зовут Маня», — подумала Катя.
— Потом он придёт сюда, на веранду, — продолжала Маня, — снимет китель, наденет халат, сядет в это кресло и начнёт мне рассказывать про свой катер. Я скажу: «Смотри, папа, сколько папирос я тебе приготовила». Каждый день я набиваю для него тридцать папирос. Но никогда ещё у меня не было готово к его возвращению столько папирос, как сейчас. В эту коробку входит тысяча штук, и она уже почти полная… Что ты так глядишь на меня, Миша?
Она внимательно посмотрела в мишкины круглые, пуговичные глаза.
— Нехорошо так глядеть на меня, Миша, — продолжала она с укором. — Ты не веришь, что он вернётся? Нет-нет, я по глазам твоим вижу: ты не веришь. Ты думаешь, он погиб во время десанта, вон там, на том берегу.
Она махнула рукой в ту сторону, где за морем лежал еле видный берег, захваченный немцами.
— Не спорь, Миша, не спорь, ты так думаешь! — продолжала она с негодованием. — Ты наслушался разговоров. Ты слышал, что папин катер высадил ночью десант на том берегу, чтобы уничтожить немецкую береговую батарею. И батарею они уничтожили, и все вернулись на катере, кроме папы и матроса Казаченко. И что стало с папой, неизвестно, потому что бой шёл в темноте и никто из вернувшихся папы не видел. С тех пор прошёл месяц, а папа всё ещё не вернулся. И ты думаешь, что он не вернётся никогда… — Она с глубоким презрением смотрела на своего мишку. — А мне всё равно, что ты думаешь, — сказала она. — Ты просто мешок с опилками, и я с тобой разговариваю только потому, что всегда одна. Надо же с кем-нибудь разговаривать… Неправда, мой папа вернётся! — воскликнула она громко. — И я буду ждать его и буду каждый день набивать для него папиросы, хотя бы сто коробок были полны папиросами до самого верха!..
Она отвернулась от мишки, и только пальцы её быстро работали. И Кате вдруг захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь ласковое. Неловко, конечно, вылезти прямо так, из кустов, и показать, что она подслушивала. Но ничего другого не оставалось, и Катя даже протянула руки, чтобы раздвинуть кусты, как вдруг кто-то осторожно постучал в калитку.
Катя сразу замерла.
За калиткой стоял тот самый моряк с кульком под мышкой, которого она недавно видела на улице. Он, вероятно, не знал короткого пути через санаторий и добрался сюда только сейчас.
Теперь Катя могла рассмотреть его лицо. Это был пожилой уже человек, с полуседыми усами, как у моржа, с загорелым лицом, словно вырезанным из дерева, по которому расползлись морщины, похожие на лучики.
— Макар Макарыч пришёл! — крикнула Маня и побежала к калитке. — Как ваше здоровье, Макар Макарыч?
Моряк вошёл, как-то неловко держа кулёк своей большой ручищей, и остановился, смущённо переступая с ноги на ногу.
— С моим здоровьем ничего не сделается, — сказал он. — Я старый краб, меня море просолило. Я такой солёный, что и после смерти сто лет пролежу, не испорчусь.
— Отчего вы так долго не приходили?
— Мы пять ночей дежурили у Песчаной Косы. Сторожили немецкую подводную лодку.
Катя, как и все в городе, хорошо знала длинный узкий мыс, который называли Песчаной Косой. Он начинался километрах в пяти от города и далеко вдавался в море.
— И выследили лодку? — спросила Маня.
— Пока нет, — сказал Макар Макарыч. — Сегодня опять пойдём туда сторожить.
— И про папу моего ничего нового не узнали?
— Ничего нового, Манечка, — сказал Макар Макарыч очень грустно.
Он, видимо, спохватился и поспешно прибавил бодрым голосом:
— Значит, нужно ещё подождать. И капитан-лейтенант вернётся.
— Вот и я всё время говорю мишке: нужно ещё подождать, и он непременно вернётся! — воскликнула Маня. — Заходите, заходите, Макар Макарыч!
Она взбежала на веранду, и Макар Макарыч, неловко ступая, поднялся за ней.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала она, пододвигая к нему соломенное кресло. — Положите ваш кулёк на стол.
Он сел и положил кулёк на стол. Потом помолчал немного и сказал:
— Какая вы большая стали, Манечка! Я часто к вам теперь захожу, а всё не могу привыкнуть, что вы так выросли.
— Ведь вы меня вот такой знали, Макар Макарыч, — сказала Маня, протянула руку и показала, какой он её знал: немногим выше стола.
— И не такой, а вот этакой, — поправил её Макар Макарыч и махнул рукой где-то совсем под столом. — Я помню, как ваша мама в первый раз привела вас к нам на катер, к капитан-лейтенанту в гости. Мы тогда все любовались, какая вы хорошенькая. Вы несли на руках этого мишку, и он побольше вас был.
— Я помню этот день, — сказала Маня. — Какая я была тогда счастливая! В тот день мне подарили мишку и повели на катер, и мама была тогда ещё жива, и папа стоял на ветру в белой фуражке с золотом, и все его слушались, а мне он улыбался… Возьмите папиросу, Макар Макарыч. Это папины папиросы. Видите, сколько у него папирос.
Макар Макарыч взял папиросу, закурил и сказал:
— Вот и он так мне всегда говорил: «Возьмите папиросу, Макаров», Протянет портсигар и прибавит: «Это мне дочка набивала». Я столько лет прослужил с ним на катере, столько лет он был моим командиром! Если он вернётся…
Но Маня вдруг рассердилась и перебила его:
— Почему вы говорите: «Если он вернётся»? Нужно говорить: «Когда он вернётся»! Он вернётся непременно! Разве вы больше не верите, что он непременно вернётся?
Макар Макарыч испугался.
— Верю, верю! — воскликнул он поспешно. — Вы не сердитесь, Манечка, если я не так сказал: это я сбился, я нечаянно…
— Хорошо, хорошо, Макар Макарыч, я не сержусь…
Но, видно, она была очень взволнована, потому что замолчала, сжав губы, и снова принялась усердно набивать папиросы.
Макар Макарыч тоже замолчал, встревоженно и грустно поглядывая на неё. Помолчав, он поднялся и посмотрел на часы.
— Мне пора, — сказал он. — До свиданья, Манечка.
— Посидите ещё, Макар Макарыч.
— Не могу, — сказал он. Мне приказано быть на катере в девятнадцать ноль-ноль.
И пошёл к крыльцу.
— Постойте! — крикнула Маня. — Вы опять оставили у меня кулёк.
Действительно, кулёк, который он принёс с собой, лежал на столе. Макар Макарыч остановился.
— Какой кулёк? — спросил он и посмотрел на кулёк так, как будто видел его в первый раз. — Ах, этот… Это не мой. Это ваш… Команда катера велела передать вам… Там пустяки: крупа, сахар…
— Но я сыта, Макар Макарыч! У меня ещё
