Наш любимый воробей
Мы опять не узнали нашего воробья. Мы приняли его за чужого воробья, а чужого воробья приняли за воробья нашего.
Все воробьи похожи друг на друга.
Самим-то им это не кажется, они умеют друг друга различать, а мы их различать не умеем и всякий раз не узнаём нашего любимого воробья.
Наверное, мы недостаточно его любим.
Того, кого любишь, ни с кем не спутаешь.
Нашёл Муравей грушевое семечко. «Дай, думает, — его посажу. Вырастет из него дерево, заберусь я на самую верхушку, погляжу, что вокруг делается».
Принялся ямку копать. Небольшая ямка нужна для семечка, но для Муравья и такая ямка — большая. Долго копал. Уже хотел опускать семечко, а тут Лисичка:
— Ах, какая ямка! Ну прямо шкатулочка. Такую бы ямку мне, я бы в ней пуговицы хранила.
— Эта ямка, чтоб дерево посадить, — объяснил Муравей.
— Мало тебе деревьев! Тут пуговицы хранить негде, а он со своими деревьями!
Посмотрел на Лисичку Муравей: шуба у неё красивая, а пуговицы ни одной. Растеряла, наверное, все, потому что хранить было негде.
— Ладно, — вздохнул, — бери. Я себе другую выкопаю.
Стал копать подальше от Лисички. Совсем измучился. Но только хотел семечко опускать, а тут Лягушка:
— Ох, какая ямка! Прямо комнатка! Пусти меня в ней пожить, Муравей!
Пустил её Муравей, раз такое дело.
Взялся третью ямку копать.
А когда выкопал, семечко поскорей опустил, присыпал землёй и принялся воду носить, поливать семечко. Носит воду по капельке, никак не наносит.
Лягушка из своей ямки выглянула:
— Давай помогу! У меня рот вон какой большой, полстакана поместится.
— А я как щёки раздую, целый стакан войдёт, — говорит Лисичка.
Стали носить воду втроём.
Поливают и приговаривают:
— Расти, дерево, большое и рыжее… — Это Лисичка.
— Расти, дерево, большое и зелёное… — Это Лягушка.
— Расти, дерево, большое и бурое… — Это Муравей.
И выросло у них дерево большое-пребольшое.
И был у него ствол бурый-пребурый. Как Муравей.
И листья были зелёные-презелёные. Как Лягушка.
И груши были рыжие-прерыжие. Как Лисичка.
Хитрая Лисичка.
Всегда ей достанется самое лучшее.
Почему Бурундук засыпает и просыпается в один день с Медведем
Когда Бурундук был маленьким, он больше всего не любил спать и перед спячкой всегда капризничал:
— Не хочу в спячку!
И тогда мама ему говорила:
— Посмотри: вон уже и Медведь лег спать! Вот заберёт Медведь все хорошие сны, и тебе ничего не достанется.
Так говорила мама Бурундуку, и он спешил поскорей уснуть, чтобы и ему хорошие сны достались.
А когда наступала весна и Бурундук не хотел просыпаться, мама ему говорила:
— Вот сейчас Медведь откроет глаза и увидит всё самое интересное. А тебе не будет на что смотреть.
И конечно, Бурундук спешил открыть глаза, чтобы увидеть то, чего во сне не увидишь. Много воды утекло с тех пор.
Многие бурундуки выросли, и многие успели родиться.
Но все они ложатся спать и просыпаются в одно время с медведями — чтобы там, во сне, не пропустить ничего интересного да и здесь ничего интересного не пропустить.
Где у змеи кончается шея и начинается хвост
Замечательная у змеи шея. Самая длинная из всех шей на земле.
И самая гибкая: она может сворачиваться клубком, завязываться узлом, а может вытягиваться так, как не вытянется даже шея жирафа.
А какая вместительная у змеи шея! В ней помещаются и желудок, и пищевод, и сердце, и лёгкие…
Вот какая у змеи шея!
Одно непонятно: где она кончается и где начинается хвост. Она так незаметно переходит в хвост, что трудно сказать с уверенностью: это уже хвост или ещё шея. Вот так идёт шея, шея, шея, смотришь — уже хвост.
Так где же у змеи кончается шея?
У змеи шея нигде не кончается. И не потому, что она такая длинная, а потому что её просто нет.
Наверное, ты сам об этом догадывался. То, что у змеи нам кажется шеей, на самом деле совсем не шея.
На самом деле это сама змея.
Просто она вся похожа на длинную шею.
А шеи у змеи нет. Совершенно нет.
Впечатление бывает обманчивым.
Нередко того, что выставляется напоказ, как раз и нет на самом деле.
Поэтому лучше ничего не выставлять напоказ. Ни силу свою, ни знание, ни умение — ничего не выставлять напоказ.
Иначе будешь похож на змею, которая выставляет напоказ свою шею.
Поют, Санечка, далеко не все птицы.
Красавец павлин — не поёт.
Могучий орёл — не поёт.
Лучше всех поют маленькие, неприметные птички, которые не могут украсить землю ни силой своей, ни красотой.
Когда серенький соловей хочет понравиться серенькой соловьихе, он поёт — и нравится не только ей, а всем, кто его слушает.
Потому что песней своей он украшает землю.
Каждый, кто живёт на земле, по-своему украшает землю. Поэтому земля у нас такая красивая.
Какой-нибудь крохотный муравей и тот украшает землю. Без него она чуть-чуть потеряла бы в своей красоте.
Хотя, конечно, муравей не думает, что он украшает землю. И певун-соловей, и красавец павлин, и могучий орёл не думают, что они украшают землю.
А нам с тобой стоит задуматься: чем мы её украсим?
Собственной красотой? Собственной могучей осанкой? А может, собственной песней или делом собственных рук?
Птицам выбирать не приходится, они живут так, как им подсказывает природа. А нам труднее, мы должны выбирать.
Природа нам подсказывает, но мы стараемся жить без подсказки. Поэтому нам приходится выбирать.
И хорошо подумать, чтобы сделать правильный выбор.
Сидел я однажды у окна, смотрел, как птички-чирички резвятся на крышах, и завидовал.
И вдруг одна из них подлетает и говорит:
— Пошли резвиться! Усядемся на проводе, будем хвостиками вертеть.
— У меня нет хвостика, — говорю. — Так что не могу составить компании.
— Ну, хоть почирикаем, клювики почешем.
Да, почирикать — это бы хорошо! Почесать клювики — золотое дело!
— Нет у меня клювика…
Чиричка покачала головой. А потом говорит:
— Хочешь, я из тебя птичку сделаю?
— Насовсем бы мне не хотелось.
— Можно не насовсем. Ты сиди как сидишь, только мыслей у тебя не должно быть человеческих. Думай, как бы в луже поплескаться, стащить кусочек чего-нибудь… И вырастет у тебя хвостик и клювик для чириканья, и полетим мы с тобой резвиться по белу свету…
Я приготовился.
Представил, что сижу в луже, чирикаю и хвостиком верчу…
Только вот лужа в неподходящем месте: жильцы ноги промочат, простудятся, придётся им врача вызывать…
— Ты о чём думаешь? — покосилась на меня птичка-чиричка. — По глазам вижу, не птичьи у тебя размышления. Ну-ка, сначала давай!
Начал я сначала.
Представил, как сижу на проводе, а по проводу бежит ток…
Или не бежит?
Вчера, например, не бежал, целый вечер сидели без света…
— Опять ты думаешь не по-нашему! — рассердилась птичка-чиричка.
Так и не удалось мне с ней порезвиться. Ни почесать клювики, ни хвостиками повертеть.
Оказывается, чтобы так чирикать, нужно не только хвостик да клювик иметь, но и мысли специальные — для чириканья.
Молчит ли тот, кто молчит
Почему бабочка молчит?
Её клюют, а она молчит.
Шмель небось не смолчит, он непременно что-нибудь прожужжит, прежде чем его клюнут. И муха, на что уж маленькая, а тоже найдёт, что прожужжать.
А бабочка такая большая — и молчит.
Всем молчит.
Между прочим, насекомые разговаривают крыльями. Когда они машут крыльями, колеблется воздух, а ведь звук и есть колебание воздуха. Чем чаще колебания, тем тоньше звук: у комара звук тоненький, у шмеля грубее. Шмель не умеет так быстро махать крыльями, как комар.
Обрати внимание: ни у кого из насекомых нет таких больших и красивых крыльев, как у бабочки.
И такими крыльями — молчать?
Нельзя молчать. И бабочка не молчит. Она разговаривает, и к тому же басом. Причём таким басом, какого нам никогда не услыхать, потому что наши уши для него не приспособлены. Наши уши воспринимают не меньше шестнадцати колебаний в секунду, а бабочка делает лишь двенадцать взмахов. Колеблет воздух в секунду двенадцать раз.
Поэтому всем кажется, что бабочка молчит. И птицам, когда они клюют бабочку, кажется, что она против этого не возражает.
Но она возражает. Она им такое басит! У птиц, наверное, сразу испортился бы аппетит, если б они хоть раз услышали бабочку.
