком-то помутнении.
- Ищи, Барыня, ищи! - повторяла она, а собачонка лохматым клубком каталась по пустырю, кидаясь из стороны в сторону, временами по брюхо проваливаясь в снег. Потом она села, подняла морду вверх и завыла.
Это был жуткий, звериный вой, от которого мороз продирал по коже.
Надежда схватила собачонку в охапку и побежала домой. Когда она вбежала в квартиру, ее колотило. Не от холода - замерзнуть она даже и не успела, а от какого-то странного чувства... такого странного, непривычного чувства... Короче - Надежде впору было сесть на пол и самой завыть от жалости к собачонке.
Пропустив мимо ушей причитания Наши - как можно полуголой выбегать на мороз! - Надежда проглотила чашку кофе с молоком, давясь, сжевала сухарик, схватила свою сумку и выскочила из квартиры, хотя и знала, что целый час ей придется проторчать под дверью: спортзал открывали ровно в девять. Но терпеть собачонкин взгляд больше не было сил.
В понедельник на перемене Надежда подошла к Спичке-Свистуновой.
- Спичка, слышь, ко мне собачонка приблудилась... В общем, живет теперь у нас. Ну, так ты помрешь: это та самая!
...Свистунова переступала прямыми тонюсенькими ножками, вытягивала шею и всматривалась в дальний конец коридора.
- Та самая собачонка, из объявления. Он ее оставил на пустыре, у кинотеатра, а комнатные собаки, знаешь... у них нюха нет никакого. Овчарка, например, обязательно нашла бы дом... И даже дворняга бы вернулась, дворняги, знаешь, ужасно приспособленные к жизни... беспородные всякие. А вот такая маленькая собачка ни за что сама не найдет. И вот она возвращается на пустырь, все время возвращается, все время помнит и хочет его найти, хозяина, и не может. Ты слышишь меня?
