Юрик засмеялся, а потом протянул…
— Н-н-е… да-а…
— Ну вот, я говорю, что да. Ну, идемте же скорей обедать.
И все втроем сели за стол. Дядя Саша хотел за обедом читать газету, но Оля вырвала у него газету.
— Вредно читать и есть вместе!
— Что я газету, что ли съем, — огрызнулся папа.
Юрик рассмеялся, а за ним и мама.
Вечером к папе пришел товарищ, и они до самой полночи спорили о колхозах, заводах…
У Юрика слипались глаза. И скоро он заснул, забывши почистить зубы и умыться.
— Ну ладно, не тронь его, — говорила Оля, когда дядя Саша хотел его разбудить и заставить умыться, — один раз и так пройдет.
Товарищ ушел в час ночи. Юрин папа сел за книгу и долго что-то отмечал у себя в тетради карандашом.
— Да! завтра мы еще поспорим — сказал он, ложась в постель. Никто ему не ответил. Все спали, и только карманные часики отбивали свои бесконечные секунды.
— Тик-так. Тик-так-тик-так…
Спокойной ночи!
Много дней прошло, пока ребятишкам удалось поймать свободное время у дяди Саши. Все эти дни юрин папа приходил поздно, дома не обедал, а по ночам все что-то перечитывал и записывал в свою карманную книжонку.
Когда он разговаривал с Олей, часто произносил новое слово — конференция. А что такое это слово значит, — Юра не знал и не знал никто из его товарищей.
Лева Пассер сперва думал, что он знает слово кон-фе-рен-ция и начал объяснять его товарищам, но скоро запутался, и ребятишки засмеялись.
За это же время, когда у юриного папы была конференция, сам Юра тоже кое-что сделал. Во-первых, он много думал о том, как его папа много вытерпел от белых. Затем он в школе познакомился с двумя мальчиками — Ваней и Сеней, у которых не было папы: их отца расстреляли белые за городом Архангельском, возле кладбища, там, где начинается моховое болото, или, как говорили тогда, — расстреляли на мхах.
Раньше этих мальчиков Юра как бы не замечал. Не приходилось с ними много говорить да и они вечно чем-нибудь были заняты — читали книги, работали в пионерском отряде.
Юрик быстро с ними подружился и первым вопросом, который они задали ему, было:
— Ты почему же не в отряде?
А Юрик и сам не знал, почему он не записан в отряд. Юрик долго придумывал, когда бы удобнее поговорить с папой и мамой об отряде.
Папа и мама у Юрика не были против отряда и частенько поговаривали о нем, но Юрик все отмалчивался, не интересовался и теперь ему было неловко начинать первому.
Случай представился после того, как папа рассказал историю о своем побеге с Острова Смерти.
— Итак, товарищи, собрание считаю открытым, — начал, смеясь, юрин папа, когда мальчики разместились на стульях по всем углам небольшой комнаты, одной из двух, занимаемых всей семьей товарища Иванова.
— Слово предоставляется хромому докладчику, т.-е. мне. Доклад о том, как во время оно я удрал от белых. Изменений и дополнений нет?
— Нет! Нет!! Нет!!! — в разноголосицу завопили ребята.
— Так вот. Было это в сентябре 1919 года, когда подавляющего большинства из вас еще не было на свете. Нам без вас, конечно, было трудно, но что же поделаешь, приходилось бороться одним.
— Ну уж… ты… папа… — начал останавливать его Юрик, который знал привычку папы пошутить или, как говорила тетя Оля, «подпустить шпилечку». — А ты рассказывай по-настоящему, а то неинтересно слушать.
— Так вот: на Острове Смерти к тому времени скопилось около 500 каторжан. Над нами глумились тогда уже не французы, а русские белогвардейцы.
И чего они только не заставляли делать: лошадиный помет собирать, консервными банками чистить уборные, перетаскивать с места на место камни. Недоставало, чтобы нас заставляли считать песок на берегу моря…
Стали доходить слухи, что Красная армия начала здорово нажимать на белых. Мы это быстренько заметили: нет-нет, да мимо острова и прошмыгнет большой пассажирский пароход. А на нем битком набито народу.
— Эх! — думаем мы. — Удирать, господа спекулянтики, начинаете.
— Колбаской катитесь!
А у самих мысль: не громыхнуть ли нам с тылу? Обезоружить бы конвой. Забрать бы склад с оружием. Забрать продовольствие. Ведь нас около 500 человек. Это — сила! Да еще какая! Мы бы переправились на берег…
От таких дум у каждого большевика голова кружилась. Можно ведь. Ей-ей, можно! А вот как подумаешь… выходит и… нельзя…
— Почему же, дядя Саша, нельзя?
— Почему же, дядя Шура, нельзя?
— Почему же, папа, нельзя? — дружно переспросили мальчики.
— Нельзя, милые мои, было. Разные люди сидели на острове: одни за свободу с голыми руками в атаку пойдут, а другие дрожат за жизнь, боятся, от страха под нары лезут… Но еще хуже то, что о восстании нельзя было говорить вслух — среди заключенных были предатели, провокаторы. Скажи им — и все дело погибнет…
Бойтесь, ребятишки, провокаторов и шпионов больше всего на свете. Сотни людей гибло при царе и после революции от этих шептунов.
Ну, а раз так, мы начали готовиться. На кого можно было надеяться, советовались. Как, значит, быть-то.
И решили — пусть будет, что будет. Надо устроить восстание. Или мы победим их и тогда мы наделаем дел для белых — или нас перережут белые при отступлении.
И мы условились — 13 сентября начинать.
Но начать не пришлось, так как один из наших товарищей узнал, что белым все известно. Белые уже приготовили засаду. Безоружным, наполовину больным, не осилить солдат, не перелезть через два ряда проволочных заграждений…
Вся ночь на 14 сентября прошла у нас в тревоге. Был выбран военный совет из трех товарищей. А ну, как их арестуют? Пропали мы тогда без них! Сколько надо потратить ловкости, хитрости, выдержки, находчивости, чтобы опять организоваться!
Великое дело, ребятишки, уметь организоваться. Ох, и трудное это дело, чтобы заставить многих делать по одному плану!
— Ну и что же было потом?
— Через день решено было восстание все же начать. Были у нас такие товарищи-большевики, я вам скажу, самые настоящие, по фамилии — Стрелков и Поскакухин. Они и еще другие товарищи руководили всем. Часиков этак в двенадцать, когда мы были на работе, по сигналу одного из них — бросились мы на часовых. Часовые растерялись. Побросали винтовки. От изумления часовые не могли сдвинуться с места, а когда опомнились, с криком бросились бежать.
В это время некоторые из нас прибежали в бараки, раскрыли двери и закричали:
— Свобода! Выходи!!
Многие повалили к дверям, наружу, полезли на проволочные заграждения. Царапали в кровь руки, рвали лохмотья. От бессилья падали на землю и вновь карабкались.
Но нашлись, ребятки, и такие среди нас, которые со страху забились под нары и их приходилось силой вытаскивать.
И то, что мы не были все, как один, не были сорганизованы — нас всех и погубило.
Из соседнего барака нас стали обстреливать.
Засвистели стальные пчелки из винтовок.
— Жик! жик-жик… — начали они пробивать деревянные бараки.
— Дзинь-нь-нь…нь…нь… — заплакали разбитые стекла…
А трусы лезут еще глубже под нары: думают спастись.
Видим, что дело проигрывается.
Тогда группа товарищей, наиболее смелых, пошла в атаку.
Нигде, ребятишки, вы больше такой смелой атаки не встретите: на одной стороне сытые белогвардейские солдаты с винтовками, с пулеметами, с ручными гранатами поливают нас сталью, как из пожарной кишки водой, а на другой стороне — отряд голодных, больных, ободранных, еле-еле двигающих ногами.
Шли эти смельчаки прямо на смерть. Вот что значит остров Мудьюг!
Ну, конечно, многих из нас побили…
Видим, что дело проиграно, солдаты подходят вплотную — тогда, кто мог, стал удирать через проволоку в лес, а из лесу к берегу пролива…
И что же вы думаете? На наше счастье, стоят на берегу баркасы — это такие крестьянские рыбачьи лодки.
Мы в них и давай ходу… Отплыли с версту или полторы, а по нас уже с берегу — бум, бум, бум… из винтовок.
Пулеметик так и поет — тра-та-та-та-та-та-та… Пули вокруг нас — бум-бум-бум-бум…
А мы все сильнее и сильнее…
Править не умеем. С парусами никто не умеет обращаться. Лодки идут медленно, хоть плачь.
А тут вдруг слышим:
— Товарищи! спасите…
— Кто бы это мог нам кричать? — спрашиваем мы друг друга.
Смотрим на воду и видим: чуть-чуть из воды высовывается кол, а за кол кто-то держится. Подъезжаем…
Ба! да это товарищ Стрелков! Наш главный руководитель восстания.
— Ты как тут очутился?
— Хотел переплыть. Сил не хватило, стал тонуть… Спасибо этот рыбацкий колышек спас.
Посадили мы нашего героя в лодку. А нужно вам сказать, он при царе был матросом на подводной лодке «Леопард».
Очухался, отдышался… да как руганет нас.
