и если могут ранить мои глаза — то пусть они тебя убьют!..
Уже в четвёртый раз за вечер проговаривая заученный текст с закрытыми глазами, она подняла руку вверх в красивом жесте (она иногда видела такой в кино).
— Где рана та, которую глазами я нанесла тебе?! Коли себя ты маленькой булавкою царапнешь, — царапина останется видна. Коль к тростнику рукою прислонишься — след на руке на несколько минут останется, — она сделала глубокий вдох, потому что на последних фразах чаще всего запиналась, и заставляла себя повторять всю реплику заново. Понизила голос, и сказала убийственно-спокойно: — Но ни малейшей раны. Мои глаза. Тебе не нанесли. И я вполне уверена, что силы боль причинить… нет ни в каких глазах.
Мята смотрел на неё внимательно, даже не отважившись свернуться перед ней в клубок и уснуть. Тамаре казалось, что, будь у него ладони — он бы похлопал. Но на всякий случай она мысленно нарисовала перед собой аплодирующую публику.
— Спасибо, спасибо, — она делано положила руку на грудь и несколько раз поклонилась в разные стороны, — спасибо, мне очень приятно…
«Это была только первая реплика…» — напомнил Стикер.
— Заткнись. Дай порадоваться хоть немного. У меня получилось!
«Ага, с какой попытки? С пятисотой?»
— Пускай, и с пятисотой! Значит, с миллионной у меня точно получится всё остальное!
«Невероятно, и у этого человека четвёрка по алгебре…»
День, когда должен был состояться их первый спектакль в Доме Культуры, неуклонно приближался. Тамара разрывалась между уроками в школе и репетициями в «Стаккато», отдавая всякое предпочтение последним. Уже смирившись с тем, что будет играть роль пастушки Фебы, у которой не так много реплик и беготни по сцене, она активно вживалась в её образ, и чем активнее — тем хуже его себе представляла.
Они репетировали между занятиями, которые проводила Света. Несмотря на то, что она регулярно напоминала им, что она — не гуру, который нужен клубу, кое-что она всё-таки знала из своей практики с отцом, поэтому давала «стаккатовцам» ускоренные уроки актёрского мастерства.
— Мой папа всегда говорил: представить мало — нужно стать, — рассказывала Света. — Вам мало представить, что вы Розалинда или Сильвий, или кто бы то ни было — вы должны на время стать им, чтобы зритель поверил вам. И в то же время сохранить собственное лицо… Ксюха, твою за ногу, оставь в покое чёртов рояль!
— Это же пианино!
— Не нам решать, кем оно хочет быть!
Тамара выполнила своё ей обещание, и в тот же вечер, как пообещала, написала на страницу Саше Солнышеву. Он прочитал сообщение спустя три дня, но ничего не ответил. Тамара ещё какое-то время писала ему, но все её попытки остались безответными.
Пока в один день Саша Солнышев сам не заявился на порог.
Его худое лицо было настолько серым, скучным и равнодушным, что никак не вязалось с яркой и светлой фамилией. И смотрел, и говорил Солнышев всегда так, будто всё вокруг казалось ему смертельно скучным. Из-за этого, как только он появился, Серёжа, Костя и Нюра, сморщившись, молчаливо отстранились.
— Спектакли ставите? — спросил Солнышев холодно. Он был коротко подстрижен и одет во всё чёрное. На запястье висел серый браслет с надписью «Глубже» — что бы это ни значило.
Тамара кивнула.
— Мы решили сыграть Шекспира на дне рождения в ДК. Ставим «Как вам это понравится?» Здорово, что ты пришёл, нам как раз не хватает человека на роль…
Солнышев посмотрел на неё.
— А тебя я не помню.
— Тамара. Очень приятно. Новенькая. Относительно. Это я тебе писала.
— Тоже играть будешь? — Солнышев недвусмысленно указал глазами на Стикер.
— Буду, — сказала Тамара. — Выбора нет. В общем, зайди к Свете, как только она придёт…
Солнышев равнодушно пожал плечами.
— Чё к ней заходить. В общем. Сыграю в последний раз. Если уж такое дело. Но потом уйду. Мне влом на сцене скакать.
В момент, когда он закончил фразу, Ксюхе где-то у дальней стены очень захотелось грохнуть обеими ногами об пол — что она и сделала, спрыгнув со стула.
— Ты можешь не прыгать хотя бы полчаса? — попросила её недовольная Агата.
— Не, не могу! — рассмеялась Ксюха, и тут же убежала к своему любимому роялю.
Солнышев на них обеих смотрел… так же, как и на всё остальное. Взгляд у него вообще редко менялся. Этого человека, казалось, ничто не могло удивить — просто потому что он и сам не очень-то хотел чему-то удивляться. Иногда Тамара думала, что такие люди, как Солнышев, считают искреннее изумление неким проявлением собственной слабости, а потому тщательно его маскируют.
Тем не менее, играть роль Сильвия равнодушный ко всему Солнышев всё же согласился.
Что до Ромки Тварина, то после их с Тамарой «преступления против смысла» он упорно не читал её сообщения, хотя иногда и появлялся в Сети. И Тамара всё чаще думала, что, кажется, он действительно решил отстраниться от неё, насколько это возможно. И с одной стороны, казалось бы — ну и ладно, обойдётся она без этого вредного, опасного для общества хулигана, разбивающего клавиатуры и памятники…
А с другой — у Тамары было чувство, что его нельзя оставлять. Что ему нужна помощь, хоть он этого ни капли не признаёт.
Неприятности начались, когда до их выступления в ДК осталось четыре дня.
* * *
— Сударыня, вас зовёт отец, — немного заикаясь, произнёс Колобок-Кирилл.
— Ну давай ещё раз!.. — попросила его Тамара, всё чаще замечавшая в себе, что становится очень требовательной к другим. — Без заиканий чтобы. Ты ведь учил!
— Угу… С-сударыня… Кхм, нет, ещё раз, — он прокашлялся и даже немного пробасил: — Сударыня, вас зовёт отец!
— И тебя он избрал посланцем? — высокомерно спросила Нюра-Селия, у которой с изображением эмоций на лице и с репликами никаких проблем не было.
— К-клянусь честью, нет. Мне было приказано сходить за вами.
Нюра немного усмехнулась.
— И где ты выучился этой клятве, шут?
Колобок покосился взглядом на листы с текстом, лежащие неподалёку.
— У одного… бедного рыцаря. Он клялся честью, э-э… что пирожки хороши, а горчица никуда не годится. Я утверждал обратное: горчица была хороша, а пирожки никуда не годились. И всё-таки рыцарь не соврал…
— Не дал ложной клятвы! — поправил его Серёжа, сидящий на стуле рядом.
— Ну ведь одно и то же! — попытался защититься Колобок.
— Нет, не одно. «Соврать» звучит более мелочно, чем «дать ложную клятву», на слух же чувствуется.
— Да-да, давай, открой фонтан своей премудрости!.. — радостно вклеилась в разговор Ксюха со своей следующей репликой. И только затем поняла, что от
