- Я вижу, вы справляете масленицу, - сказал Барберен.
- Отлично, я очень голоден. Что ты готовишь на ужин?
- Блины.
- Но не блинами же ты будешь кормить человека, который прошел пешком столько километров!
- Больше ничего нет. Мы тебя не ждали.
- Как? Ничего нет на ужин? Он огляделся по сторонам:
- Вот масло.
Затем поднял глаза к тому месту на потолке, где мы обычно подвешивали свиное сало. Но уже давно там ничего не висело, кроме пучков чеснока и лука
- Вот лук, - сказал он, сбивая палкой одну из связок. - Четыре-пять луковиц, кусок масла - и получится хорошая похлебка. Сними-ка блин и поджарь лук.
Снять блин со сковороды! Однако матушка Барберен ничего не возразила. Наоборот, она поспешила сделать то, что ей приказал муж, а он уселся на скамью, стоявшую в углу, возле печки.
Не решаясь сойти с того места, куда он загнал меня палкой, я, опершись на стол, смотрел на него.
Это был человек лег пятидесяти, с некрасивым, суровым лицом. После увечья голова у него была наклонена набок, что придавало ему какой-то угрожающий вид
Матушка Барберен снова поставила сковороду на огонь.
- Неужели ты думаешь сделать похлебку с таким маленьким кусочком масла? спросил Барберен. И, взяв тарелку, где лежало масло, он вывалил его на сковороду. - Нет масла - значит, не будет и блинов!
В другой момент я, наверно, был бы потрясен такой катастрофой, но сейчас я уже не мечтал ни о блинах, ни об оладьях, а думал только о том, что этот грубый, суровый человек - мой отец.
- Отец, мой отец... - мысленно повторял я.
- Вместо того чтобы сидеть как истукан, поставь-ка на стол тарелки! обратился он ко мне спустя некоторое время.
Я поспешил выполнить его приказание. Суп был готов Матушка Барберен разлила его по тарелкам. Барберен подсел к столу и начал жадно есть время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на меня
Я был так расстроен, что не мог проглотить ни одной ложки, и тоже смотрел на него, но украдкой, опуская глаза, когда встречался с ним взглядом
- Что, он всегда так мало ест? - неожиданно спросил Барберен, указывая на меня.
- Ах нет, он ест хорошо.
- Жаль! Было бы лучше, если б он ничего не ел. Понятно, что ни я, ни матушка Барберен не имели ни малейшего желания разговаривать. Она ходила взад и вперед вокруг стола, стараясь услужить мужу.
- Значит, ты не голоден? - спросил он меня.
- Нет.
- Тогда отправляйся спать и постарайся сию же минуту заснуть, иначе я рассержусь.
Матушка Барберен сделала мне знак повиноваться, хотя я и не думал противиться.
Как это бывает обычно в большинстве крестьянских домов, кухня одновременно служила нам и спальней. Рядом с печкой находилось все необходимое для еды: стол, ларь для провизии, шкафчик с посудой; на другой стороне в одном углу стояла кровать матушки Барберен, а в противоположном - моя, занавешенная красной материей.
Я поспешно разделся и лег, но заснуть, конечно, не мог. Я был чрезвычайно взволнован и очень несчастлив. Неужели этот человек - мой отец? Тогда почему же он обошелся со мной так грубо? Отвернувшись к стене, я напрасно старался прогнать эти грустные мысли. Сон не приходил. Через некоторое время я услышал, что кто-то приближается к моей кровати.
По шагам, медленным и тяжелым, я тотчас же узнал Барберена. Горячее дыхание коснулось моих волос.
- Ты спишь? - услышал я приглушенный голос. Я ничего не ответил. Страшные слова "я рассержусь" еще звучали в моих ушах.
- Спит, - заметила матушка Барберен. - Он засыпает сразу же, как только ляжет. Можешь спокойно говорить обо всем, он тебя не услышит. Чем кончился суд?
- Дело проиграно! Судьи решили, что я сам виноват в том, что находился под лесами, и потому хозяин ничего мне не должен платить. - Тут он стукнул кулаком по столу и произнес несколько бессвязных ругательств. - Деньги пропали, я искалечен, нас ждет нищета! Мало того: возвращаюсь домой и нахожу здесь ребенка. Объясни, пожалуйста, почему ты не сделала так, как я велел?
- Потому что я не могла...
- Не могла отдать его в приют для подкидышей?
- Трудно расстаться с ребенком, которого сама выкормила и которого любишь, как родного сына.
- Но ведь это не твой ребенок!
- Позднее я хотела отдать его в приют, но он заболел. - Заболел?
- Да, он болел, и если бы я его отдала в это время в приют, он бы там умер.
- А когда выздоровел?
- Он долго не поправлялся. За одной болезнью последовала другая. Прошло много времени. И я решила, что раз я могла кормить его до сих пор, то смогу прокормить и в будущем.
- Сколько ему теперь лет?
- Восемь.
- Ну что ж, он пойдет в восемь лет туда, куда должен был отправиться раньше.
- Жером, ты не сделаешь этого!
- Не сделаю? А кто мне помешает? Неужели ты думаешь, что мы будем вечно держать его у себя?
Наступило молчание, и я смог перевести дух. От волнения у меня так сжалось горло, что я чуть не задохнулся. Матушка Барберен продолжала:
- Как тебя изменил Париж! Раньше ты не был таким жестоким.
- Париж не только изменил меня, но и сделал меня калекой. Работать я не могу, денег у нас нет. Корова продана. Можем ли мы теперь кормить чужого ребенка когда нам самим нечего есть?
- Но он мой.
- Он такой же твой, как и мой. Этот ребенок не приспособлен для жизни в деревне. Я рассмотрел его во время ужина: он хрупкий, худой, у него слабые руки и ноги.
- Но он очень хороший, умный и добрый мальчик Он будет работать на нас.
- Пока что нам нужно работать на пего, а я не могу больше работать.
- А если найдутся его родители, что ты тогда им скажешь?
- Пошлю их в приют. Однако хватит болтать, надоело! Завтра я отведу его к мэру1. А сегодня хочу еще зайти к Франсуа. Через час я вернусь.
Дверь отворилась и захлопнулась. Он ушел. Тогда я живо вскочил и стал звать матушку Барберен:
- Мама, мама!
Она подбежала к моей кровати.
- Неужели ты отправишь меня в приют?
- Нет, мой маленький Реми, нет!
И она нежно поцеловала меня, крепко сжимая в своих объятиях. Эта ласка ободрила меня, и я перестал плакать.
- Так ты не спал? - спросила она меня нежно
- Я не виноват.
- Я тебя не браню. Значит, ты слышал все, что говорил Жером? Мне следовало бы давно рассказать тебе правду. Но я привыкла считать тебя своим сыном, и мне трудно было признаться, что я не твоя родная мать. Кто твоя мать и жива ли она, ничего не известно Ты был найден в Париже, и во г как это случилось. Однажды ранним утром, идя на работу, Жером услышал на улице громкий детский плач. Пройдя несколько шагов, он увидел, что на земле, у калитки сада, лежит маленький ребенок. В то же время Жером заметил какого-то человека, который прятался за деревьями, и понял, что тот хотел посмотреть, поднимут ли брошенного им ребенка. Жером не знал, что делать; ребенок отчаянно кричал, как будто поняв, что ему могут помочь. Тут подошли другие рабочие и посоветовали Жерому отнести ребенка в полицейский участок. Там ребенка раздели. Он оказался здоровым, красивым мальчиком пяти-шести месяцев Больше ничего узнать не удалось, так как все метки на его белье и пеленках оказались вырезанными Полицейский комиссар сказал, что придется отдать ребенка в приют для подкидышей. Тогда Жером предложил взять тебя к себе, пока не найдутся твои родители. У меня в это время только что родился ребенок, и я могла кормить обоих. Так я стала твоей матерью. О мама!
- Через три месяца мой ребенок умер, и тогда я еще больше привязалась к тебе. Я совсем забыла, что ты мне не родной сын. Но Жером этого не забыл и, видя что твои родители не находятся, решил отдать тебя в приют Ты уже знаешь, почему я его не послушалась
- О, только не в приют! - закричал я, цепляясь за нее. - Умоляю тебя, мама, не отдавай меня в приют! Нет дитя мое, ты туда не пойдешь. Я это устрою
Жером вовсе не злой человек. Горе и боязнь нужды заставляют его так поступать. Мы будем работать, ты тоже будешь работать.
- Да, я буду делать все, что ты захочешь. Только не отдавай меня в приют.
- Хорошо, не отдам, но с условием, что ты сейчас же заснешь. Я не хочу, чтобы Жером, вернувшись, увидел, что ты не спишь.
Крепко поцеловав, она повернула меня лицом к стене. Я очень хотел заснуть, но был настолько потрясен и взволнован, что долго не мог успокоиться.
Значит, матушка Барберен, такая добрая и ласковая, не была моей родной матерью! Но тогда кто же моя настоящая мать? Еще лучше и нежнее? Нет, это невозможно.
Зато я очень хорошо понял и почувствовал, что родной отец не мог быть таким жестоким, как Барберен, не мог смотреть на меня такими злыми глазами и замахиваться на меня палкой. Он хочет отдать меня в приют! Я знал, что такое приют, и видел приютских детей, на шее у них висела металлическая пластинка с номерком, они были грязны, плохо одеты, над ними смеялись, их преследовали и дразнили А я не хотел быть ребенком с номерком на шее, я не хотел, чтобы за мною бегали с криками: "Приютский, приютский!" От одной этой мысли меня бросало в дрожь и начинали стучать зубы.
