Наверное, я бы так и не осмелилась войти, пока не пришёл учитель, если бы за спиной не нарисовался Зубков. Проходя, он издевательски хмыкнул, больно ткнул меня загипсованной рукой и оглядел с ног до головы таким взглядом, будто на уме у него что-то гадкое, непотребное.
Пришлось войти в класс следом за ним, потому что иначе он всё равно тут же объявил бы всем, что я стою за дверью и боюсь показаться им на глаза. А это ещё хуже. Тогда они клевали бы меня с двойным азартом и думали бы при этом, что абсолютно правы. Раз я боюсь – значит, и сама чувствую себя виноватой перед ними.
Запевалова и Лукьянчикова в окружении других девчонок стояли возле доски, что-то чертили маркером и посмеивались. Бородин и Лопырёв торчали у подоконника, прямо напротив двери. Только я вошла, Лопырёв позвал Запевалову:
– О! Женька, смотри, кто к нам пришёл-то! Стукачка!
– Предательница!
– Это я ее привёл, – похвастался Зубков-придурок. – Иду, смотрю, стоит такая перед дверью, мнётся.
Все смолкли и уставились на меня, кроме Бородина. Тот молча отвернулся к окну. Лопырёв и девчонки смотрели насмешливо, почти весело, мол, скоро позабавимся, Лукьянчикова – с оскорблённой миной, а Запевалова… в её взгляде было всё – и жгучая ненависть, и презрение, и знакомый задор.
– Что так? Застеснялась вдруг? А чего нас стесняться-то? Мы же все свои, родные, с первого класса вместе, дружим. Да? – голос Запеваловой был елейный, почти ласковый.
Но тут же она сказала резко, грубо, как выплюнула:
– Вчера надо было стесняться, тварь, когда своих продавала!
Повернулась к Айрамову, скомандовала:
– Марат, карауль дверь!
Айрамов послушно подскочил и загородил собой проём.
Внутри у меня всё оборвалось. Я буквально оцепенела от ужаса. А Запевалова, скрестив руки на груди, медленно шла на меня, буравя взглядом, в котором явственно читалось бешеное желание сделать мне больно, если вообще не убить. Остальные двинулись следом за ней. Я попятилась, лихорадочно раздумывая, что же делать: попробовать оттолкнуть Айрамова и выбежать из класса?
Но это вряд ли вышло бы. Закричать что есть мочи? Но не будут же они меня бить прямо здесь, когда в любую минуту может войти учитель. А вдруг будут? Нет! Набрала полную грудь воздуха и уже приготовилась закричать, как вдруг за спиной послышался шум. Айрамов вскрикнул и резко отскочил от двери. На пороге стоял Дима.
– Кому ещё чирка вломить? – Было видно, он совсем не шутил.
Тут даже Запевалова смолчала. Смерила нас взглядом, изображая ледяное презрение, и ушла за свою парту, не говоря ни слова. Остальные тоже разбрелись по местам.
Моя парта пустовала. Бородин переселился на другой ряд, к Запеваловой. Надо же, на какие жертвы пошла она ради моей персоны – поступилась своим одиночеством! Ну и замечательно. Потому что на место Бородина сел Дима. Мой же стул был испачкан какой-то тёмной вонючей гадостью – это вполне в духе наших. Я замешкалась, тогда Дима преспокойно взял его и поменял на стул Зубкова.
– Э! Алё! – вякнул Зубков, но ввязаться в перепалку не рискнул. Поменял на стул Шошиной, которой пока не было в классе.
* * *
Дима сидел со мной на всех уроках, не отходил ни на шаг и на переменах. А после школы провожал домой. При нём наши меня не трогали, самое большее, на что осмеливались – это шептаться за спиной и переглядываться. Но это такая мелочь по сравнению с тем, что Дима был рядом, разговаривал со мною, смотрел на меня, улыбался. Иногда, а точнее, очень часто ему звонила Анита. При мне он с ней не говорил, только коротко отвечал: «Позже перезвоню». Зато не стеснялся переписываться с ней эсэмэсками. Порой весь урок от телефона не мог оторваться. В такие моменты я ревновала его ужасно, хоть и делала вид, что мне всё равно. Быстро же человек привыкает к хорошему! Ещё неделю назад я была в эйфории только оттого, что вижу его. А теперь мне уже хочется большего…
Первые дни после того злосчастного собрания я вела себя с Димой как полная дура. Ни сказать толком ничего не могла, ни подумать, ни взглянуть на него. Просто клуша замороженная. Злилась на себя, настраивалась, что всё, беру себя в руки, но… ничего не получалось. Стоило ему подойти, взглянуть в упор, и всё – я тут же заливалась краской, теряла рассудок, дышала через раз. А уж если он что-то спрашивал, глядя при этом мне в глаза, то совсем беда. Самое большее, что могла, – это кивнуть. Там, где кивком было уже никак не отделаться, я мямлила, заикалась, бормотала себе под нос, при этом слова, даже самые элементарные, уплывали из памяти. Обидно – я столько хотела бы о нём узнать, да и просто поболтать было бы в удовольствие, а тут… Хорошо ещё, Дима относился ко всему этому с пониманием, однако порой мне казалось, что и у него проскальзывала усмешка, не злая, но снисходительная. Впрочем, к моему огромному облегчению, эта дикая скованность постепенно проходила. По крайней мере, по прошествии нескольких дней я уже вполне могла говорить ему «привет», «пока» и односложно отвечать на вопросы, не впадая при этом в дикое волнение.
Хотя и сейчас, немного привыкнув к Диме за эту неделю, даже чуть больше, я до сих пор очень смущаюсь смотреть на него в открытую. А если встречаемся взглядами, то тут же вспыхиваю. Что при этом творится во мне – словами не передать! И вообще, рядом с ним я словно под высоким напряжением. Его близость буквально кожей чувствую, а от случайных прикосновений меня всю как током пронзает. Как-то во время урока Дима неожиданно наклонился ко мне и прошептал… Я даже не знаю, что он прошептал… слух, понимание отключились, стоило только почувствовать, как близко его губы, как обжигает его дыхание, и меня будто волной захлестнуло, от шеи по всему телу пробежали мурашки. На несколько мгновений я словно впала в прострацию, ничего не видела и не слышала, переполненная этими невообразимыми ощущениями. А потом мне стало так стыдно, что я готова была умереть на месте. И, самое ужасное, Дима, кажется, заметил, как странно я на него реагирую.
Вечерами мы не видимся и не общаемся. Он не звонит, не пишет, ну а мне просто неудобно навязываться – до смерти боюсь ему надоесть. И остаётся только ждать следующего дня и прокручивать в голове день прошедший. Иногда досадую на себя, что сказала так, а не по-другому. Сочиняю какие-то новые реплики, весёлые, остроумные. Иногда вспоминаю волнующие моменты и придумываю им ещё более волнующее продолжение…
Раньше, когда Дима был для меня недостижимой мечтой, то есть даже просто подойти поговорить казалось мне немыслимым, я знала, что он меня не любит, не может любить. Я с этим почти смирилась и довольствовалась лишь тем, что вижу его. Может быть, и хотелось бы большего, но я прекрасно осознавала, насколько это нереально. Между нами была пропасть. Кто он? Видный, умный, спортивный, красивый, самый красивый, ещё и девушка у него такая… А кто – я? Самая обычная, даже похвастаться нечем. За все четырнадцать лет Бородин единственный, кто обратил на меня внимание, да и то на поверку его чувства оказались фальшивыми. То-то он от меня отвернулся. А на Диму почти все девчонки заглядываются. Со стороны-то видно. И если бы не Анита, с которой связываться – себе дороже, отбоя бы от них, наверное, не было.
И, несмотря на всё это, я начала лелеять надежду, что нравлюсь ему, хоть капельку. Подчас мне казалось, что я и правда Диме небезразлична, но иногда – наоборот, чувствовалось, как мало я его интересую, особенно когда он увлечён перепиской с Анитой. Или вот вечерами. Что бы ему мешало написать мне хоть одно, самое коротенькое сообщение, если бы я ему нравилась? В том-то и дело – если бы…
Но дуться на Диму за что бы то ни было – чёрная неблагодарность с моей стороны. Он один из всей школы со мной общается и плюет на мнение окружающих. Если бы не он, я бы, наверное, вообще не жила.
При нём меня особо не трогают. Но нет-нет да случается какая-нибудь пакость: то всё из сумки вытряхнут прямо на пол, то матом напишут в учебнике, то похабную картинку нарисуют, типа это я с Димой. Не говоря уж о том, что пришлось сменить сим-карту и удалить аккаунты из всех соцсетей – так меня терроризировали! Но и это не всё. Наверняка с подачи Запеваловой вся школа теперь пальцем на меня показывает, сплетни собирает, мол, бегаю за Димой, на шею ему вешаюсь, да и кое-что похлеще уже придумывают. Ещё и Анита Манцур при виде меня кривится так, словно я заразная, или смеётся вслед. Не знаю, как бы я выдержала все эти нападки, будь я одна. А с ним мне ничего, кажется, не страшно. Вот услышала о себе очередную гадкую сплетню, обсмеяли меня девчонки из класса Аниты, Лопырёв украдкой пнул по щиколотке, или ещё какая-нибудь неприятность случилась – в общем, настроение ниже нуля, хоть плачь, но стоит только Диме подойти, взглянуть, улыбнуться, и всё – я уже счастлива…
Бывает так, что человек тебе нравится настолько, что закрываешь глаза на всякие его минусы. Но наступает момент, когда эти минусы перевешивают и закрывать глаза на них уже не хочется. Ну а то, что нравилось, наоборот, как-то незаметно блекнет и теряется. Какое-то время ты продолжаешь отношения по инерции, но рано или поздно всё равно понимаешь – пора сказать адьёс. Так и у меня с Анитой.
