Тревис повысил голос, он почти кричал:
– Мне не нужен щенок! У меня есть собака! Ее зовут Грязнуля, и больше мне никто не нужен!
Он приводил все новые и новые доводы. Жаль, я не могла помочь – надо было подавать доктору бинты. Бедняга Грязнуля лежал в луже крови и не был похож ни на собаку, ни на койота, ни на койпеса – просто груда окровавленного мяса. Но он дышал.
Мы наложили повязку, и тут я вспомнила про старые раны.
– Доктор Прицкер, тут у него свищ, может, посмотрите? Пока он под наркозом? Я заплачу.
– Кэлпурния Вирджиния Тейт, с тебя я денег не возьму.
Я подала ему зонд, он начал исследовать рану и через минуту торжествующе извлек на свет сплющенный кусочек металла размером с половинку моего ногтя. Потом другой. И еще один.
– Глянь-ка на это. В него и раньше стреляли, да не один раз. Живучий, бандит! Да и везучий! Не назвать ли его Счастливчик?
– Нет, – твердо ответила я, – у него есть имя, его зовут Грязнуля.
Папа не сразу смирился с ситуацией. Тревису разрешили оставить пса, но строго-настрого запретили брать его домой. Он по-прежнему жил возле запруды. Тревис мыл его, причесывал, учил приносить палку и подавать лапу.
Когда раны зажили, мы с братом по очереди гуляли с Грязнулей, с каждым днем все увеличивая расстояние. Мускулы на здоровой ноге, в порядке компенсации, стали крепче, и пес выработал смешную походку: теперь он двигался рывками, но вполне уверенно. Несся как стрела – но только на короткие дистанции.
Наконец настал день, когда Грязнуля поймал крысу и по счастливой случайности притащил ее на погрузочную площадку, где папа как раз курил сигару. Пес положил крысу к папиным ногам, ожидая похвалы. Папа удивился. Сделал затяжку, наверно, вспомнил, какие проблемы создают крысы на хлопкоочистительной машине, наклонился и потрепал пса по коричнево-бурой голове.
В этот момент Грязнуля из дворового койпеса превратился в чрезвычайно ценную рабочую собаку. Вечером папа самолично привел его домой, и Грязнуля так быстро освоился на веранде, будто весь век там жил. А потом Тревис и Грязнуля начали тайную объединенную кампанию по превращению дворовой собаки в домашнюю, а со временем и в комнатную (и даже в диванную). Прежде у нас о таком и не слыхивали.
Грязнуля стал неотъемлемой частью большого семейства Тейтов. Тревис наконец обрел друга.
Вот так счастливо закончилась эта удивительная история, самая прекрасная история нынешнего года. Мы еще не знали, сколько волнений ждет нас впереди.
Глава 25
Моя собственная рыба-еж
Если ограничить свой взор только небольшим пространством, найдется немало красивых объектов.
Однажды за ужином мама напомнила:
– Завтра Агги исполняется восемнадцать. Она станет совсем взрослой.
Покраснела ли Агги? Кажется, да.
– Ты теперь настоящая юная леди, – продолжала мама. – Мы будем называть тебя Агата, а не Агги.
– Что вы, тетя Маргарет, меня всю жизнь звали Агги, я привыкла.
– Обидно, что твои родители сейчас не с нами, но мы все вместе постараемся компенсировать их отсутствие.
Позже, целуя меня на ночь, мама шепнула:
– Купи Агги хороший подарок на день рождения.
Я прикинула свои финансы. Интересно, каких трат от меня ждут? Ни за что не выброшу деньги на ерунду, они мне нелегко достаются. Я даже конфеты перестала покупать, а это уж всем жертвам жертва.
– Вот тебе доллар, купи что-нибудь симпатичное. Поняла?
– Конечно!
Другое дело! Назавтра я сбегала в лавку и выбрала саше с запахом сирени и жестяную коробочку душистого талька – подходящие подарки для свежеиспеченной взрослой леди.
К праздничному ужину Виола приготовила любимое блюдо именинницы – говядину с грибами по-веллингтонски, а на десерт – торт «Пища богов». С громким хлопком папа откупорил бутылку шампанского и налил Агги полбокала.
– Щекотно! – захихикала Агги, глотнув шампанского.
Вообще не помню, чтобы она раньше хихикала. Она раскраснелась и – едва решаюсь сказать – в мягком мерцающем свете свечей казалась почти красавицей. Агги рассматривала подарки и то и дело восклицала от восторга. Потом прочла вслух письмо от дорогих родителей. Они выражали надежду, что скоро, через месяц-другой, заберут ее к себе. В письмо был вложен солидный чек. Мы столпились вокруг фортепьяно и спели в честь Агги поздравление с днем рождения, а я с трудом продралась через новую мелодию Иоганна Штрауса под названием «Голубой Дунай». Каждый раз, когда я фальшивила, мама стискивала зубы. Показалось мне или нет?
– Чудесно, Кэлли, – сказала мама, когда я доиграла. – Выучи пьесу как следует, и будет еще лучше. Агги, дорогая, может быть, и ты сыграешь для нас?
Агги присела к инструменту и выдала превосходное исполнение той же вещи. Она играла не просто безупречно – она (кажется, это так называется?) играла с чувством. Мы все будто плыли по волнам музыки. По счастью, мое самолюбие задето не было – сама знаю, исполнительское мастерство не мой конек, так что успеху Агги я не завидовала и бурно хлопала вместе со всеми.
Это был самый лучший вечер после наводнения.
Не могу понять, как это можно волшебным образом ровно в двенадцать превратиться из ребенка во взрослого. Интересно, Агги ощутила перемену, как только пробило полночь? Прямо как Золушка, только наоборот.
Возможно, я бы не проснулась, но какой-то комар упорно хотел укусить меня в веко. В полусне я услышала негромкий шорох. Опять змея? Я повернулась на другой бок и почти заснула снова, как вдруг поняла, что это Агги. В слабом свете луны я видела, как она ощупью пробирается к шкафу.
– Агги, что с тобой?
Она застыла на месте.
– Я тебя вижу, – шепнула я.
– Тихо, – шепнула она в ответ. В голосе слышались умоляющие нотки.
– Что ты делаешь? Зажги свечу.
– Никаких свечей! – оборвала Агги. – Спи давай!
– Сначала скажи, что ты делаешь.
Она открыла шкаф, достала свой ковровый саквояж и положила на кровать. Потом ощупью вернулась к шкафу и начала вынимать платья.
– Если ты немедленно не объяснишь, что все это значит, я бужу маму и папу.
– Пожалуйста, не надо, – взмолилась Агги.
– Тогда лучше скажи.
Я не видела выражения ее лица, но по долгой паузе поняла: она решает, с чего начать.
– Меня ждет Лафайет Лампкин. Мы поедем в Бомонт и там поженимся.
– Но, Агги! – дерзость этого замысла лишила меня дара речи. Порядочные девушки из порядочных домов так не поступают. – Ты влипнешь в неприятности.
– Тише ты! Все будет в порядке, если мы поженимся до того, как нас догонят. Мне восемнадцать, я могу выйти замуж.
– А о родителях ты подумала? Ты им сердце разобьешь. А о моих родителях? Они же с ума сойдут.
Что она делает? Невероятная наглость! Она навлечет позор на всю нашу семью.
– Я оставила письмо.
– А деньги у тебя есть?
Она захлопнула саквояж.
– Я взяла из банка все свои сбережения. Мы всё вложим в дело. Он говорит, что в Бомонте нашли нефть. Тот, кто вовремя начнет, сможет неплохо заработать. Мы обязательно разбогатеем.
Это вряд ли, подумала я, но промолчала. Просто смотрела, как Агги складывает платья, потом пробирается через комнату. Она взялась за ручку двери и добавила на прощанье:
– Он ждет меня на Локхартской дороге. Пожалуйста, не говори никому хотя бы до завтрака. Я пришлю тебе что-нибудь в подарок. Прошу тебя, Кэлли!
Ее будущее у меня в руках! Один возглас, один сигнал тревоги – и все ее планы рухнут.
Я взвешивала: с одной стороны, особой сестринской любви между нами нет. С другой стороны, мы научились быть терпимыми друг к другу. И она дала мне пару важных уроков.
– Я влипну в неприятности.
– Вовсе нет. Притворись, что ничего не слышала. Просто скажи, что всю ночь спала как убитая.
Я прикинула, насколько убедительно это звучит.
– Они на мне живого места не оставят.
– Кэлли, прошу тебя! Ты поклялась на Библии.
– Про фотографию. Это совсем другое дело.
– Пожалуйста, Кэлли! Можешь оставить себе мой ундервуд.
Я вздохнула. Как бы мне потом не пожалеть.
– Ладно. До завтрака никому ни слова.
– Обещаешь?
– Обещаю, Агги.
– Знаешь, ты мне даже нравишься.
– А пишущую машинку можешь забирать. Я и так никому не скажу.
– Она все равно слишком тяжелая. Куплю другую. Теперь она твоя. Прощай!
– Прощай, Агги! Удачи тебе!
Какое сухое прощание! Агги уходит, а мне хочется, чтобы она осталась или хотя бы подала надежду на новую встречу.
– Ты будешь писать? – шепчу я.
Она не ответила. Просто закрыла за собой дверь. Легкий щелчок – и ее нет. Как легко она освободилась от нас, от нашего дома, от семьи, от меня.
Думаете, я всю ночь лежу без сна, уставившись в потолок? Тру глаза и трясусь от страха, вспоминая ее чудовищный поступок? В ужасе представляю себе последствия? Вы правы. А может, вы думаете, что утром обошлось без скандала? Размечтались!
