Возле станции подземки работали наши санитары и врачи. Из-под земли выносили тела людей - стариков, женщин, детей. Выносили тех, кто прятался в метро в дни штурма города и которых затопили сами немцы.
- Своих! Как это можно! - поражался Вадя.
- Ты не был в Освенциме и под Фридляндом в Ламсдорфе, - отвечал Саша. - А мы были...
А на стенах домов - немецкие надписи: "1918 вирд зих нихт виедерхолен!", "Зиег одер Зибириен!", "Фюрер! Вир верден дир бис цум твой зайн!"*.
_______________
* "1918 год не повторится!", "Победа или Сибирь"!, "Фюрер! Мы будем верны тебе до конца!" (нем.)
Они начертаны масляной краской на стенах домов, на заборах, и их сразу не смоешь. Некоторые уже перечеркнуты мелом. Рядом с ними иные, наши, сделанные поспешной рукой солдата: "Мы в Берлине", "Конец!", "Будь здоров, фюрер, на том свете!".
- Как же очки? - вспомнил Саша.
- Да, да, очки!
Мы стали вглядываться в разбитые витрины. Есть же у них что-нибудь вроде наших магазинов "Оптика" или просто аптек. Одна улица, другая, пятая... Но нам ничего не попадалось. Опять очереди к солдатским кухням и за водой. Опять черемуха и газоны. Опять какие-то пришибленные люди, перехватывающие нас: "Капут! Гитлер капут! Аллес капут!"
- Пошли туда, - сказал Саша. - Может, там...
Перед нами была пустынная широкая улица. Дома - высокие, светло-серые, с конусообразными крышами. Многие целы. Вокруг развалин заборы и заборчики, щебень и стекла подметены и сложены в аккуратные кучки.
- Так это знаменитая Унтер-ден-Линден! - воскликнул Вадя, прочитав табличку на перекрестке.
Унтер-ден-Линден так Унтер-ден-Линден! Улица и в самом деле, видимо, главная. Может, здесь?
Первый квартал, второй.
- Вот, - заметил Вадя.
Из разбитой витрины на нас смотрели головы в очках. Какие-то аппараты, стекла, линзы и главное - очки.
- Подбирай!
Саша мерил очки подряд, одни за другими. Наконец, кажется, нашел:
- В самый раз.
- А ты хорошо проверил?
- Подходят, вполне подходят. Я прямо воскрес! Вот спасибо вам!
Теперь мы пошли дальше уже более бодро. Саша воспрянул духом, и в голосе его появилось что-то восторженное:
- Действительно, посмотрим этих. Ведь глупо же быть в самом Берлине и не посмотреть, правда? Кажется, там. Ближе к рейхстагу.
Рейхстага мы пока не видели, но по гулу выстрелов и дыму пожаров чувствовали - впереди еще шли бои. И, видимо, в районе рейхстага.
- А я все думаю, - продолжал Саша, - как это интересно: мы в Берлине! А ведь это же... Ну просто слов нет!
- Не понимаю, почему здесь так пусто. Посмотрите, ни души, насторожился Вадя. - Может, не стоит дальше?..
Саша словно не слышал его слов:
- А тепло-то как! Надо без шинелей...
И правда тепло. Небо безоблачно. Только дымы пожаров тянулись к солнцу и закрывали его лучи. Но это там, впереди.
А над нами - голубизна. Она отражалась в лужах, и разбитых стеклах, и в Сашиных очках, которые он без конца поправлял на носу, вероятно, от полного блаженства.
Но что это? Очки полетели на тротуар, а сам Саша неестественно подался к стене дома.
- Саша, что с тобой? Саша!
Мы старались удержать его, а он все полз и полз вниз и шептал:
- Очки, мои очки...
Мы не успели понять, что и как произошло.
- Свистнуло. Я слышал, что-то свистнуло. - Вадя пытался расстегнуть Сашину шинель, но Саша не давался.
Он прижал руку к груди и повторял одно:
- Очки, очки... Они очень подходят... Опять... Как же я в наряд?.. Опять без них?.. Чепуха какая-то...
- Наконец-то вроде передых! - произнес Володя.
Он только что, как и все ребята, поужинал.
- Погуляйте немного, - сказал младший лейтенант Заикин.
- Не нравится мне эта тишина, - заметил комвзвода Соколов.
Я дежурил у наших машин. Вадя принес мне из штаба пузырек туши. Ребята раздобыли кусок фанерки:
- На, пока не стемнело.
Действительно, пока еще не стемнело. Я приткнулся на подножке машины фотовзвода и стал выводить тушью: "Здесь похоронен разведчик-артиллерист, комсорг Баринов Александр Иванович, рождения 1925 г. Погиб в Берлине 2 мая 1945 г.".
В эту ночь мы похоронили Сашу. В эту же ночь мы узнали по радио из Москвы, что Берлин полностью капитулировал.
- А что, если мы... ну, распишемся. Или, как это называется? Тогда...
Я говорил всерьез. Пусть война, пусть мы на фронте, но и тут - наша власть. Для меня она в высшем своем выражении - майор Катонин. Для Наташи...
- Правду я говорю. Хочешь, к нашему комдиву пойдем, хочешь, к твоему полковнику, как его фамилия - Шибченко?
Я говорил, чтобы не только как-то успокоить ее и ответить на ее "а что теперь будет?", произнесенное вот уже дважды: тогда в Лигнице и теперь в Ризе. Война кончается. Берлин позади. Он капитулировал и, значит... Ну сколько можно ждать? Хватит всего: и разговоров, и шуток, и глупых острот! Неужели нельзя решить всерьез того, что всерьез?..
Город был наводнен союзниками, но не теми, кто пришел в Европу с долгожданным вторым фронтом. Эти союзники, освобожденные из немецких лагерей нашими, надевшие форму и старые воинские регалии, не представляли сейчас никаких армейских соединений, а ждали. Ждали нашего очередного прорыва на Эльбе. Ждали, чтобы наконец-то попасть к своим.
- Что же ты молчишь?
- Я просто рада, что мы опять увиделись... И что ты... здоров! - Она улыбнулась. - А ты чудо! Разве мы уже не расписаны?.. - Она показала на реку: - Смотри, как красиво!
Через Эльбу по понтонному мосту шли войска и техника. Там, за рекой, - плацдарм, на котором мы работали вчера, и позавчера, и сегодня утром. Из Берлина мы сразу же попали сюда, и хорошо - здесь я встретил ее. А ведь я не видел Наташу даже в Берлине.
- "Вильгельмина". - Наташа прочла вслух название одной из самоходных барж. Их было много, и все стояли на приколе: "Вильгельмина", "Любек", "Дрезден", "Валькирия", "Росток", "Барбара". - А городок какой... добавила она.
Да, городок Риза ничего, но не о нем думала сейчас Наташа. И я думал не о нем.
Как все просто было в Москве, и - смешно! - что тогда это казалось совсем не простым. Не просто было позвонить по телефону, или дождаться ее у Дома пионеров, или поехать на Пятницкую, или назначить встречу у наркомата на Петровке. А ведь как это просто в сравнении с сегодняшним... Мы не виделись неделями, не знали ничего друг о друге, и вот она сказала: "И что ты... здоров". Здоров! Я знал, что она хотела сказать: "Жив". А я? Я смотрел сейчас на нее и не верил своим глазам и самому себе. Мы оба, может, самые близкие люди в этой Ризе.
- А у вас как сейчас? - спросила она.
- Развертываемся и свертываемся по десять раз в сутки, - сказал я. Вот Саша... А раньше Шукурбек...
О гибели Шукурбека и Саши я уже рассказывал ей. Она все знала. И сейчас я клял себя: зачем опять? Вспомнил Сашу, Шукурбека, а она теперь вспомнит Геннадия Васильевича? Зачем? Зачем?
- А ты ничего не слыхал о новом немецком оружии?
Слава богу, она говорит о другом и спасает меня.
- О каком?
- О бомбе какой-то. Как она называется? На энергии урана.
Она говорила о том, о чем мы слышали уже не раз. Там, перед Одером, и после. Но мало ли о чем говорили? Какие слухи не ходили в это время?
- Слышал, а что?
- Да, вспомнила. Атомная она называется. Атомная бомба. Знаешь, что Гитлер сказал недавно? "Да простит мне бог последние четыре дня войны".
- Да, да, - сказал я, вспомнив, что слышал и об этом.
- Так вот, он эту бомбу имел в виду. А американцы выкрали, говорят, эту бомбу, и не только бомбу, а и ее изобретателей!
- Здорово! Представляешь, теперь они их же бомбу против немцев применят!
Мы жили иллюзиями.
Меня окликнули.
Младший лейтенант Заикин галантно извинился перед Наташей:
- Простите, коллега младший лейтенант.
- Вот, а ты говоришь! - сказала мне Наташа, хотя я ничего не говорил.
- Построение дивизиона. Комдив приказал. Из корпуса будут. - Заикин говорил загадками.
Через пятнадцать минут мы стояли на площади перед кирхой. Командир корпуса называл фамилии:
- Майор Катонин.
- Служу Советскому Союзу!
- Капитан Сбитнев.
- Служу Советскому Союзу!
- Капитан Викулов.
- Служу Советскому Союзу!
- Старший лейтенант Федоров.
- Служу Советскому Союзу!
- Рядовой Ахметвалиев.
- Погиб смертью храбрых!
- Рядовой Цейтлин.
- Служу Советскому Союзу!
- Ефрейтор Протопопов.
- Служу Советскому Союзу!
- Рядовой Баринов.
- Погиб смертью храбрых!
- Сержант Кочемасов.
- Погиб смертью храбрых!
- Служу Советскому Союзу! - звучало на площади. И еще: - Погиб смертью храбрых!
И опять не было среди всех только одной фамилии - лейтенанта Соколова.
Он стоял с нами в строю, он кричал после речи командира корпуса "ура!", как и все мы. Он поздравил нас после команды "разойдись!".
А мы... Мы прятали глаза в сторону...
- Слушай, как ты считаешь, мы завтра еще проторчим тут?
- А кто его знает. А что? Случилось что-нибудь?
- Да нет. Ничего особенного. Май, понимаешь ли, так пора посылочку тряхнуть домой. Сейчас в наряд. Думал, завтра утречком...
