Сначала разговоры шли о разбоях степняков, о запахе пожарищ, учуянном людьми средь ночи. Потом пошла молва, что разоряют северянские селения на Донце, что орды печенегов движутся из степи в глубь страны… Северяне сочувствовали горю братьев своих в Подонье и ждали, что предпримет князь, как защитит он свой народ от хищных печенегов. Но вот прошел слух, что в Чернигове созвал он совет начальных мужей, что Северянщине не только печенеги, но и хозары грозят войной. И тут уж к горьким думам о пострадавших братьях добавился страх. Как, разом? И печенеги и хозары? Те самые хозары, что были их покровителями, что долгие годы собирали здесь дань и обязались защищать северян от нашествий чужеземцев? Да ведь это обман! Нож в спину! Как же будет теперь? Что решили советники князя? Что думает сам князь?
Когда же пришли старейшины и поведали народу о намерениях и решении князя, страх сменился гневом, а гнев вернул людям силу. Северяне уже не шептались тайно, теперь они кричали, возмущались, даже угрожали. Да мыслимое ли это дело? Где это видано? С тех пор как стоит земля Северянская, ни один князь не пренебрегал так желанием своего народа! Деды и прадеды решали дела войны и мира на шумных всенародных вечах. Не только мужи и лучшие люди, но и черный люд: кузнецы, кожевники, гончары и все другие, даже смерды-землепашцы – все говорили на вечах свое слово, а если надо было, то и кулаками доказывали правоту свою. А теперь, вишь, князь не хочет считаться с народом. Сам задумал решать судьбу земли. Да каково решил-то! Не хочет ополчение возглавить и повести его вместе с дружиной на врагов. Пренебрег народным ополчением, полагается только на дружину. Но ведь она мала, да и не набрать ее такой большой, чтоб разом против двух сильных врагов она выстояла. Что же это такое? Нет ли тут измены? Забыл князь свои клятвы перед вечем, забыл, о чем сложили договор? О народе и поселениях, что разоряют печенеги, а теперь грозит походом на северян и хозарский каганат? Да, он забыл и спрятался за высокими стенами Чернигова, возведенными руками поселян и черных людей, обложил себя дружиной и думает только о себе, о дочери да о Чернигове. А не о том, чтоб отстоять народ и землю Северянскую.
Но у них еще крепки кулаки, да и оружие есть на злых ворогов. Они сумеют постоять за себя. Сами, без князя, созовут вече и силой заставят уважать свои права.
Созревшая в одном городище мысль, словно огонь на ветру, перекинулась в другие, сеяла по всей Северянщине тревогу и недовольство князем. Через леса, через поля, через болота перелетали они. На сей раз не княжьи вестники, а поселяне гнали пришпоренных коней, звали северян вставать на защиту родной земли.
– На вече! На вече! – на ходу кричали всадники. – Гордыня овладела князем. Предает нас князь!
Закипели городища и поселения, наливались гневом, сжимали люди кулаки. Седобородые отцы и старшие в роду братья седлали коней, брались за оружие, скликали ехать в Чернигов всем селом, градом, городищем. От старших не отставали юноши, крепкие, закаленные на тяжелой работе, на постоянной охоте, те, кто не имел на вечах голоса, но при надобности могли поддержать отцов и старших братьев мечом, копьем, топором, а то и крепкими кулаками.
В назначенный день Соборную площадь в Чернигове заполнила шумная толпа северян. Первыми прибыли градские мужи, все на лошадях, при полном вооружении. К ним сразу присоединились поселяне из соседних с Черниговом сел. А позже, словно бурные потоки, бегущие со склонов, устремились из леса те, что пробирались к стольному граду из дальних поселений и городищ.
Около разводного моста через глубокий, заполненный водой ров всадники и пешие вливались в широкий людской поток, несшийся из-за Стрижня по торному Залозному шляху. На мосту их теснила стража, упрашивая не толпиться, ждать очереди. Но северяне не слушали, они спешили проникнуть через открытые ворота в окольный град, в предместье, где жили градские люди. Сам же князь и знатные люди находились в крепости – детинце.
Народу становилось больше и больше, передвигаться по площади становилось все труднее. Приезжие, заполнившие ее до отказа, толпой стояли по обеим сторонам ворот. Стража вынуждена была развести мост, прекратить переправу. Те, что оставались по другую сторону рва, подняли страшный шум, требуя перенести вече за стены Чернигова на широкое и привольное ратное поле. Но угрожающий гул их не сломил упорства стражей. Они и так не рады были, что послушались градских мужей и открыли ворота, а теперь боялись гнева князя Черного. Северяне же, успевшие перебраться по мосту в Чернигов, не слушали криков своих односельчан. Их неудержимо влекло теперь в людской круговорот, на Соборную площадь. Они тянулись туда, как дерево к солнцу.
Площадь бурлила. Сельские пахари – смерды убеждали в чем-то черных людей. Те уговаривали смердов. Иные кричали что-то мужам градским, пробивались к старейшинам, чтобы сказать им о своих бедах, требовали, чтобы вели речь с князем о защите всей земли Северянской, всего народа.
Но вот распахнулись ворота в высоких стенах детинца. Из них выехали три всадника. Градские жители узнали в них княжеских слуг. С возмущением оповестили они о том людей, собравшихся на площади.
– Глядите! – кричали они, указывая на всадников. – Князь сам не едет к нам, а посылает своих огнищан. Он хочет править вечем!
Смерды-поселяне, а с ними черные люди встретили княжеских посланцев такими криками возмущения, что те растерялись и, не посмев объявить народу приветствие князя, повернули коней в детинец. Это еще больше распалило северян. Они были при оружии, выступали не в одиночку, а сообща, чувствовали свою силу, Но и князь решил не отступать перед грозным шумом народного сборища. Дождавшись возвращения вестников, он спокойно и величественно двинулся на площадь, окруженный своей свитой, закованными в броню дружинниками. Казалось, он не слышит возмущенного гула, будто северяне смиренно выслушали его посланцев и ждут теперь, когда сам князь предстанет перед покорным вечем.
Одно только выдавало его неуверенность: слишком велика была сопровождавшая его дружина, очень уж воинственным казался выезд князя на Соборную площадь.
То ли страх перед закованной в броню дружиной, то ли напряженное ожидание того, что скажет князь, и всяк хотел его услышать, шум и гам постепенно стихли, откатились куда-то под самые стены. На площади все замерли, не сводя взора с князя и его дружины.
Когда он приблизился к молчаливо стоявшим стеной и сурово глядевшим на него градским мужам, а потом остановился, подняв над головой руку, кто-то из старейшин нарушил сторожкую тишину и резко оборвал князя на первом слове начатого им, узаконенного обычаем приветствия.
– Княже! – густым и сильным голосом проговорил старейшина, выехав на своем коне из тесной толпы вооруженных всадников. – Северяне хотят знать, почему ты не защищаешь их от чужеземцев? Почему оставил в беде, не выполняешь долга своего перед народом, перед землей Северянской?
Черный молча смотрел на старейшину, думая, как достойней ему ответить. Но вече воспользовалось минутным молчанием и дало волю своему гневу и возмущению.
– Князь думает только о себе! – кричали северяне. – Один Чернигов хочет отстоять, а всю Северянщину бросить беззащитной! К горестям нашим он безучастен!
– Неправда! – крикнул кто-то из знатных мужей, перекрыв своим мощным басом ближайших крикунов. – Оборона Чернигова – это и есть оборона всей земли Северянской.
– Всей? – послышался звонкий молодой голос. – А Подонье? Зачем отделался князь посылкой кучки ополчения? Почему дружину не послал? Обещал ведь!
– Да потому, что селения дружинников тут под боком! – выкрикнул кто-то.
– Говори, княже! Ты сложил с нами договор, дал слово вечу пойти с дружиной на защиту северян в Подонье. Отчего же не пошел? Почему медлишь?
Это была спасительная мысль. Черный почувствовал, что надо за нее ухватиться, и поднял было руку, как знак того, что хочет говорить, но вече не стало слушать князя.
– Позор! Позор! – пронеслось по Соборной площади. – Князь обманул свой народ! Он предал нас!
– Измена!
– Бесчестье!
От криков и шума звенело в ушах. Они достигали не только детинца, но и окрестных селений. Князь не знал, как утихомирить, смирить бушующее людское море, чем успокоить северян. Они вооружены, дружиной их не испугаешь. Не только той, что с ним сейчас, но даже и оставшейся в детинце. Да и силу свою чувствует вече, понимает свое превосходство. Отлично, видно, понимает. Иначе не кричали бы так смело, так нагло князю своему.
Черный нахмурился. Не по нраву пришлась ему дерзость веча, но он опять промолчал, выжидая, пока оно затихнет.
Когда шум отдалился, он выхватил из ножен тяжелый, украшенный золотом меч и стремительно поднял его над головой. То был знак, которому должны все покориться. Северяне знали, что князья только изредка прибегают к нему, а потому притихли. Враждебно глядя на Черного, они молча ждали, что скажет князь.
