В это время из комнаты раздался болезненный стон. Больная беспокойно заметалась на кровати, затем все стихло. У Жозен пробежали мурашки по телу, когда она услыхала эти звуки: ей показалось, что ктото подслушивает ее мысли. Но через минуту она успокоилась и продолжала рассуждать про себя: "Да полно, нужно ли Раста делать поверенным моих тайных планов? Рассказать ли ему, что я спрятала в шкафу бумажник с деньгами и несколько серебряных вещей?"
Доставая из дорожного мешка ночной капотик девочки, Жозен нашла в боковой сумке железнодорожные билеты в Нью-Йорк, две квитанции на получение багажа и горсть мелочи. Это все можно показать Расту, а о бумажнике лучше помолчать.
В это время на мостовой раздались знакомые шаги сына. Эдраст возвращался домой, напевая веселую песню. Мать вскочила с крыльца и заковыляла навстречу ему, боясь, что он разбудит спящих. Молодой Жозен был высокого роста, плечистый, рыжеволосый, черноглазый, с красноватым лицом и всегда щегольски одетый. Судя по наружности, это был парень умный, ловкий и очень наблюдательный.
Сразу заметив, что мать как-то неестественно торопится, что лицо у нее бледное, встревоженное, он мгновенно смекнул, что дело неладно: не привык Эдраст к тому, чтобы мать выходила его встречать.
- Матушка! - крикнул он. - Что с тобой?
- Тише, тише, Раст, не кричи! Без тебя у нас в доме случились престранные вещи. Присядь-ка здесь, на ступеньку, я тебе расскажу.
И мать вкратце рассказала ему о неожиданном появлении приезжих и о болезни молодой женщины.
- Они, значит, у нас там спят? - проговорил Эдраст, указывая толстым пальцем на дверь, ведущую в комнаты. - Славное дело, нечего сказать! Навязала себе на плечи больную, да еще с ребенком!
- Что мне было делать? - возразила мадам Жозен. - Не вытолкнуть же на улицу умирающую женщину, да еще ночью!
- Да какова же она из себя-то? Может, нищая, побирушка? Есть ли с ней багаж? Видела ли ты у нее деньги? - с любопытством расспрашивал сын.
- О, Раст, Раст! Не обыскивала же я ее корзины! Она и девочка прилично одеты, на матери дорогие часы с цепочкой, а когда я осмотрела мешок, то обнаружила там много серебряных вещей.
- Какое счастье! - радостно воскликнул Эдраст. - Так она, значит, богачка и завтра, когда будет уезжать, отвалит тебе пятерку долларов!
- Не думаю, чтобы она была в состоянии завтра выехать; она долго пролежит у нас. Если завтра утром ей не станет лучше, то поедешь на ту сторону и привезешь доктора Дебро.
- Это зачем? Ты не можешь держать больных у себя в доме, ее надо отправить в больницу. Ведь ты даже имени ее не знаешь, не знаешь, откуда она приехала и куда едет. Ну, а если она умрет на твоих руках, что ты тогда скажешь?
- Если я буду ее лечить, а она все же умрет, вина будет не моя, сказала мадам Жозен. - Тогда я буду иметь право за свои хлопоты и труды воспользоваться ее имуществом.
- Да хватит ли имущества-то, чтобы расплатиться с тобой? - спросил сын и при этом тихо засвистел. - Эх, маменька, тонкая ты у меня штука! Вижу тебя насквозь!
- Не понимаю, что ты под этим подразумеваешь? - воскликнула с искренним негодованием мадам Жозен. - Очень понятно: если я ухаживаю за больной, уступаю ей мою кровать, то я вправе ожидать, что мне за это заплатят. Отправить же ее в больницу у меня не хватает духу. Имени ее я не знаю, фамилии тех знакомых, у которых она хотела остановиться, мне неизвестны. Что же мне остается делать?
- Делай то, что ты задумала, маменька... Да, жаль, очень жаль молодую женщину! - заключил он, посмеиваясь.
Мать ничего не ответила на слова сына и несколько минут сидела в раздумье.
- А не принес ли ты немного денег? - спросила она вдруг у Эдраста. - Ужинать мне нечего, а я собираюсь всю ночь просидеть у постели больной. Не сбегаешь ли ты в лавку купить мне хлеба и сыра?
- Ты спрашиваешь: есть ли у меня деньги? Погляди! - повеса вытащил из кармана целую пригоршню серебра. - Вот что я принес!
Через час мать с сыном сидели уже в кухне, ужиная и дружески болтая, а больная и девочка крепко спали в отведенной им комнате.
Глава 3
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ГРЕТНЕ
Наступило утро. Больная оставалась все в прежнем, тяжелом забытьи. Опасность была очевидна. Мадам Жозен решила отправить Эдраста за реку, чтобы скорее привезти доктора Дебро.
Но до этого мать и сын забрались в кухню, притащили туда дорожный мешок приезжих и принялись рыться. Белье, разные принадлежности туалета, квитанции на получение багажа, пассажирские билеты - все это оказалось налицо. Но ни писем, ни записок, ни карточек, ни счетов, ничего подобного не было, и только монограмма J.C., которой были помечены белье и серебряные принадлежности туалета, свидетельствовала, что все вещи принадлежат одному и тому же лицу.
- Не лучше ли мне теперь же захватить с собой багажные квитанции? - спросил Эдраст, вставая и пряча в карман жилета свернутые бумажки.
- Если больная очнется, ты можешь ей сказать, что ей понадобились платья и мы нашли необходимым вытребовать сундуки. Так, что ли, обстоит дело? - спрашивал сын у матери, многозначительно улыбаясь.
Мадам Жозен, ничего не отвечая, с озабоченным видом опять завязала мешок и начала торопить сына.
- Скорее, скорее привези доктора! Я так боюсь за бедную женщину. Того и гляди, девочка проснется и расплачется, увидя, что мать все в том же состоянии.
Эдраст проворно оделся и побежал к перевозу.
Через полтора часа он возвратился в сопровождении доктора Дебро. Доктор, осмотрев больную, уверил, что опасности нет.
- У женщины сильная лихорадка, - прошамкал старичок, - надо серьезно ею заняться. Лежать долго она не будет. Кризис должен скоро наступить. Я сделаю все, что возможно, для ее спасения.
Он прописал лекарство и, давая нужные наставления относительно ухода за больной, все время гладил золотистые волосы малютки Джейн, которая, проснувшись, не сводила глаз с матери.
Вскоре после ухода доктора к крыльцу подъехала тележка с двумя сундуками, и Эдраст при помощи рабочих втащил тяжелый багаж в комнату рядом со спальней.
Телега с рабочими уехала, зеленая дверь захлопнулась и как будто поглотила последние следы бедной матери и ее ребенка, точно исчезнувших для всего мира.
Доктор Дебро продолжал свои визиты и каждый раз уезжал все более встревоженным. Он убедился, что положение больной безнадежно. У него сердце болело за малютку дочь.
Бледная, молчаливая девочка целыми днями сидела на кровати подле матери с выражением тяжелого горя на лице.
Жозен как-то заметила девочке, что матери необходим полный покой. Трогательно было видеть, как малютка сдерживала себя. Часами она просиживала у постели матери, почти не двигаясь, не выпуская ее руки из своей.
Нельзя было упрекнуть мадам Жозен в недостатке заботы о постояльцах. Она с неутомимым усердием ухаживала за больной и малюткой дочерью и в душе восхищалась своей самоотверженностью.
- Ну кто, кроме меня, способен так лелеять больную, так баловать ее ребенка? Я считаю их своими, - твердила она сыну. - Беспомощные, безродные, они только во мне одной и нашли опору. Они, положительно, мои, мои!
И, тешась этим самообольщением, мадам Жозен непременно хотела уверить себя, что она действует без всякой корысти.
Спустя дней двенадцать после приезда матери с ребенком по узкой улице Грэтны, по дороге к перевозу, двигалась скромная погребальная процессия. Встречные сторонились и внимательно оглядывали Эдраста Жозена, одетого с иголочки и сидевшего рядом с доктором Дебро в открытой коляске, единственном экипаже, следовавшем за гробом.
- Это какая-то иностранка, родственница мадам Жозен, - говорили в толпе, - она приехала недавно из Техаса с маленькой дочкой, а вчера умерла. Вчера же ночью, говорят, и девочка свалилась и лежит без памяти. Вот отчего не видно мадам Жозен. К ним в дом страшно зайти. Старик доктор говорит, что такого рода горячка заразна.
Когда Эдраст вернулся с похорон, он нашел свою мать сидящей в качалке подле кровати, где в полном беспамятстве лежала леди Джейн. Волнистые волосы ее рассыпались по подушке. Синие круги под глазами и яркий горячечный румянец на щеках служили верным признаком, что ребенок заразился от матери тифом.
Мадам Жозен, разряженная в свое лучшее черное платье, все утро не осушала глаз. При появлении сына она бросилась к нему и разрыдалась.
- О, милый друг мой, мы погибли! Какие мы несчастные! Как мы наказаны за доброе дело! Беру к себе в дом совсем незнакомую больную, ухаживаю за ней, как за родной, хороню в своем фамильном склепе - и вдруг заболевает девочка! Доктор Дебро говорит, что это повальная горячка, что мы оба с тобой заразимся и умрем! Вот что значит делать добро!
- Пустяки, маменька! Зачем видеть все в черном цвете! Старик Дебро, вероятно, напутал. Может, горячка совсем и не заразна. Лучше более никого к себе не принимать; да к нам, впрочем, из страха никто и не придет. Я на время переселюсь в город, а к тебе горячка не пристанет. Пройдет несколько дней - увидим, выздоровеет девочка или умрет, и тогда мы отсюда переедем и устроимся где-нибудь в другом месте...
