Если Дружок отдавал голос совсем редко, значит, он сидел под деревом, на которое взлетел глухарь. Если лаял немного почаще, то это означало, что он обнаружил белку. Я осторожно подходил к своей собаке, затаивался и старался разглядеть среди ветвей либо птицу, либо зверька, которых раньше меня отыскал Дружок.
Рассмотреть среди ветвей глухаря было не так-то сложно - да глухарь обычно и не прятался, не таился. Он был весь на виду, только осторожно вытягивал шею, выглядывая сверху, кто там сейчас внизу, опасны ли эти двое - человек и его собака. А вот увидеть среди еловых ветвей белку было куда трудней.
Маленький, быстрый зверек тут же прижимался к стволу или толстой ветке и затаивался так, что рассмотреть его другой раз можно было только в хороший бинокль. И то в бинокль затаившуюся белку можно было обнаружить лишь по кисточкам ушей, вдруг поднявшимся над веткой, или по кончику хвоста, свисающему вниз.
Если белку разглядеть не удавалось, мы шли дальше, жалея, конечно, что не увидели зверька и не узнали, оделся ли он, наконец, в серую зимнюю шубку.
Зима в этом году приходила долго. Долго стояли теплые осенние дни, и зверьки не торопились менять свои летние одежды на зимние шубки. Долго бегали по лесу зайцы-беляки, еще совсем по-летнему серые. Долго не удавалось мне встретить горностая, сменившего летнюю рыженькую одежду на зимнюю белую. И у белок никак не отрастали кисточки на ушах и не пропадал рыжий цвет на боках и на головке. Вот и ходил я все время в лес, чтобы еще раз проверить прогноз погоды, еще раз убедиться, что зима не очень торопится прибыть в наши края.
О том, что осень не собиралась пока сдавать свои права зиме, подсказывали мне и птицы. Из леса долго не вылетали к рябинам снегири, долго не показывались возле крыльца моего дома вороны и сороки, и что самое интересное - в лесу все еще жили ястребы-тетеревятники.
Правда, такое случалось - ястребы-тетеревятники другой зимой и оставались в нашем лесу, но далеко не все. А тут пернатые охотники вроде бы собирались остаться зимовать все до одного. Ошибиться эти хищные птицы никак не могли - они оставались в нашем лесу на зиму только тогда, когда лес мог их прокормить до самой весны. Но по зиме в лесу пищи не так-то много для этих больших птиц. Вот и выходило, что ястребы все еще крутились в наших местах лишь потому, что зима не собиралась пока выставить из наших мест порядком надоевшую всем сырую и ветреную осень.
Первую белку на этот раз мы с Дружком нашли очень скоро. Дружок, как скажут охотники, отдал громко голос, я подошел к елке, у которой сидел мой четвероногий помощник, и без особого труда рассмотрел белочку, сидевшую у ствола на толстой ветке.
В зубах у белочки была большая еловая шишка. Когда я подошел поближе, зверек увидел меня и выронил шишку. Дружок кинулся к упавшей шишке, под елку, а я успел рассмотреть, что и у этого зверька шубка еще совсем рыженькая.
Вторую белку мы искали дольше. Но наконец нашли... Сначала, как обычно, ее отыскал Дружок. Я долго выглядывал зверька среди ветвей, но так и не мог разглядеть.
Уходить, не увидев белку, мне не хотелось, и я вспомнил, как обычно охотники выпугивали затаившегося зверька, как заставляли его шевельнуться и обнаружить себя. Для этого обухом топора несколько раз ударяли по стволу дерева, на котором была обнаруженная собакой белка. Белка не любит таких резких ударов и обычно пугается, в испуге перебегает на другое место, и опытный охотник по чуть приметному движению среди еловых ветвей замечает желанного зверька.
Конечно, стрелять в белку мы не собирались. В лес ружья с собой я не брал, и потому вся наша охота и оканчивалась тем, что, увидев зверька, мы шли дальше, разыскивая других лесных обитателей. Но увидеть зверька мне очень хотелось, и я вынул из-за пояса топор и несколько раз резко ударил по стволу.
И белка обнаружила себя. С той стороны, с которой я подошел к стволу, ветви у елки были пореже, и я хорошо видел, как зверек после удара метнулся вверх.
И тут сверху к белке кинулось что-то большое и быстрое. Все произошло в мгновение... Я не успел еще сообразить, что произошло, кто кинулся к потревоженному мною зверьку, как этот кто-то уже несся в сторону, держа в когтях только что пойманную белочку.
Это был ястреб, ястреб-тетеревятник. Возможно, этому пернатому охотнику и не удалось бы самому поймать нашу белку, возможно, ему пришлось бы и немного поголодать - ведь белки очень осторожные зверьки и, завидев, врага, никак не выдают себя. Возможно, эта белочка сначала, плотно прижавшись к стволу елки, подождала бы, притаилась, а потом незаметно улизнула бы от врага. Но тут помешали мы...
Дружок, поймав запах зверька, громким лаем заявил, что белка здесь. А я, не разглядев сразу затаившегося зверька и не подумав, что где-то может таиться ястреб-охотник, спугнул спрятавшуюся белочку ударом топора. И ястреб, сидевший в засаде, только этого и ждал. Стрелой он кинулся к добыче и так же быстро скрылся от нас.
Так и погубили мы маленького, пушистого зверька - погубили только потому, что были слишком любопытны и не очень часто задумывались, чем наше любопытство может окончиться.
Из леса мы возвращались виноватыми. Дружок, будто понимая, что произошло, на этот раз не бежал впереди меня, а понуро плелся сзади. И дома, в комнате, он не стал лезть к столу и, как обычно, тут же требовать положенный ему обед - он тихо улегся под стол и виновато посматривал оттуда на меня.
Мне тоже в этот вечер было очень стыдно, и я долго размышлял, что можно и чего нельзя делать в лесу человеку, чтобы не принести в лес беды.
И после этого случая я никогда не разыскивал затаившихся птиц и зверей и больше не позволял Дружку слишком надоедать лесным обитателям.
С Т А Р А Я Б Е Р Е З А
СИНИЧКИ В ПАРКЕ
Ранней весной, когда в лес еще не пришло весеннее тепло и не вернулись еще из теплых стран перелетные птицы, вдруг да услышите вы в лесу громкую и задорную песенку-колокольчик большой желтогрудой синички.
Это она первой, вслед за барабанным призывом дятла, объявляет всем-всем, что весна уже совсем близко, что совсем скоро набухнет от талой воды и опустится к самой земле холодный, голубой от мороза сугроб и что из-под этого сугроба скоро покажется небольшим островком оттаявшая земля, а потом над ожившей, проснувшейся землей зазвенит настоящая весенняя песенка - песенка только что вернувшегося в родной лес зяблика...
И тогда голосок большой желтогрудой синички будто чуть померкнет, будто станет тише и потеряет немного свой хрустальный звон. А явятся в лес дрозды, подымут неумолчный треск, и затеряется недавняя яркая синичья песенка совсем, словно уйдет синичка из леса, уступив недавнее место и зяблику и дроздам.
Но нет, никуда не улетела эта желтогрудая птичка, здесь она, и поет она по-прежнему чисто и звонко, но только теперь за песнями наших новых громких певцов плохо слышен ее голосок. Да и к лучшему это вроде бы для самой синички - занята она теперь другим делом: тайно шмыгает взад и вперед от дупла в кусты, из кустов в дупло, где вот-вот появятся на свет ее маленькие птенцы. А зачем в такое время уж слишком громко заявлять о себе, выдавать песней то место, где устроено гнездо?
Так и считал я долгое время, что живет в лесу эта желтогрудая синичка, наша доверчивая гостья у зимней кормушки, тайно, незаметно и никогда не согласится в такое весеннее время завести знакомство с человеком. Мол, зима зимой - зима другое дело: голод не тетка, тут и с человеком можно подружиться. А уж весной, когда пришло время вывести птенцов, извините, не станет наша синичка доверчиво торчать перед человеком: кто его знает, этого человека, о чем он думает, - может, хочет узнать, где гнездо, а потом заберет всех птенцов...
Так или нет рассуждала эта быстрая, ловкая и тайная по весне птичка-синичка, но только никогда раньше не приходилось мне встречать в весеннем лесу синичек, которые отнеслись бы ко мне так же доверчиво, как и зимой около кормушки. Увижу другой раз дупло, в которое только что забралась синичка, подожду, когда вынырнет эта птичка обратно, подойду к птичке поближе, и тут же исчезнет она в кустах, будто сквозь землю провалится, и долго потом не показывается около своего дупла, не желая подтверждать мою догадку, что именно здесь и есть ее гнездо.
Но как-то совсем недавно забрел я в старый, давно перезревший и, пожалуй, уже отживающий свой век парк. В парке было много дуплистых деревьев, и в этих дуплах синички из года в год устраивали свои гнезда. Шел я по краю парка, там, где поднялись робким тонконогим рядком светленькие березки. Пусто было в парке, пусто и около березок. Трава еще не поднялась, листочки по деревьям еще не зазеленели - весна в этом году выпала поздняя, затяжная, холодная. Казалось, нет сейчас вокруг меня ничего живого, лишь в стороне около скамейки изредка подавали голоса занятые каким-то своим очень важным делом сосредоточенные воробьи.
