Эту корову я видел не в первый раз. Каждое утро и вечер стадо коров прогонял через мой лес пастух Смирнов. С коровами забот мне хватало не меньше, чем с браконьерами, черная особенно меня доняла. Как-то на старом пожарище я посеял сосну, всходы были удачны. Чтобы коровы не вытоптали только что проклюнувшиеся сосенки, я вбил в землю колья, принес колючей проволоки, ее в послевоенном лесу вместе с гильзами, касками, снарядами у развалившихся блиндажей осталось много, и соорудил ограду. Всем коровам ограды оказалось вполне достаточно, одной корове - нет. Свалив рогами ограду, она забиралась в молодняки, зовя за собой и остальных коров. Я выгнал ее раз, другой - не помогло. Я поговорил с пастухом Смирновым. Он только руками развел:
- Что мне с ней делать? Смолоду характер не слепили, сейчас не обернешь. У меня их вон сколько, сто штук. Разве за всеми усмотришь?
Я решил отучить ее сам. Но как? Выломать увесистый дрын и каждый раз молотить по костистым бокам смертным боем, пока она не поймет, что можно, а что нельзя? Не очень уверен, что такая метода, пользующаяся, правда, большим успехом в наших краях, принесла бы ощутимый результат. Я поступил иначе. Я проморил ее денек, привязав к дереву, а потом отогнал на пастбище, не давая, разумеется, по дороге съесть ни травинки. На пастбище в виде вознаграждения я преподнес ей буханку хлеба с солью, заранее приготовленную для этого случая. И что же? Метод себя оправдал. Не прошло недели, как корову мою точно подменили. Из упрямой и непонятливой она стала кроткой, как ягненок, и мудрой, как змея. Утром, выскочив из села, мчалась она по дороге во главе стада во весь коровий дух к пастбищу, минуя посадки и ограду.
Не знаю, как думают другие, но я убежден, что и звери, и животные, и травы чувствуют ласку не меньше, чем человек. Если не больше. Они, как маленькие дети, без ласки жить не могут. Она потребна им, как добрый отцовский наказ, как молоко матери, они тянутся к ней, как к солнцу. Что сама по себе ласка - вроде бы ерунда; что добрый привет, или добрый взгляд, или доброе расположение духа - в общем-то малость, ничего существенного по сравнению с нашими грандиозными делами; что доброе отношение, добрая забота - мелочь, не стоящая внимания. Но сколько раз я замечал: войду я в речные травы хмурый, недовольный, озабоченный какими-то неурядицами, и они, резвящиеся и играющие в свои игры, завидев меня, вдруг притихнут, примолкнут, поникнут головами, как сироты, ожидая грубого окрика или взбучки. Войду веселый, как в родной дом, и какая игра, какая возня, какое счастье обступает меня со всех сторон, шушуканье, перешептыванье, передразниванье, хихиканье. Добрые гении они, а не травы, так бы и сам вместе с ними завел кутерьму и возился бы и кувыркался, скакал и прыгал на зеленом лугу, - и ничего мне тогда не надо и не жалко ничего терять, потому что вот оно, все здесь, со мной. Не понимаю, почему некоторые считают, что встречному человеку можно улыбнуться, а завидев на тропе лису, принимаются вдогонку свистеть, улюлюкать, кидать камни и потом огорчаются: вот, мол, ушла, как воровка, - а ты и ей улыбнись, и, кто знает, может, и она улыбнется тебе навстречу.
Мне претензии коровы показались смешными. Завидев меня, ей бы бежать без оглядки, а вот, поди, решила повоевать. Удивительны превратности жизни. Какой-нибудь сморчок с ноготок, душа в нем еле держится, а тоже лезет в драку, в бой, и никакими силами его не остановить. Он видит себя богатырем, способным сравнять горы. Ему тоже хочется померяться силами, он тоже желает быть не в стороне от главных битв. И надувается, и пыжится, и грозит кулачком - покорись ему вся живущая тварь, на меньшее он не согласен.
Что толкало корову на столь рискованное предприятие? О чем думала она, становясь мне на пути? Какой план созрел в ее рогатой башке? Неужто вправду она решила побороть меня? Прекрасное дело затеяла, да не на того нарвалась. Мне стало жалко корову. Паслась бы себе мирно на лугу, рвала ромашки и горя не знала, а теперь расхлебывай беду.
С собой у меня не было ни хворостины, ни палки, но я подумал, что справлюсь с коровой и без них. Схвачу руками за рога и повалю на землю. Я приготовился к схватке.
- Готов? - крикнула корова.
- Готов, - отозвался я.
Корова нагнула голову и ринулась на меня. Скажу не хвастаясь, это был великолепный бой по всем законам испанской корриды. Я был ловок и смел и действовал как искусный тореадор, но и корова не пасовала.
"Главное - поймать ее за рога, - думал я, - схватить за рога и повалить на землю. Или, на худой конец, ухватить за хвост. А там она от меня не уйдет".
Корова бросалась на меня все злее и решительнее: я видел нацеленный на меня острый рог (он зловеще блестел в темноте) и был начеку. И вдруг я заметил, что она подмигивает мне правым глазом. "Это что еще за штучки? подумал я. - Уж не хочет ли она усыпить мою бдительность? Стой, солдат, и не поддавайся врагу, - говорил я себе. - Следи за каждым ее шагом. Видать, она не так проста, как кажется с первого взгляда. Но и я не лыком шит".
Когда она приближалась ко мне, я быстро увертывался, и ее рог проходил в нескольких сантиметрах от моей груди. Я норовил ухватить ее за рог, у меня ничего не получалось. Но я не отчаивался. Я был уверен, что выиграю бой и заставлю ее сдаться.
Долго длилась наша битва. Земля была взрыхлена копытами коровьих ног. Временами то корова была близка к победе, то я. Я подбирался к ней справа, слева, отступал, бросался вперед. Я чувствовал, что силы ее на исходе. Бока у нее были скользкие от пота. Она тяжело дышала, обдавая меня острым запахом. Был момент, когда я чуть было не схватил корову за рога, чтобы бросить на землю. Но тут я случайно оступился, корова боднула меня рогом, и я упал на траву. Мне хватило сил доползти до стога сена. Странно, я не чувствовал ни боли, ни страха, ни усталости. Мне вдруг стало совершенно не стыдно, что я проиграл бой корове. Я ощущал запах свежего сена. Я лежал опрокинутый на спину, глазами вверх. Я засыпал, я падал, проваливался в какую-то бездну.
Последнее, что я видел: черная ночь стоит надо мной.
Ох, эти ночи! Если кто-нибудь хочет испытать их красоту, пусть хоть раз в жизни отважится провести ночь в лесу, в горах, в поле. За цементным потолком ночи не увидишь. Блуждающие стада звезд не поприветствуют тебя с высоты неба. Месяц не снимет перед тобой шляпу. Луна не улыбнется. Широкий свод не сожмет твоего сердца, не заставит задуматься: что же ты есть, человек?
Сколько ночей провел я в лесу, ожидая в засаде браконьеров. И синих, холодных, зимних ночей с россыпью звезд и точеным месяцем на гребешке леса; и белесых, прозрачных июньских ночей, напоенных запахами трав и лесных ароматов; и сереньких, дождливых волнующих ночек пролетья; и пасмурных, тяжелых ночей ноября. Видеть эти ночи, слышать их - уже награда, ради которой стоит жить на земле. Не раз, лежа на сонной траве или еловом лапнике, глядел я в небо сквозь листву деревьев и думал о своей судьбе, о смерти, о бренных и будничных делах. Небо было всегда постоянно: те же звезды, тот же свод, а в себе, в лесу, в природе я неизменно открывал что-нибудь новое. Когда же запустили первые спутники, а потом полетели и первые люди, с каким волнением искал я глазами пробегающие по небу светящиеся точки, как я завидовал людям, бороздящим небесные тропы и дороги. Я любил ночь, и, мне казалось, она любила меня.
5
Тропинка к колодцу начинается прямо у крыльца моей избы и заканчивается у сруба. Сошел с крыльца - тут она и началась. Правда, с крыльца начинаются не только тропинка к колодцу, а все тропинки: три в лес, две на луг, к сараю, к огороду, к уборной, к поленнице дров, к сосне, под которой я люблю иногда посидеть, - это если не считать дорог, их тоже несколько. Некоторые тропы на время зарастают. Скажем, была на кордоне Сильва, я возил из колодца воду на ней не по тропе, а по дороге. Нет Сильвы, я зачастил к колодцу по тропе, и она ожила. Если бы можно было оценивать тропы по их форме и содержанию, как, например, оценивают в школе сочинения, или давать им определения, как это делают с облаками: грозовые облака, кучевые, перистые и прочие, я бы дал тропинке к колодцу самый высокий балл и самое поэтическое определение. Но тропам оценок никто не ставит. Говорят: хорошая тропа, плохая, но это разве те слова, которыми можно определить тропу? Такое определение тропе так же грубо и оскорбительно, как если бы мы стали своих друзей мазать одной черной или белой краской - этот хорош, этот плох - и удовлетворились этим. К счастью, с людьми мы этого не делаем, мы говорим о сложности человеческого характера, о противоречиях и прочем, а вот для троп у нас не находится должных слов.
А между тем каждая тропа, какая ни есть на свете, самая длинная, длиной в несколько сот километров, и самая короткая, в один-два метра, имеет свой характер, свое лицо, и лица эти так же бесконечно разнообразны и впечатляющи, как лица человеческие.
Из этого великого сонма лиц лицо тропы к колодцу, на первый взгляд, не очень-то выделится. Яркой броскости, как у какой-нибудь модной красавицы, у нее нет. Она скромна и почти незаметна. Человек, не зная о ее существовании, вряд ли ее найдет. Иногда я и сам теряю ее, особенно возле сруба и возле крыльца, тут земля выбита ногами и разглядеть едва заметную ниточку тропы не просто. Когда я тороплюсь, чтобы не тратить время на ее поиск, я лезу напрямик через траву и забираю немного в сторону, пытаясь подсечь тропу на ходу. И, уж подловив, ступаю в ее узенькое русло и продолжаю свой путь по лугу, как корабль по курсу в океане. Она добра. Я не помню случая, чтобы я когда-нибудь поскользнулся на ней, упал, пролил воду из ведра. Она не капризна и верна. Если ты нашел ее среди травы, ступай смело и она выведет тебя прямо к своему началу или к концу. Она нежна. Особенно это чувствуешь летом. В июле, в августе, когда солнце нагреет землю, приятно брести по ней босиком. Она мягка - сплошь застлана подорожником. Листья у подорожника широкие, прижались к земле и не мешают при ходьбе. В общем-то она вроде бы проста - длинная лента тянется среди летнего разнотравья, но это не прямая линия, тут свои загадки: то вдруг она качнется вправо, то отклонится влево, а почему она именно в этом месте качнулась влево или вправо, ломай над этим голову - тайны не найти. Простота ее в доверчивости, в добром характере. Зимой она покрывается снегом и ее не видно, и все равно, если я иду к колодцу на лыжах, я иду примерно там, где лежит моя тропа. Она способна заряжать человека жизнерадостностью и веселием, лучше всяких лекарств лечить от хандры. Стоит мне утром встать, пробежаться к колодцу и обратно, с каким бы хмурым настроением я ни встал, я мгновенно преображаюсь, на лице у меня появляется улыбка, как будто я только что встретил веселого и доброго человека, я полон сил, мне хочется жить. Она чутка, неназойлива, умеет прислушаться к человеку. Иногда может подсказать верное решение, правильную мысль, точно угадает настроение и, если тебе хочется побыть одному, не станет беспокоить понапрасну, а будет вести себя так, как будто ее нет вовсе. Она полна любви к людям, зверям, птицам, ко всему на свете. Она не очень-то рассердится, если по ней пробежит заяц, крот ночью нагребет гору, скворец прогуляется в поисках дождевых червей. Если кто приезжает ко мне из города, она первая встречает гостя. Поразительно, сколько душевной теплоты нужно иметь, чтобы каждого встретить с добрым участием. И не она виновата, если кто является ко мне с бранью, сердитый. Она сделала свое дело. Остальное зависит от солнца, от ветра, от дождя, от тебя самого.
