— Я не накидывался… — пытался оправдаться Сергей, но старуха и слушать не стала.
Перед сном Манефа Семеновна сама долго молилась и столько же продержала на молитве Сергея. А когда он уже лег, расплакалась, села у его изголовья и запричитала:
— Солнушонок ты мой! Заждалась я, кругом-то я одна-одинешенька, целый день слова некому сказать. Только и радости, что с господом посоветуюсь. И все тебя ждала, глаза насквозь проглядела.
Говорила она и говорила, и о том, что старец Никон строго наказал непременно привести Сергея, и о том, что снова был слышен глас божий, оповестивший о приближении конца света, когда погибнут все грешные люди, а останутся только те, кто верует и почитает бога; рассказала и о божьих письмах, принесенных будто святыми людьми, а в тех письмах тоже о конце света и велено всем, кто хочет спастись, бросать работу и заняться только постом и молитвой.
Слушал Сергей, и ему так хотелось, чтобы бабка поскорее замолчала, на память приходили другие слова и разговоры, совсем непохожие на эти, слова, которые он слышал в бригаде от Павла Ивановича, Тани, ребят, Семибратовой и всех-всех, с кем довелось ему встретиться на сенокосе.
Когда Манефа Семеновна, думая, что ее речи окончательно покорили Сергея, положила на его голову свою сухую ладонь и стала гладить волосы, он чуть отодвинулся и сказал, что ему жарко. Затем сделал вид, будто дремлет, крепко зажмурил глаза и вскоре действительно уснул.
Утром разбудила Манефа Семеновна:
— Вставай, Сереженька, завтракать пора.
Он тут же проснулся и соскочил с постели. Небо хмурилось, и в комнате было мрачновато. Сколько же времени? Много или мало? Все равно надо одеваться. Сергей взялся за одежду и увидел на полу у порога листок бумаги размером в половину тетрадного. Откуда он? Вчера его здесь не было! Интересно! Сергей взял бумажку в руки. Это был не обычный тетрадный лист, а кусок неграфленой бумаги с тоненькой, чуть заметной зеленой окантовкой. Он был весь исписан, но буквы не скорописные, а наподобие печатных, как обычно пишут объявления. Сергей стал читать… «Божье письмо. На святой горе был услышан глас божий. Близко второе пришествие Христа. Приближается Страшный суд, и погибнут тогда все грешники и восторжествуют праведники. Чтоб спастись от погибели — молитесь сорок дней и ночей, кайтесь над святым Евангелием. Бросьте всякую работу и другие греховные дела. Забудьте о земном. Перепиши письмо на девяти листках и раздай девяти знакомым и незнакомым и сделай это тайно ото всех. Так велит господь. А если не выполнишь приказания — потеряешь самого дорогого человека на свете и на тебя придет болезнь, горе и смерть лютая. Бросьте земное и молитесь». Внизу стояло вместо подписи: «Печать архангела Михаила».
Сергею стало немного жутковато. Наскоро одевшись, он выбежал к Манефе Семеновне на кухню.
— Баб Манефа, кто положил это письмо? — Он показал ей листок.
— Знать не знаю, ведать не ведаю. Кому надо, тот и положил. В дверь бросили.
— К нам сегодня приходил кто-нибудь?
— Не знаю. И ты зря выспрашиваешь. В письме-то что написано? Молчать велено. И молчи. Больше меня ни о чем не выпытывай, знаю — не знаю, умру не скажу. И не приведи тебя бог ослушаться этого письма. Шутка сказать был услышан голос божий! Молиться надо. После завтрака пойдем к старцу Никону. А твое дело, я так скажу, совсем особенное. С кого другого, а с тебя спросится.
Позавтракали, помолились.
Манефа Семеновна достала из сундука и подала Сергею чистую одежду, велела поскорее переодеться — Никон Сергеевич их ждет. Сергей не сопротивлялся. Но он наотрез отказался надеть серый пиджак. Манефа Семеновна удивилась, но настаивать не стала. Она только спросила, чем же не понравился ему этот славный пиджачок? Сергей так и не ответил, но добавил, что вообще носить его не будет. В другое время Манефа Семеновна не прошла бы молча мимо таких дерзких слов мальчишки, но она торопилась, была занята другим, более важным, и оставила этот разговор до другого раза.
Старец Никон встретил их приветливо. Спросил, совсем ли приехал Сергей. Услышав положительный ответ Манефы Семеновны, поинтересовался есть ли у юноши желание вместе со старцем Никоном и Силычем служить богу в моленной, возносить славу господу.
Сергей немного помялся в нерешительности. Вот она настала — та страшная минута, когда он должен выбрать, как ему дальше жить, пойти со старцем, а заодно с Силычем, и тогда прощай все — и Таня, и Павел Иванович, и ребята.
В памяти промелькнула ночь, когда он давал у костра клятву, затем разговор с Таней… Нет, надо отказаться, пускай будет даже лучше смерть, чем позор!..
— Ну, — спросил старец и благожелательно опустил руку на плечо Сергея, — что же мы молчим?
Собравшись с духом, Сергей ответил, что у него нет такой охоты. Тут Манефу Семеновну даже качнуло. Она охнула, всплеснула ладонями и накинулась на Сергея с упреками. Затем стала уверять старца, что до поездки в бригаду Сергей всей душой стремился прислуживать в моленной, а вот побывал там — вернулся совсем другим, словно его там заново перекроили. Но все же сердце у Сергея чистое и душа еще невинная, он исправится. Пускай Никон Сергеевич не сомневается в этом. Слова Манефы Семеновны такие верные, что она может даже присягу дать.
Затем снова заговорил старец. Он наобещал Сергею златые горы и попросил выручить единоверцев, потому что за последние дни Силыч совсем остался без голоса. Ну, а без чтения слова божьего какое же может быть моление?
Старец говорил тихим и грустным голосом, а глаза его смотрели на Сергея ласково и просяще…
— Ну так что же ты, Сережа?
Сергей ответил, что он, пожалуй, и не сможет, он уже и читать-то по-церковному позабыл.
— А мы сейчас посмотрим, — сказал старец и раскрыл перед Сергеем псалтырь. — Ну-ка, читай.
Книга раскрылась на странице, где был напечатан псалом, который Сергей знал почти наизусть и мог прочитать без единой запинки. Но он стал читать, будто с трудом разбирает написанное, читал по слогам, да и то сбивался и путал. Ему дали другую страницу, совсем незнакомую. Чтение пошло еще хуже.
Старец Никон молча поднялся со стула и нервно зашагал по комнате. Затем остановился перед Сергеем:
— Неужто так скоро позабыл все то, чему я научил тебя, сын мой возлюбленный?
— У меня памяти нет, — еле слышно ответил Сергей. — Я и в школе тоже чуть тяну.
— Не верю я ему, не верю, Никон Сергеевич! — воскликнула Манефа Семеновна. — Врет он все, притворяется. Я же вам говорила, что и в седьмой класс хорошо перешел. Грех-то какой! Дайте ему еще пробу, Никон Сергеевич. А ты, богохульник, не смей над божьим писанием глумиться. О себе не думаешь, родителей бы вспомнил.
— Да, души покойных не возрадуются, — скорбно произнес старец. — Души покойных грустят, видя все происходящее.
— Ну, чего же ты молчишь? Чего в землю уставился? Проси, чтоб Никон Сергеевич еще дал почитать.
Но Сергей молчал.
— Нет, уважаемая Манефа Семеновна, дорогая сестра во Христе, видно, правду говорит пословица — насильно мил не будешь, — обиженно сказал старец. — Я же вижу, как вы болеете за него, но свое сердце и разум другому не поставишь.
Старец стал внушать Сергею, чтобы тот почитал и во всем слушался Манефу Семеновну, что неуважение и непослушание старшим — страшнейший грех.
— А я и так слушаюсь, — не удержался Сергей.
— Где же ты слушаешься? — накинулась на него старуха. — Ты бы хотя память покойного отца чтил, вон у меня письмо лежит за образом, Николай Михайлович прямо так и писал, что мне тебя препоручает, а ты час от часу все хуже да хуже. Вы слышали, Никон Сергеевич, он меня слушает?! Ты поклянись здесь, дай клятву, что никогда не преступишь моего слова. Можно такую клятву, Никон Сергеевич?
Старец немного подумал. Затем сказал, что, конечно, можно, что закон божий разрешает принимать от кающихся клятву. Он выдернул из стопы книг одну и положил ее на край стола.
— Подойди, раб божий Сергей.
Сергей подошел.
— Положи на Евангелие два пальца — указательный и средний. Большой к ним присоедини. Теперь повторяй за мной. Я, раб божий Сергей… на святом Евангелии, перед лицом всемогущего бога… даю клятву…
Словно во сне, Сергей механически повторял слово за словом, не вдумываясь в их смысл. Да он сейчас ни о чем и не думал. На душе было так скверно, что он готов был разреветься. Совсем неожиданно Сергей взглянул в окно — оно выходило на улицу — и чуть не вскрикнул: мимо проходил Иван Егорыч, с удилищами на плече, котомкой за спиной, знакомым котелком в одной руке и изрядным куканом рыбы в другой. Шел Иван Егорыч, по-стариковски сгорбившись, и о чем-то глубоко задумался. На другой стороне улицы чей-то рыжеватый телок пощипывал травку. А это кто? Торопливым шагом проследовала Таня. За ней бежал Шарик. Даже не верилось. «Когда же она приехала?» — подумал Сергей. Как вспышка молнии, в памяти промелькнула его жизнь на стане в Цветной лощине. Сергей словно очнулся быстрым взглядом окинул комнату, увешанную иконами и непонятными картинами, Манефу Семеновну, старца, Евангелие на столе… Рывком он убрал с Евангелия пальцы и бросился в дверь. Догнав Ивана Егорыча, Сергей не очень смело поздоровался с ним.
