Дикая собака динго, или Повесть о первой любви[2022] - Рувим Фраерман

Тихо и в школе. Иногда лишь, как последняя капля, упавшая с ветки на корень, прозвенит детский голос в самом конце коридора или, как ветер по камням, промчатся по цементным плиткам чьи-то быстрые ноги.

А сегодня как долго не прекращались шаги! Дети бродили по коридору и в конце и в начале его. Они выходили во двор и обходили вокруг часового, искусно сделанного Таней изо льда. Влажный ветер изъел его плечи, на шлеме висели сосульки, а все-таки он глядел далеко, он еще видел суровое море.

— Может быть, она снова ушла на реку… — сказал Фильке Коля.

«А может быть, она снова в рощице стоит одна и плачет…» — подумал Филька про себя.

Они разошлись у ворот.

Коля прибежал на каток. Он спустился к баржам, прошел по тропинке, засыпанной снегом, ступил на край чистого льда. Трудно было узнать теперь реку. И вблизи и вдали снег лежал спокойно. Стыли и блестели горы. Вокруг катка не качались гирлянды из еловых лап. Они упали, ушли под сугробы, как в сыпучий песок.

Коля несколько раз прокричал. Но река вокруг только ослепляла его и молчала.

А совсем на другом конце города звал Таню Филька. Он стоял на опушке рощицы, как стоял уж здесь однажды в кустах. Тогда шел первый снег, такой легкий, что, казалось, весь его, со всей рощей, можно было унести на ладони. А теперь от тяжести снега согнулись у старых елей ветви, молодые березы ушли в него по грудь. Но Филька все же кричал. И если б хоть эхо ответило на его мольбы и крики, он лег бы под кусты и заплакал — даром что был один.

Однако никто не отвечал. И Филька ушел назад по глубокому снегу.

С Колей они снова сошлись у ворот. Затем забрались в раздевалку, в самый дальний угол, и здесь с тревогой поглядели друг другу в глаза.

— Что теперь делать? — спросил Филька.

И вдруг услышали они тихий плач. Плакал кто-то в темноте у стены, где сторож складывал дрова для печки.

— Таня! — крикнули они оба и подошли.

Но это плакала Женя, втиснувшись между стеной и печью, и лица ее не было видно.

Филька повернул ее за плечи к себе.

— Ты никуда не ходила? — спросил он.

— Нет, — ответила Женя.

— Так чего же ты плачешь?

— А может быть… — сказала она, плача, — может быть, она уже умерла.

Тогда Коля, который ни о чем не спрашивал и ни о чем не говорил, отошел в угол и сел на пол, прижав к коленям голову.

Между тем наверху в комнате, о которой все забыли и где обычно хранилось пионерское имущество, спала Таня.

Флажки и плакаты на длинных древках со всех сторон окружали ее. Портреты висели наклонно, как птицы, готовые сняться со стены, барабаны валялись на подоконнике, горны блестели на гвоздях.

Пионерское имущество! Мир звучных предметов смотрел на нее из углов. Как горько было расставаться с ним даже во сне!

Даже во сне, говорю я, потому что, увидев, как тяжело это было для Тани, благостный сон пришел к ней, и она крепко заснула в этом углу, где просидела с самого утра на толстом матраце, набитом опилками.

Но и этот добрый сон ничего не мог поделать с ее недремлющим воображением.

И снилось ей собрание звена.

Снилось Тане, будто в этой самой комнате, где она спит, сидят ее друзья — кто где: на барабанах, на табуретах, на деревянной кобыле, обитой черной клеенкой. Движения их грозны, лица суровы, и каждый взгляд направлен прямо в сердце Тани, но не доходит до него. Он дрожит и ломается, точно луч, заслоненный внезапно рукой.

«Судите ее страшной местью», — говорит человек, которого Таня не знает.

Одежда его необычна: к шинели пришита пелеринка, воротник из куницы блестит на его плечах, а лица́ совсем не видно: длинные волосы закрывают его с боков.

«Судите ее, — говорит он снова, — она жестока».

«Да, да, она жестока, — повторяет за ним Женя. — Это она велела зажарить мою красивую рыбу. А ведь рыба была золотая».

«Судите ее: она завистлива».

«Да, да, она завистлива, — повторяет толстый мальчик. — Она завидует Коле, это мы видели все. Она повезла его в буран, чтобы совсем погубить».

А голос Тани нем, губы мертвы, ничего она не может сказать.

И человек в пелеринке подходит к ней ближе, а Таня отступает к стене. Она со страхом узнает в нем Гоголя, портрет которого висит над дверью.

«Ах, я так несчастна! — шепчет ему еле слышно Таня. — Кто защитит меня? Я ничего не знаю».

Она переводит свой взгляд повыше и видит: светлые облака, проходящие мимо в небе, заглядывают потихоньку в окно. Все они высокие, все одеты в блестящие латы, и блеск их лат, падая на пол, журчит и струится, подобно маленьким ручейкам. И все они стремятся к Тане.

Она подбирает ноги и легко отрывается от земли.

Она летит, как летают все во сне. Никто ее не может догнать. И комнаты давно уж нет, и любимое дерево Тани, растущее во дворе под окном, остается далеко внизу. Как ловко обогнула она его вершину, не задела ни одного листка!

Широкий свет простирается во все стороны от тропинки, по которой она теперь идет.

Она поднимается в гору. Кусты голубики шумят у нее под ногой. И все круче тропинка — вода и камни катятся по ней со звоном.

И с вершины открывается перед Таней лес, уходящий далеко по склону. Но какой это странный лес! Она никогда не видела такого. Это не лес и не мелколесье, которое она знает с детства. Низкие деревья держат свои ветви простертыми прямо над самой землей. И все они покрыты белыми цветами. В тихом воздухе кружатся лепестки, нежно розовея на солнце.

«Что это?» — спрашивает Таня в восторге.

И в звоне воды и камня слышится ей ответ: «Это цветут сады, Таня».

«А где же тут пихты? — хочется Тане спросить. — Я их не вижу совсем».

Но лес исчезает.

Она отправляется дальше и идет теперь уже по ровной дороге, где нет ни камней, ни склонов, и останавливается на краю ржаного поля. Тени знакомых орлов плывут по нему, и перед взором Тани поле колышется вверх и вниз, точно небо во время качки. А колосья