Шамиль Ракипов - Прекрасны ли зори?..

— Доченька, иди ко мне, маленькая.

— Нет-нет, у меня ей удобнее, — возразил я.

Чернопятко взял Маргариту под руку и, сделав широкий жест рукой, предложил:

— Давайте-ка пройдёмся по Москве. А потом поужинаем где-нибудь в уютном месте, если Маргарита Ивановна не возражает…

Мы пошли по улице Горького.

Маргарита шла рядом со мной, придерживала дочку за руку и что-то ласково говорила ей.

Отсюда, именно с этой точки земли, мы пошли с Маргаритой рядом и больше не расставались.

К вечеру на улице стало ещё многолюднее. Все принаряжены, веселы, будто спешат на праздник. Ведь пришла весна.

У входа в метро на Маяковской площади стояли цветочницы. Я купил по букетику подснежников Маргарите и маленькой Рите.

Чернопятко нас пригласил в ресторан. Однако Маргарита, поглядев на дочку, предложила зайти в кафе-мороженое.

За столом Маргарита, грустно улыбаясь, рассказывала, что дочка ей не даёт ни дня покоя: всё спрашивает, где папа, просит отвезти её к нему. Говорит, у всех почему-то папы дома, а наш всё не едет и не едет…

Мы слушали молча. Не стали расспрашивать о том, о чём она предпочитала сейчас умолчать…

Несколько позже Маргарита мне рассказала, что отец Риты был полярным лётчиком. Он погиб в Заполярье два года назад.

С младшей Ритой мы подружились гораздо быстрее, чем со старшей. Малышка по-прежнему продолжала называть меня папой, просила почаще приезжать домой. Всё своё свободное время я начал пропадать у них. Жаль только, не так-то часто выпадало у меня свободное время. Я засиживался у них допоздна, до той поры, пока не наступало время Рите укладываться спать. Стоило мне взглянуть на часы, в глазах у девочки тотчас появлялось беспокойство.

Однажды Маргарита Ивановна сказала, что они с Ритулей очень привыкли ко мне, как к родному, и, когда меня подолгу не бывает, они тоскуют. После этого я решил, что могу просить её стать моей женой. Прошло ещё полгода, и я переехал к ним.

Через год у нас родилась ещё одна дочка. Мы её назвали Альфиёй.

В один из дней к нам неожиданно приехала Рахиля. Как сейчас помню, четвёртого января сорокового года это было. Спустя три дня после Нового года.

В дверь позвонили. Я открыл. Предо мной стоит человек в форме военного лётчика. Я немного растерялся. Подумал, может, Маргариту решил навестить кто-нибудь из близких друзей её покойного мужа, и хотел позвать её. Но как только лётчик улыбнулся и произнёс первые слова, я узнал, что это был за человек. Лётчик по-военному лихо щёлкнул каблуками и, отдав честь, отрапортовал:

— Товарищ лейтенант! Авиаштурман женской эскадрильи Рахиля Баширова, успешно закончив учёбу, направляется в очередной отпуск!

— Вольно! — скомандовал я и, схватив Рахилю в охапку, внёс в комнату, поставил рядом с Дедом-Морозом подле ёлки.

— Погляди-ка, какая Снегурочка пришла к нам! — позвал я жену, возившуюся на кухне. — Знакомься, это Рахиля! Раечка наша!

— Я такой её себе и представляла, — сказала Маргарита, поздоровавшись с гостьей.

Она внимательно посмотрела на Рахилю, перевела взгляд на меня. «Не истолкует ли превратно моя жена приход Рахили ко мне?» — подумал я. Я часто ей рассказывал, как мы с Рахилёй дружили. Она недоверчиво глядела на меня, точь-в-точь как сейчас, и с улыбкой замечала: «Интересная у вас дружба, Гильфан…» А сейчас она, видать, поняла: будь наша дружба иной, не пришла бы Рахиля к нам. Маргарита захлопотала около гостьи, помогая ей раздеться.

Рахиля стояла аккуратно причёсанная и подтянутая, какими и должны быть военные лётчики. Потом она открыла свой чемодан и обеим нашим девочкам преподнесла по кукле: старшей — большую, почти с неё ростом, а младшей — маленькую, резиновую. Обеим подарки привезла. Значит, интересовалась, как мы живём. А я считал, что она меня совсем позабыла. Я смотрел на неё и думал, что служба у неё, пожалуй, не легче моей. А иной раз, может, и труднее приходится. Я по земле ступаю. Земля надёжнее, не обманет. А когда пустота под тобой — тут уж надейся только на себя… К тому же плечи у неё не мои, не мужские, — девичьи.

Впрочем, небо слабых не любит. Только сильным даются крылья. Вот и обрела Рахиля крылья, о которых мечтала.

— Что ты на меня так смотришь? — насторожилась Рахиля.

— Тебе очень идёт лётная форма, — сказал я с улыбкой.

Я позвонил Чернопятко. Иван не заставил себя долго ждать.

Разговор за столом не затихал ни на минуту, было о чём вспомнить. Мы и не заметили, как промелькнуло несколько часов. За окном засинели сумерки, зажелтели фонари на столбах. А мы всё говорили, смеялись. Весело было нам как никогда. Ведь не так-то часто удаётся друзьям собраться всем вместе. А Маргарита тоже то и дело напоминала о многих памятных случаях из нашей жизни — можно подумать, что росла с нами вместе. Но мои друзья не дивились этому. Они знали, что я подробно рассказывал ей обо всём, что с нами было в те далёкие времена, отделённые теперь уже от нас многими годами.

Потом мы решили пойти полюбоваться городской ёлкой, поставленной на площади.

Домой мы возвратились поздно. Я позвонил Терешкину. Разбудил его и пригласил ужинать. Он начал было ворчать, но, узнав, что у меня собрались самые близкие друзья, согласился. Пришёл он с аккордеоном. Мы пели наши любимые песни — о пограничниках, о лётчиках, о шахтёрах. Танцевали.

Было далеко за полночь, когда Чернопятко и Терешкин распрощались с нами и ушли.

Утром Рахиля поднялась рано. Она спешила на вокзал. Я хотел проводить её. Она запротестовала. Зашла в детскую комнату, поцеловала моих спящих дочек. Обняла, прощаясь, Маргариту. «Желаю вам большого счастья», — сказала она и вдруг смахнула с ресниц слезу, что уже совсем не к лицу пилоту. Но женщина есть женщина, и я промолчал — сделал вид, что не заметил.

На пороге Рахиля обернулась ко мне и, улыбнувшись своей всегдашней лучезарной улыбкой, сказала:

— Гильфан-абый, дружба остаётся в силе!

Её каблуки торопливо застучали по ступенькам. Глухо хлопнула дверь в подъезде.

В начале июня 1941 года меня, Ивана и Петра Фёдоровича Терешкина направили в Западную Белоруссию на стажировку. Страшная нищета открылась нашим глазам. Здесь ещё совсем недавно хозяйничали польские паны. Красная Армия освободила белорусских крестьян от панского ярма. Но слишком разорён был этот край. Хозяйство своё крестьяне налаживали с трудом, медленно. Даже зерно на току они молотили допотопным способом — цепами. Мало отличались условия жизни людей и скота. Наверно, поэтому болезни каждый год подкашивали множество людей.

Ребятишки с ранних лет начинали работать на панской усадьбе. Они знали, что такое тяжёлый труд. Но никто из них не знал грамоты.

Лились над Белоруссией унылые песни. Потеряли люди надежду обрести когда-нибудь свободу: слишком сильными казались паны и слишком страшными они были в гневе…

Но свобода пришла неожиданно с той стороны, где каждое утро всходит солнце. В притихшие малолюдные деревеньки пришли красноармейцы и будто высветили, обогрели землю алыми звёздами, что были у них на шлемах. И люди стали выбираться из своих землянок, заполнили улицы. Они обнимали братьев, изгнавших с родной земли панов.

Земля стала добрее, вода слаще, воздух живительнее, как только пришла свобода. И сил у людей прибавилось во сто крат. Стали работать не покладая рук. Не на панов теперь трудились — на себя. Начали строить светлые школы. Библиотеки! Читальни! Клубы!

Но край просветлевшего было неба опять постепенно заволакивали тучи. Были те тучи чёрные-пречёрные и пахли гарью. Наплывали они с той стороны, где каждый вечер садится солнце. Там, над Европой, бушевал всё пожирающий огненный смерч, называемый страшным словом — война.

С запада к нашей границе вплотную подступили фашисты.

Вам доводилось бывать в городе Гродно? Зелёный был городишко, утопал в садах. А воздух чистый, как родниковая вода. Бывало, дышишь — надышаться не можешь. А выйдешь за город — красотой никак не налюбуешься. Что ни улица — бульвар, что ни двор — ухоженный сад. Прямо в городе ключи бьют из-под земли. А соловьи по ночам так распоются, бывало, что стараешься сон отогнать от себя — всё слушал бы и слушал. Даже мниться начинает, что в Апакай попал или в Ямаширму…

В самом центре города был обширный парк. В нём столетние дубы росли и сосны. Неподалёку размещался штаб нашей Третьей армии. Сколько полегло там людей, отстаивая от фашистов город и штаб!..

В этом парке, напротив здания, где прежде размещался штаб Третьей армии, сейчас возвышается обелиск Славы над братской могилой. Там похоронена девушка из Татарии, Герой Советского Союза Ольга Санфирова…

В субботу мы весь день провели в штабе. Осваивали тактику наступления и обороны, ориентируясь по топографической карте. Лейтенант Чернопятко в этой своеобразной военной «игре» был в роли командира артиллерийского полка. Остальные командиры, в том числе и я, командовали батальонами. Эти занятия продлились более шести часов. Чернопятко довольно искусно командовал полком. Да и мы старались не оплошать. Словом, наши наставники, следившие за ходом «боя», остались нами довольны.