Валерий Медведев - Флейта для чемпиона

— Толкалин! Его полчаса разыскивают, а он со скрипочкой носится!

Леонид Толкалин, сделав какой-то неопределённый жест рукой, продолжал шагать за Витой.

— Толкалин, ты что, оглох, что ли? — прикрикнула Елена.

— Сейчас, только помогу Вите донести скрипку, — жалобно откликнулся Леонид.

— Что это ещё за телячьи нежности? Сама донесёт.

— Я всегда помогаю ей нести скрипку, — не сдавался он.

— Когда у тебя не будет совещания, тогда и будешь помогать. Кворум срываешь!.. — И Елена обратилась к Виолетте: — А ты, пожалуйста, не строй из себя лауреата международных конкурсов!

— А чего мне строить, если я лауреат Брюссельского конкурса?.. — удивилась Вита.

— Это ничего не значит, — отрезала Елена, — другие тоже лауреаты, но не строят из себя, а ты строишь… Толкалин, на заседание!..

— Я чугунный каток катай, я и совещайся, — уныло произнёс Леонид.

— Каток ты катаешь как форум, а заседаешь как кворум. На твоём месте я бы гордилась! — заявила Елена.

— Чем? — буркнул Леонид.

— Тем, что ты и кворум, ты и форум! Вениамин Ларионов — вон какой человек, и то только форум… Отдай скрипку Левской. Сама донесёт, — приказала Елена.

Весь форум осуждающе смотрел на Толкалина.

— Ей нужно беречь пальцы, — тихо сказал Леонид.

— Игорь Ойстрах сам носит свою скрипку, — нашлась Елена.

— Но ведь Ойстрах мужчина, — подчеркнул Леонид.

— И ты будь мужчиной… Да, ты слова олимпийского марша написал? — поинтересовалась Елена.

— Конечно, написал.

Толкалин нехотя протянул футляр со скрипкой Вите, достал из кармана сложенную вчетверо тетрадь и передал её Гуляевой, грустно глядя вслед уходящей Виолетте.

Забрав тетрадь, Елена подозрительно оглядела двор и, снова ловко перепрыгнув через перила, заняла своё председательское место. Толкалин вошёл в беседку.

— Вы все знаете, — начала Елена свою длинную речь, — что ученик нашего класса Вениамин Ларионов — чемпион по прыжкам в высоту нашей школы, чемпион детской спортивной школы, чемпион школьной олимпиады, чемпион всесоюзных легкоатлетических соревнований школьников, чемпион города Москвы и единоличный обладатель рекорда по прыжкам в высоту для своего возраста. Сами знаете, что у него все данные, чтобы рано или поздно зазнаться: он и красивый — от девчонок прохода нет, и умный — учится прекрасно, и талантливый спортсмен, как пишут в "Советском спорте" за позавчерашнее число: "Наша олимпийская надежда!"… Так вот, чтобы со временем он у нас не зазнался, а с такими данными он всё равно рано или поздно задерёт нос и зазнается, мы решили сделать всё от нас зависящее, чтобы он зазнался сейчас, во время наших олимпийских игр по марафон-прыжкам в высоту. Потому что уж лучше рано, чем поздно, и лучше под нашим руководством и наблюдением, чем…

— А может, ещё лучше: никогда не зазнается, чем рано или поздно?.. — перебила её Татьяна.

— Ты, Цветкова, помолчи, — оскорбилась Надежда, — тебе слава ни с какой стороны не угрожает. Ларионов должен стать чемпионом наших первых марафон-прыжковых олимпийских игр и… после или даже лучше, если во время них…

— Гениально придумано! — восхитилась Светлана.

— Как зазнаться? — не понял Тарас. — В каком смысле?

— В полном смысле этого слова, — значительно сказала Лена. — А мы все должны сделать всё, чтобы в нём пробудились микробы этого зазнайства.

— Вы с ума сошли?! — опешил Тарас. — Это же… это же чёрт знает что такое!.. Это же просто какое-то безумие!

— Вот, вот! — обрадовалась Лена. — Сидякин, ты произнёс то самое слово, из которого и родился наш безумный план.

— Понимаете, в чём дело… — огляделась по сторонам Надежда. Когда наш главный конструктор наших олимпийских игр Елена Гуляева доложила комитету, что неплохо бы провести у нас во дворе олимпийские игры по марафон-прыжкам в высоту, то я сказала: разумная затея, а вот если бы к этой разумной затее да приложить какую-нибудь безумную идею — вот тогда бы всё было в духе века.

— А зачем же безумную идею? — спросила Светлана.

— А потому, что, как сказал великий учёный Нильс Бор, мы живём в век безумных идей, — усмехнулась Надежда. — У меня его слова красным карандашом подчёркнуты. — Она раскрыла папку. — Вот у него в лаборатории, когда какой-нибудь учёный выдвигает новую идею, Бор говорит: "Ничего идея, но для хорошей она недостаточно безумна…" А что касается идеи Гуляевой — Фокиной, то про неё тоже можно сказать: "Перед нами безумная идея — теория. Вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной?"

— Надежда, обоснуй с научной точки зрения, — кивнула Елена.

— А чего тут обосновывать, — развела руками Надежда. — До недавних пор считали: рекорды держатся, в основном, на физических данных, а вот врач — англичанин Таннер, исследовав физические данные ста участников игр, заключил, что результат, в основном, базируется на исключительных физиологических, морально-волевых качествах…

— Постой! — насторожилась Елена. — Среди нас посторонних нет?

— Посторонних нет, — оглядел двор Тарас.

— Нет, есть, — встала Татьяна.

— Кто? — растерялась Елена.

— Я посторонняя.

— Почему ты посторонняя? — поразилась Елена. — Ты же мой секретарь наших соревнований.

— Потому что я против безумной идеи Гуляевой тире Фокиной. В результате вашей идеи Ларионов может стать потерпевшим, — сказала Татьяна.

— А кто ты такая, чтобы быть против? — нахмурилась Елена.

— Я — твой секретарь наших соревнований. Я веду протокол и комментирую. Имею я право комментировать?.. Я вообще хочу быть комментатором.

— Чего комментатором? — спросила Елена.

— Чего, чего? — передразнила её Татьяна. — Всего на свете. Всей жизни!.. Есть спортивные комментаторы, есть политические комментаторы, а я хочу быть комментатором жизни. Жизненных открытий!

— А кто тебя назначил секретарём? — нахмурилась Елена.

— Ты назначила.

— Ну, вот и закройся по собственному желанию, не согласна уходи!.. Нам несогласных не надо!.. — Елена обернулась к Надежде: — Говори… А ты, Цветков, стенографируй. Ты будешь секретарём и делохранителем и телохранителем Вениамина Ларионова и его личным массажистом.

— Не соглашайся, — сказала ему Татьяна. — Согласишься — пожалеешь!

Она вышла из беседки и тут же вернулась:

— Предупреждаю: я себя по-прежнему считаю секретарём и буду вести свой протокол соревнований. — Снова вышла и опять вернулась: — Кстати, расшифровываю, что под потерпевшим в следственной практике подразумевается человек, который понёс физический, материальный или м-о-р-а-л-ь-н-ы-й ущерб!.. — Вновь ушла и снова вернулась: — А впрочем, чего это я волнуюсь из-за Ларионова? Всё равно ведь потерпевший тут не он, а все вы. Ларионов — это дот, и ничего вам с ним не сделать!

— Дот?! А вот мы его как взорвём изнутри… Не такие взрывались, — уверенно улыбнулась Елена.

— А я вообще против того, чтобы у нас были олимпийские игры только по прыжкам в высоту.

— А за что же ты? — спросила Фокина.

— Я за то, чтобы как в Греции. Там праздник Олимпиады сопровождался конкурсом искусств. Там поэты читали стихи, пели гимны в честь игр, а ораторы состязались в красноречии. В общем, там состязались и Силы, и Умы, и Души!..

— Это ещё какие души? Души нет, значит, и никаких душевных игр не может быть, — отрезала Елена.

— Значит, души нет, а сами поёте: "Чтобы тело и душа были молоды?.." Я вообще ещё считаю, — заявила Цветкова, — что вы вообще неправильно устраиваете олимпийские игры.

— Ах, она считает!.. Ах, профессор Цветкова считает!.. — съязвила Елена.

— А я, между прочим, не одна так считаю.

— А кто же ещё?

— Товарищ Ксенофан ещё так считает.

— Какой ещё такой Ксилофон? — снова съязвила Елена.

— Древнегреческий! И не Ксилофон, а Ксенофан… Поэт и мыслитель. — И дальше Цветкова отчеканила, словно из книги вычитала: — "Поэт Ксенофан в одной из своих элегий жаловался на чрезмерное возвеличивание атлетов, тогда как учёные, поэты и общественные деятели, которые пекутся ежедневно о благе отчизны, остаются позади, за пределами общественных симпатий. И часто, — отмечает с грустью Ксенофан, — быстрота ног и крепость рук приносят человеку больше почестей, чем разум и талант. И это весьма прискорбно.

— И чётко и даже с какой-то многозначительностью произнеся эти слова, Татьяна Цветкова с достоинством покинула шумно-противоречивый спортивный парламент.