он очень любит, больше всего на свете. А ОНА влюблена в тебя и не признается в этом даже себе — ищет только причины. Глупо, правда? Но все еще ждет тебя, Джек, ждет, пока ты, наконец, увидишь… Глупо, правда? Ведь, в итоге, нас всех закопают в одну и ту же землю.
— Меня зовут Френсис, миссис Линдсон, — поправил ее мужчина и огляделся вокруг себя. — К сожалению, я не улавливаю ход ваших мыслей. Вы говорите ужасные вещи.
Дафна изумленно уставилась на обратившегося к ней доктора, но ничего ему не сказала. Обошла его стороной и остановилась в паре шагов от вжавшегося в стену Дауни, дырявя взглядом его побледневшее лицо. Наконец, она раскрыла рот в немом крике, а после тихо выдавила из себя:
— Джек… Ты будешь жалеть, когда выдавишь последнюю каплю… Ты не художник, Джек, а безумец, пытающийся себя оправдать… Не води по листу сухой кистью, Джек, от этого нет толку… Джек! Джек!
Она наклонилась к дрожащему брюнету и заорала ему прямо в лицо, громко-громко, не жалея связок, переходя с дикого возгласа на отчаянный хрип:
— Джек! Джек! Джек! Джек… Джек…
Парень не мог сдвинуться с места. Ему хотелось броситься назад, в ту самую комнату, с которой он начал свое путешествие, а не быть здесь и не чувствовать на языке привкус чужого дыхания… Потому, немного забывшись, он не заметил, как растворились в темноте некогда белые стены и черты комнаты — стали сереть, мутнеть, пока не исчезли с глаз вовсе; как пропал с виду озабоченный доктор, унеся с собой кровать, стол и мягкий пуфик. Все это слилось в единую серую вертящуюся кругом массу, своеобразный вихрь, с каждой секундой отдаляющийся от Джека, и только искаженное криком лицо женщины стояло перед глазами. Женщины, потерявшей рассудок, той самой, обреченной на гниение в больнице и вечные споры с собственной личностью, женщины, которая любила сестру и подсолнухи. Правда, перед ем как уйти вслед за остальными образами, она нагнулась к шее Дауни, и он ощутил прикосновение ее колких волос. Немного помедлив и обдумав слова, она шепнула тихо-тихо, будто рядом был кто-то еще, кто мог услышать тайное послание сумасшедшей:
— Будет очень холодно, Джек. Свечи не просто так зажигают зимой.
Бросив это, она отступила назад и шагнула в сметающий все вихрь, оставив парня в пугающей пустоте. Только спустя долгие пару минут он осознал, что на самом деле находится в доме Робертсонов, рядом с ним лежит Рэйчел, а перед глазами пробегают кадры из фильма вместо стен психиатрической больницы. Послышался взволнованный голос:
— Джек? Джек! Ты в порядке? Почему молчишь?
Парень ощутил прикосновение детской руки к своему плечу и облегченно выдохнул; перед ним действительно была Рэй, и ее пальцы не походили на костлявые крючки, сжимающие подаренную книгу и вырывающие из нее страницы с громким хрустом. Она была настоящей, живой, в то время как ужасающая иллюзия бесследно исчезла и уступила место реальности. Дауни недоуменно спросил:
— А что такое? Я разве что-то не так сделал?
Девочка, кажется, тоже немного расслабилась и полностью повернулась к другу. Ее зеленоватые глаза чуть потемнели в тусклом свечении огня.
— Нет, мне просто… показалось, наверное. Но это теперь не важно, правда? Кстати, я хотела сказать тебе кое-что.
Робертсон отвернулась и старалась смотреть куда угодно, только бы не на прижавшегося к ней парня. Она чувствовала, что необходимо произнести странную мысль вслух, будто именно эти слова и будут целью прихода Джека в ее дом — иначе, они продолжат смотреть фильм в гробовой тишине, и Дауни снова погрузится в себя.
И она посмотрела на брюнета испытывающе, так, как всегда смотрела на нее Хлоя, когда беззвучно просила не говорить никому о своем уходе под вечер — словом, это был полу-умоляющий, полу-недоверчивый взгляд, и Джек тут же подумал про себя: «Эта сумасшедшая женщина и Рэй точно не родственницы. В этом нет никаких сомнений. Легкий смущенный румянец на веснушчатых щеках, горящие жизнью и волнением глаза и вечно приоткрытый в легкой улыбке рот — такая она на самом деле, вот ее настоящие обличие. Вряд ли этот маленький рыжий человечек хоть чем-то схож с костлявой психопаткой, чье лицо худобой и бледностью может соперничать только с трупом».
Пересилив себя, Рэйчел продолжила:
— Знаю, что сейчас, быть может, и не самое подходящее время, не самый удобный момент, да и затея не из лучших. Я много думала об этом, очень много, и, наконец, пришла к более-менее однозначному выводу. Ты никогда не считал нашу дружбу немного странной? У нас нет общих интересов и увлечений, схожих знакомых и мы… совсем разные… — Рэйчел сделала небольшую паузу, обдумывая сказанное, и комнату заполнил хруст пережевываемого попкорна. — Нет, я не говорю, что это плохо — напротив даже, только… Ты еще не успел задаться подобными вопросами?
Джек задумчиво почесал затылок. По правде сказать, такие мысли никогда раньше не приходили ему в голову — попытки помириться с Джонсон, постоянные конфликты с Мэг и бесконечная осенняя учеба отнимали все свободное время, а потому минутка в тишине для копания внутри самого себя выделялась крайне редко. И, тем не менее, Дауни думал. Только не так, как это делала Робертсон — наверняка, та размышляла, склонившись над разукрашенным дневником, прикрепляя очередную стразу к обложке или перед сном, глядя на умиротворенное лицо заснувшей сестры. Нет, ему по душе был другой способ. Точнее, отсутствие способа.
В этом нет ничего смешного — Джек не мог думать сам, потому что образы настигали его без какого-либо желания и настроения. Во время завтрака, на школьном уроке биологии или даже посреди ночи, но эти ожившие картинки долго еще стояли перед глазами и не хотели отступать прочь. Они поначалу рождались тусклым пятном, а затем медленно превращались во что-то яркое и завлекающее, проносились в голове и исчезали так же тихо, как я появились несколько мгновений назад. Парень давно с этим примирился.
Рэйчел не раз приходила на ум в подходящие и не очень моменты, правда, ее образы были один страннее другого. То девочка являлась маленькой птицей, перепрыгивающей с ветки на ветку, после чего он, Джек, в обличии лесного волка лапой сшибал животное и впивался зубами в горло, чувствуя внутри себя приятную сытость. То она появлялась на берегу моря и, сидя в песке в рваном платье-простыне, держала руки парня в ладошках и водила пальцами по линиям на них, бормоча про себя что-то непонятное, когда очередная сильная волна добегала до детских пяток. Но
