Олег Кузнецов - Однажды в кабаньем детстве

Кабаненок тем временем вернулся на землю, но не приземлился, а приводнился, добавив шуму, в злосчастной канаве. Вытаращив глазенки, он стремительно переплыл на тот берег и исчез.

Все кончилось. Ястреб, как бы устыдившись своей причастности к неприличной компании, набрал высоту, равнодушным голосом вещая, что он не хотел и не хочет ни кабанятины, ни сорочатины, ничего... Ворона, спохватившись, полетела по прямому, безо всяких зигзагов маршруту в свое село. Разлетелись в разные стороны и остальные птицы.

Поздно вечером, когда дрозды замолкли, а вальдшнепы, покряхтывая, потянули мимо высокой березы, веприца неподвижно стояла под исколотой остриями звезд крышей логова. Утомленные длинным пережитым днем, у ее ног, сбившись, спали кабанята. Она и сама по временам задремывала, но тотчас же просыпалась - смутная тоска томила ее.

Она была знакома веприце, эта тоска... И в прошлые годы, в первые дни материнства, обычно вот в такой же час покоя она вдруг начинала ощущать странный разлад с безмятежно отдыхающим выводком. Кабанята были здесь, теплые, живые, но ей стоило большого труда не искать кого-то явно несуществующего на промозгло-холодной подстилке вокруг спящих. Так приходило чувство утраты...

Постепенно она привыкала к тому, что выводок стал меньше, и, по-видимому, ее материнское чувство не убывало, оно все целиком доставалось оставшимся, особенно в эти первые дни, когда она, еще не умея отличить одного малыша от другого, воспринимала выводок как единое, хотя и легко распадающееся целое, как одного детеныша.

Но сегодня старой веприце никак не удавалось успокоиться...

А вальдшнепы всё тянули. Почему-то в этот вечер они избрали высокую березу, возвышавшуюся над всеми деревьями, своим ориентиром. Они появлялись откуда-то слева и, подлетев к березе, как бы убедившись, что она тут, стоит себе, никем не спиленная, мчались над прогалинами, откуда раздавался негромкий зов, заставлявший их радостно нырять во тьму и безошибочно находить призывавшую.

И вдруг веприца услышала звуки, определенно не имевшие отношения к длинноносым. То были шаги маленького зверя, они приближались...

С поразительной настойчивостью неизвестный шел... навстречу своей погибели!

Веприца хотя и не была охотницей в полном смысле этого слова, но даже и не в голодное время умела проявить достаточно сметливости и ловкости, если представлялся случай разнообразить постный рацион. Она напряглась, забыв обо всем на свете, готовая к броску, который сделал бы честь иному хищнику.

Но жертва повела себя странно. В самый тот момент, когда жестокий нападающий готов был уже сорваться с места и сокрушительным напором подавить всякую возможность сопротивления, зверек сам побежал вперед, будто хотел побыстрей покончить счеты с жизнью. И он подал при этом голос - тихий, нерешительный, как бы виноватый...

Да ведь это, никак, кабаненок!

Озадаченная, веприца, мягко передвигаясь, выплыла из логова и склонилась над поздним гостем, с сопением вдыхая в себя его запах. Она сразу же убедилась в правильности своего предположения: пришелец и точно был кабаньего племени, но только не из здешних. От него пахло дубравой, в которой веприца в этом году еще не успела побывать, какими-то кустами, землей, еловыми шишками, свежей сосновой смолой...

Но что это?! Его еще никто никуда не пригласил, а он так и лезет, так и напирает!

У веприцы появилось желание поддеть навязчивого гостя рылом и отшвырнуть подальше, но она почему-то промедлила, а в следующую минуту в логове уже началось движение, какое бывает во всяком доме, если в него вламываются ночью. Неизвестный ночной гуляка успел растолкать кабанят, они проснулись и все оказались невероятно голодными.

Матери пришлось поспешить с устройством позднего ужина. Она легла на бок; кабанята, причмокивая, присосались. И она вдруг облегченно вздохнула, словно поняв, что никакой утраты и не было.

А потом они начали отваливаться, мгновенно засыпая. Только один кабаненок, самый раздувшийся и тяжеленный, словно прирос к матери. Непорядок, конечно, но веприца - удивительное дело! - ничуть не раздражалась. Она ощущала, наоборот, блаженное умиротворение. Она даже тихонько похрюкивала от полноты чувств.

А кстати, куда девался тот жалкий чужак, ночной пришелец?..