- Посторонним не велено! - сказал он Пашке, стоя на пороге.
Толпа на площади росла, подходили и женщины, и старики, шмыгали вездесущие мальчишки. Пашка отыскал Гдальку и Витьку, они бесцельно толкались между людьми.
- Шиповника не видели? - спросил Пашка. - Она сказала бы, что делать.
- Поди-ка, там! - Гдалька кивнул на окна ресторана.
Гудели громкие, возбужденные голоса. Кто-то кричал, что юнкера окружили Кремль и никого не пускают ни туда, ни оттуда, в Манеже их собралось больше тысячи.
Покрывая шум и усиливаясь, затарахтел в стороне моста мотор самоката-мотоцикла. Притихнув, толпа расступилась, давая дорогу.
Самокатчик в облезлой кожаной куртке и такой же фуражке подкатил к крыльцу поляковского заведения, соскочил и, козырнув часовому, вбежал по ступеням. Притихнув, толпа ждала. Тут и там слышалось:
- Не иначе, новости.
- Должно, приказ из Совета!
Ждать пришлось недолго. На втором этаже со звоном распахнулось окно, на подоконник вскочил чернобородый человек, размахивая бумажным листком.
- Товарищи! - Помолчал, пока не наступила тишина. - Товарищи! Я говорю от имени созданного ночью Военно-революционного комитета Замоскворечья! Временное правительство в Питере свергнуто! Министры-капиталисты, которые продолжали начатую царизмом войну, отправлены в Петропавловскую крепость!
Площадь отозвалась тысячеголосым "Ура-а-а!".
- Да, товарищи! - Человек в окне требовательно вскинул над головой руку. - Но это не значит, что победа над врагами революции одержана полностью. Вы, вероятно, слышали про разгром Калужского Совета. Там убито много наших товарищей! И здесь, в Москве, враг не сложил оружия!
Площадь отвечала и гневными, и тревожными, и радостными криками.
- Революция в опасности! - продолжал стоявший на подоконнике. Сейчас получен приказ из Военно-революционного комитета Москвы. Необходимо возводить баррикады! И в первую очередь вокруг осиного гнезда на Пречистенке! Вокруг их главного штаба, где засели рябцевы и грузиновы, куда сгоняются со всей Москвы юнкерские и казачьи силы! Дорогие, родные товарищи! Все, кто в силах взять в руки лопату, топор, лом, идем возводить крепости, которыми всегда защищала себя революция! На баррикады, товарищи!
Площадь колыхнулась, как одно большое, могучее тело.
- Веди!
- Куда идти?!
В этот момент Пашка и увидел выбежавшую на крыльцо Люсик. Черные волосы выбились из-под шляпки, глаза блестели. Пашка бросился к крыльцу.
- Шиповник!
Она услышала.
- Павлик! Миленький! И ты здесь?!
- Где же мне?! - засмеялся он. - Вы куда, Люсик-джан?
- Идем готовить санитарные пункты для раненых. Сейчас займем кафе "Франция". Попросим женщин принести кто что может! Подушки, простыни, полотенца...
Площадь пришла в движение. Люди в шинелях и матросских бушлатах формировали из добровольцев отряды, уводили их в сторону мостов через Москву-реку.
Мальчишки всегда мальчишки. Кого в детстве не тянуло к морю, если даже он видел море лишь на картинках, если о бурях и штормах знал только по страничкам книг? Наверно, поэтому-то Пашка и его друзья оказались возле моряка, на бескозырке которого блестели золотые буковки "Орел". Матроса все кругом звали просто Орлом, никто не знал и не спрашивал его имени: "Орел велел!", "Орел приказал!".
Через пять минут матрос шагал впереди отряда и бесцеремонно стучал, а если не заперто, без стука, по-хозяйски входил во дворы, требовал лопаты, топоры, ломы. Подчинялись его командам беспрекословно, хотя иные и смотрели не очень-то добро.
По пути, уже на мосту, Пашка оглядел тех, кто шел рядом. Да, Витька, Гдалька и Васятка здесь, и Яшка-газетчик из Сытинской, и другие знакомые ребята. Должно быть, и их потянуло к матросской бескозырке с развевающимися лентами.
Отряду Орла поручалось возвести баррикаду на Остоженке, помешать прорыву юнкерских и казачьих частей к Замоскворечью, к рабочим кварталам и заводам.
Работа кипела. Валили и вырывали из земли фонарные столбы, катили бочки, опрокидывали заборы. Из окон пустовавших буржуйских домов выбрасывали матрацы, шкафы, кресла. Из чьего-то двора выволокли и перевернули вверх колесами ломовую телегу. Вдали, поближе к Пречистенке, у главного штаба гарнизона, мелькали и исчезали неразличимые тени.
Левым концом баррикада упиралась в дом, на котором красовалась вывеска: "Чайная Бахтина". У входа висели жестянки с нарисованными на них медными самоварами и белыми чайниками.
Когда принялись отдирать жестянки с самоваром, дверь чайной распахнулась. На крыльцо вышел однорукий бородатый человек и, покачав головой, сказал Орлу:
- А ты, матросик, мое заведение не рушил бы! Глядишь, пока воюете, я вас чайком поить стану! Дождит здорово! И холодишко к ночи набирает силу.
Кто-то от баррикады крикнул:
- Да это же наш! Гришка Бахтин! С Михельсона!
Один из пожилых рабочих, рябоватый и тонкошеий, подбежал к крыльцу.
- В торговлю подался, Григорий?
- Да куда же я, братцы, с одной-то клешней?
Орел усмехнулся:
- Кому подарил вторую?
- А тому же Михельсону! Спасибо, адвокат зубастый попался, отвоевал пенсию! Ежели бы обе руки целы были, я бы с вами сейчас плечо к плечу стоял!
Орел похлопал Бахтина по плечу.
- Ладно! Оставим ему, братишки, его баржу? Согласны?
- Свой брат! Бывший литейщик! Душа-то рабочая жива в нем!
Баррикаду возвели меньше чем за полчаса, а оказалась она повыше человеческого роста.
- Флаг бы сюда красный! - мечтательно сказал Орел. - И тогда все!
Пашка побежал, постучался в дверь ближайшего дома. Открыла сморщенная старушка. Студенистые глаза равнодушно оглядели Пашку.
- У меня взять нечего, воители! Сама милостыней с паперти живу.
- Нам, бабушка, платочек бы какой красненький или другое что. Только бы красного цвета!
- И детишек в войну запрягли, - вздохнула старуха и ушла в дом, но дверь не закрыла. Через минуту вынесла Пашке красную, заношенную до дыр кофтенку.
- Вот, ежели сгодится на ваше дело...
Улыбнулась странно, будто смотрела на происходящее перед ее домом из далекого далека.
- Годен! - похвалил Орел, когда Пашка показал ему прибитый к штакетине самодельный флаг. - Раз красный, значит, наш. Молодец, салага!
За баррикадой таилась тишина, ни одна тень не маячила там, где в сторону Пречистенки сворачивал переулок. Дождик усиливался. Многие с жадностью поглядывали на окна чайной Бахтина. Наконец Орел распорядился:
- Ну вот что, братишки! Похоже, мокнуть здесь доведется порядком. А харч нам боженька с неба кидать не станет, это уж точно! Мы не к его флотскому экипажу приписаны. Кто поближе живет, дуйте, пока затишек, по домам, тащите, что поесть сыщется! Голодный и матрос не воин...
Через полчаса мамка обнимала Пашку. За столом в шинелях сидели Андрей и Сапунов, торопливо допивали чай.
Захлебываясь словами, Пашка рассказывал об Орле, о баррикаде. Мамка, стащив с него промокшую брезентовку, пыталась высушить ее утюгом.
- Снова убежишь, горе ты мое? - вздохнула она.
- Ну как же, мам...
- А мне одной куковать! Хоть бы Люсенька дело какое подобрала.
Пашка даже подпрыгнул от радости:
- Ты, ма, на Калужскую площадь иди. Там кафе такое, "Франция" называется. Шиповник в ней больницу для раненых устраивает. Знаешь, как она тебе обрадуется!
Мать с сомнением покачала головой.
- Да что я могу, сынка? Не доктор, не фершелица, не сестра милосердная.
- Хоть попить подашь, кто попросит!
Мать не ответила, и Пашка, огорченный, присел рядом с братом.
В Озерковский госпиталь, оказывается, утром нарочный привез приказ: с наступлением темноты двум сотням двинцев прибыть на Скобелевскую площадь для охраны Совета. Стало известно, что, обманом разоружив полк, юнкера, охранявшие Кремлевский арсенал, расстреляли из пулеметов около пятисот человек и теперь угрожают Московскому Совету.
Попивая с блюдечек горячий чай, Андрей и Сапунов то и дело поглядывали в окно.
Наконец стемнело. Они поднялись. Пашка тоже вскочил, натянул брезентовку.
- А ты куда? - нахмурился Андрей.
- С вами, братка! У нас на баррикаде совсем тихо. Может, в юнкерском штабе и не осталось уж никого? Вдруг все на Совет двинули?
- Не твоего ума дело! - буркнул Андрей. - Иди, куда велено!
Но Пашка не послушался брата. Отставив корзинку, которую мамка доверху наложила вареной в мундире картошкой, он напялил шапчонку и бросился к двери.
- Я мигом, мам! За корзинкой забегу. Только гляну, как мимо юнкеров через Красную площадь пройдут!
Не слушая, что мамка кричит вдогонку, кинулся к Озерковскому госпиталю.
И успел. Отряд, еще с утра вооруженный доставленными с вокзала винтовками, выходил из ворот особняка. Стараясь не попасть на глаза брату, Пашка крался следом.
Дождь лил все сильнее, небо цеплялось лохмотьями туч за крыши, скрывало трубы заводов.
На мосту отряд остановил юнкерский патруль. Пашка не слышал, о чем говорили, но через две-три минуты двинцы зашагали дальше. На Пашку юнкера не обратили никакого внимания. Горбясь, он проковылял мимо: какой с него, с убогого, спрос?
