В это время пришла бабушка Тараскина, а вслед за ней Водовозова, и занятая разговором Мария Даниловна так и не заметила чуть приоткрытой дверцы шкафа.
Остальное вы знаете.
В тот день и накануне в семье Красилиных, Закатовых, Огурцовых и Водовозовых царила примерно одинаковая атмосфера. Узнав, что их вызывают на собеседование с участковым, взрослые, конечно, очень огорчились и рассердились и долго припоминали детям все их прегрешения, начиная с доисторических времен. Но хуже всех за эти два дня пришлось Леше. Если Красилиных, Олю, Мишу, Демьяна почти сутки пилили, то Антонина Егоровна прибегнула к другому педагогическому приему. Получив приглашение на завтрашнее собрание, она решила замолчать. Она не объявила, подобно Григошвили, что не будет разговаривать, – она замолчала без всякого предупреждения. Единственная фраза, которую она произнесла за всю вторую половину пятницы, звучала так: "Иди ужинать". За первую половину субботы она произнесла две фразы: "Завтрак готов" и "Обед на столе". Перед обедом в субботу Леша решил все-таки наладить отношения. Он вошел в комнату бабушки, которая читала в это время какую-то книгу, и сказал:
– Баба Тоня, ну что ты злишься, давай по-хорошему поговорим!
Баба Тоня сунула между страницами книги листок бумаги вместо закладки, закрыла книгу и молча вышла из комнаты.
Леша понимал, что после собрания настроение бабушки не улучшится, и решил, что хватит ему терпеть эту муку. За обедом он сказал как можно короче и суше:
– Еду к Витьке Воробьеву. Созвонился с ним (Витьки Воробьева в Москве в это время не было).
– Твое дело, – ответила Антонина Егоровна, отделяя вилкой ломтик от котлеты. Это была ее третья фраза, произнесенная за сегодняшний день.
Леша вышел во двор. Там под окном домоуправления стояли все его знакомые.
– Между прочим, Тараскин, можно послушать, что про нас будут говорить.
Тараскин продолжал шагать.
– Не интересуюсь. Мне заранее все известно.
– Ты куда идешь? – спросил Миша.
– Парня одного навестить.
Тараскин ушел. Скоро Мария Даниловна закрыла окно. Младшие ребята удалились в другой конец двора, а старшие стали прогуливаться перед этим окном. Долго они не могли услышать ровно ничего, но вдруг до них донеслось:
– Улица!
– Вот именно, улица!
После этого за двойными рамами то и дело слышались взволнованные голоса, но разобрать, что именно говорят, было невозможно. Ребятам надоело топтаться перед окном, они ушли на малышовую площадку и сели там на скамейку. Они болтали, рассказывали анекдоты, изо всех сил старались острить, но на душе у каждого было кисло. Каждый знал, что после собрания его ждет очень неприятный разговор со взрослыми, и каждого одолевала еще такая тревога: Оля, например, боялась, что ее дедушка не выдержит и объявит всем, что его внучка стала хулиганить, подлаживаясь под остальных, боясь показаться белой вороной. Примерно того же опасались Красилины и Огурцов.
А где-то на заднем плане в голове у каждого маячила тоскливая мысль: когда же, наконец, прекратится эта распроклятая хулиганская жизнь с необходимостью то и дело огорчать близких и строить из себя что-то такое, от чего сам себе противен?!
Прежде чем из домоуправления вышли взрослые, оттуда выскочила сияющая Матильда.
– Люди! Граждане! – закричала она на весь двор. – Вы знаете, где я сейчас сидела? В шкафу! В домоуправлении! И я все, все слышала!
Она не успела подойти к скамейке, где сидели старшие ребята, как туда же подбежали Демьян, Зураб, Русико и Сема с Шуриком.
– Что ты слышала? – спросил Зураб.
Матильда не спешила ответить на этот вопрос. Ведь куда интересней было поведать собравшимся о ее собственном удивительном приключении, и она начала долгий рассказ о своей отчаянной храбрости, о своем изумительном хитроумии, о своей находчивости.
Оказывается, мысль забраться в шкаф не явилась к ней внезапно, этот замысел возник у нее больше чем за сутки до собрания, после того, как она узнала, что таковое состоится. Оказывается, она не спала всю ночь, разрабатывая до мельчайших подробностей план своих действий, оказывается, ключ от шкафа не торчал в замке, а, наоборот, хранился у матери в очень секретном месте, откуда его нужно было похитить. Затем надо было еще похитить ключ от конторы домоуправления, пробраться туда поздним вечером, отпереть шкаф, потом вернуть оба ключа на место... А затем следовал рассказ о том, каким хитроумным способом Матильда заставила сегодня мать выйти из домоуправления, не заперев за собой дверь, чтобы дать дочке возможность забраться в шкаф.
– Ну а чего там говорили-то? Расскажи!
Матильда довольно долго молчала, переключаясь на другую тему. Но вот она сцепила руки перед грудью, закатила глаза и замотала головой.
– Боже, как вру-ут! – начала она тихо, затем повысила голос. – Боже ты мой, как врут! Такие все взрослые, такие солидные люди – и так врут! Я сидела в этом шкафу, и мне просто стыдно было за них.
– А чего они врут-то? – не вытерпел Федя.
– Ну, каждый выгораживает своего ребеночка. Мишин папа кричит: "Я вам документы предъявлю, что мой сыночек отличник-переотличник, общественник-разобщественник, только и знает, что за дисциплину борется и успеваемость повышает!.." А Олин дедушка говорит: "Наша Оля всегда была такая серьезная, все книжки читала да всякие симфонии слушала, но вот теперь эти Тараскины да Красилины ее испортили". – Матильда перевела дух и продолжала: – А Нюры и Феди мама, так она прямо настоящую истерику устроила: "Бедная моя Нюрочка! Она такая, такая нервная! Каждый день у меня на груди рыдает и говорит: "Мамочка! Что же нам теперь с Феденькой делать? Ведь это просто ужас, какие тут кругом бандиты!"
Старшие ребята слушали Матильду, внутренне съежившись. Они понимали, что Матильда переигрывает, копируя речи взрослых, но понимали также, что суть этих речей она передает правильно. Но ведь каждый объяснил родным, почему он так себя ведет, и объяснил под строгим секретом, а выходит, что эти родные его сегодня предали. Настроение у всех четверых круто изменилось. Теперь каждый был зол на своих близких и больше не мечтал о конце хулиганской жизни.
"Я деду Иге этого не прощу", – подумала Оля.
"Ну, мамка, – подумала Нюра, – мы с Федькой теперь назло чего-нибудь похуже учудим!"
Миша ничего хорошего не ждал от своего отца, но он был доволен, что Матильда начала свое выступление словами о том, как все взрослые ужасно врут.
– Мой предок врать умеет, – сказал он как можно равнодушней. – А что про Тараскина болтали?
– А про Тараскина все-все подтвердилось, – понизив голос, серьезно ответила Матильда. – Даже бабушка его ничего не отрицала.
Тут Матильде даже врать не пришлось: ведь она собственными ушами слышала, как Водовозова и Григошвили упомянули о темном прошлом Тараскина, а когда ее выгоняли из шкафа, Антонина Егоровна молчала, онемев от возмущения.
– А обо мне что говорили? – скромно спросил Демьян.
– О тебе? – равнодушно переспросила Матильда. – Ну, твоя мама говорила, что ты, в общем-то, нормальный хулиган, только Тараскин тебя еще больше портит.
Матильде хотелось рассказать что-нибудь похлеще о том, как говорили про Лешу. Она попыталась скоренько это придумать, но не успела. Из подъезда домоуправления стремительно вышла Антонина Егоровна, внезапно остановилась, окинула взглядом двор, посмотрела на ребят и, убедившись, что внука ее нет, так же стремительно удалилась в свой подъезд.
После нее вышел Огурцов-старший.
– Михаил, – сказал он, не останавливаясь. – Зайдешь ко мне для разговора.
Миша в ответ на это приглашение и ухом не повел.
Потом появилась Водовозова. Также не останавливаясь, она повернулась всем корпусом к ребятам и прокричала Демьяну:
– Ну, паразит! Вернется отец – он с тебя три шкуры сдерет!
Демьяна тоже не взволновало это серьезное предупреждение. К тому, что с него сдирают три шкуры, он давно привык.
Вышел Григошвили. Он прошагал по двору с невозмутимым лицом, даже не взглянув на притихших Русико и Зураба.
И наконец, появились остальные участники собрания: Клобукова, Закатов, супруги Красилины, участковый и управдом.
– Вон они, голубчики! – сказала Мария Даниловна. – Почти все тут.
Иван Спиридонович двинулся к противоположному корпусу, а остальные за ним. Подойдя к ребятам, он сказал:
– Ну так как же дальше будем жить, а? Будем продолжать в том же духе или, может быть, осознаем?
Оля и Миша медленно, как бы нехотя встали. Федя тоже начал было подниматься, но тут увидел, что Нюра продолжает сидеть, откинувшись на спинку скамьи и скрестив на груди руки. И он снова сел.
– Встань! Кобыла! Ишь развалилась! – вдруг взорвалась Вера Семеновна. – Тебя что, поведению никогда не учили?!
