В те времена ход в погреб шел прямо из кухни. Аркебуза принца творила чудеса, и, посматривая на дуло страшного оружия, трактирщик живо взвалил на себя парфюмера и поволок его в погреб.
– Все это очень хорошо, но… вооруженные люди все еще стоят при дороге. Когда они заметят, что их вождя долго нет, они взломают двери, и нам двоим не удастся долго продержаться против них.
– Мне пришла в голову мысль,- сказал Ноэ.- В то время как вы отправитесь будить горожанина и даму…
– Даму – да, но горожанина? Он-то на что? – заметил принц.
– Ах, Анри,- укоризненно сказал Ноэ,- вы караете Рене и сами хотите подражать ему?
– Ну да ладно, ладно! – ответил принц, закусив губы.- Я разбужу горожанина и его даму. Ну а дальше что?
– В гостинице два выхода: один на дорогу, другой на задний двор и сад. Я рассмотрел все это еще днем. Мы отлично можем сесть на лошадей на заднем дворе и отправиться тропинкой, которая выведет нас на дорогу, но вдали от опасного места.
– Ну а вооруженные люди перед гостиницей?
– Это уж предоставьте мне, я с ними справлюсь,- холодно отозвался Ноэ.- Ступайте будить горожанина и его даму! Генрих ушел. В это самое время и трактирщик показался из подвала.
– Друг мой,- сказал ему Ноэ,- на улице стоят человек тридцать вооруженных всадников. Через час они начнут беспокоиться, почему их начальник не возвращается, и, заподозрив что-нибудь худое, подожгут гостиницу, а тебя с семьей повесят на ближних ивах!
– Боже мой! Да я погибший человек! – пролепетал испуганный трактирщик. – Нет, ты не погибнешь, если сделаешь то, что я скажу тебе. Ты подойдешь к всадникам и скажешь им: "Вы ждете здесь господина Рене Флорентийца?" Они скажут, что да. "Ну так вот в чем дело,- подмигивая, скажешь ты.- В эту ночь в вашей помощи надобности не будет. Дама вняла мольбам вашего барина, и он приказывает вам ждать его в Орлеане. А вот эти тридцать пистолей он посылает вам на выпивку".
Сказав это, Ноэ опорожнил кошелек, вынутый у итальянца при обыске, отсчитал тридцать пистолей, положил их обратно в кошелек и сказал:
– Если ты передашь им деньги в кошельке их барина, то им и в голову не придет никаких сомнений. Но помни: если ты замыслишь предательство, то я подожгу твой дом и прострелю голову твоей жене!
Тем временем Генрих поднялся в первый этаж и принялся стучаться в комнату молодой женщины.
– Кто тут? – дрожащим голосом спросила она.
– Отворите, речь идет о вашей жизни! – ответил принц. Молодая женщина открыла дверь и показалась полуодетой на пороге. В то же время дверь соседней комнаты открылась и появилась фигура перепуганного горожанина.
– Что еще обрушивается на меня? – воскликнула женщина.
– Не преследовал ли вас прошлой ночью кто-нибудь по дороге из Тура в Блуа? – спросил Генрих.
– Да! – бледнея, ответила Сарра.
– Ну так этот человек все еще продолжает вас преследовать; дом окружен его людьми, и, не заметь мы этого, вы погибли бы. Теперь одевайтесь поскорее, не теряйте ни минуты. Я сейчас выведу лошадей, и мы скроемся задами.
Действительно, через четверть часа горожанин, молодая женщина и их слуга садились на лошадей, чтобы отправиться в путь. Горожанин рассыпался в выражениях благодарности и клялся, что никогда не забудет услуги, оказанной ему молодыми людьми. Но когда Генрих предложил ему проводить его до ближайшего города, горожанин ничего не ответил и поспешил уехать.
– Так-с,- пробормотал принц,- теперь я знаю: это – ее муж!
– Который очень ревнив! – добавил Ноэ.
VI
Через три дня после этого приключения Генрих Наваррский и его спутник проходили по мосту Святого Михаила в Париже. Подобно всем парижским мостам того времени, мост Святого Михаила был сплошь усеян лавочками, вывески которых заманчиво говорили о всяких прелестях. Но одна из этих вывесок обратила особенное внимание наших путешественников. Она гла сила: "Рене, прозванный Флорентийцем, тосканский дворянин и парфюмер ее величества королевы Екатерины Медичи".
– Как вы думаете, Анри,- сказал Ноэ,- не заглянуть ли нам в эту лавочку? О, не делайте таких удивленных глаз! Во-первых, интересно узнать, вернулся ли итальянец из своего неудачного путешествия, а во-вторых, о мазях и притираниях Рене говорят столько чудес, что я охотно оставлю у него на прилавке золотую монетку!
В лавке, куда они вошли, их встретил юноша лет шестнадцати очень странного вида. Он поражал какой-то бесцветностью, хрупкостью, таинственной грустью.
– Чем могу служить вашей чести? – вежливо спросил он.
– Мы хотим купить кое-что, а кстати и поздороваться с мессиром Рене,- ответил Ноэ.
– А, так вы его знаете? – вздрогнув, спросил приказчик.
– Господи, да мы его лучшие друзья! – ответил Генрих.
– К сожалению, мессира нет дома.
– Он, верно, в Лувре?
– Нет, мессир Рене отправился в деловую поездку.
– А когда его ждут?
– Да мы его ждем уже третий день, и синьорина Паола, его дочь, уже начинает сильно беспокоиться.
Не успел приказчик договорить последнюю фразу, как дверь в глубине лавки открылась и на пороге показалась сама синьорина Паола, дочь Рене Флорентийца.
Это была жгучая красавица, мимо которой нельзя было пройти, не заметив ее. Но ее красота, если и могла увлечь, все-таки производила неприятное, мрачное впечатление: уж слишком много дикой энергии, решительности, вызова было во всей ее фигуре, а лицо, сильно напоминавшее лицо Рене, говорило о жестокости и необузданности. В манерах Паолы тоже было много надменности и честолюбия. Да, честолюбие было не последней чертой в характере прекрасной Паолы. С детства она мечтала о том, что благодаря влиятельному положению отца будет в состоянии сделать хорошую партию и играть выдающуюся роль при дворе. Но по непонятному ей капризу Рене и слышать не хотел о каких-либо брачных проектах и всеми силами изолировал дочь от возможных встреч и разговоров с придворными щеголями. Девушка скучала, томилась, но воля отца была непреклонной, и в присутствии самого Рене Паола никогда не смела переступить порог лавочки, если там был какой-нибудь покупатель. Отсутствие отца придало ей смелости – вот почему она вышла к нашим героям. Впечатление, произведенное Паолой и Ноэ друг на друга, было обоюдно выгодным. Ноэ подумал, что девушка красива на редкость, а Паола решила, что Ноэ удивительно шикарный кавалер. Поэтому она слегка покраснела, когда Ноэ учтиво обратился к ней со следующими словами:
– Красавица, примите привет от провинциальных дворян, которые впервые попали в Париж и с первых шагов встречают в вашем лице такого ангела небесного!
– По вашим манерам не скажешь, что вы из провинции,ответила Паола, вспыхнув от удовольствия.- Но если вы в первый раз приехали в Париж, то откуда вы знаете моего отца, как вы только что упомянули?
– Мы познакомились с ним на дороге между Блуа и Орлеаном,- ответил Ноэ.
Юный Амори не привык терять время даром, а потому тут же принялся ковать железо, пока оно горячо, и, в то время как Генрих выбирал духи и притирания, успел шепнуть девушке, что она рождена не для лавочки, а для придворного блеска, что ее красота могла бы соблазнить даже святого, и многое другое в том же изысканном роде.
Он долго пролюбезничал бы с красавицей итальянкой, если бы Генрих не окрикнул его:
– Ну, Ноэ, я купил все, что нужно. Пойдем?
– Прекрасная! – сказал Ноэ.- Соблаговолите передать вашему батюшке мой нижайший привет!
– С удовольствием, мессир,- ответила девушка.- А могу ли я узнать ваше имя?
– Ноэ, беарнский дворянин! Буду очень благодарен вам, если вы передадите мой привет своему батюшке, хотя…- тут Амори де Ноэ бросил на девушку убийственный взгляд,- хотя я с удовольствием зашел бы сам, если бы знал, когда буду иметь возможность застать его!
– Отец бывает дома каждый вечер. Приходите, как только будет дан сигнал к тушению огня, и вы непременно застанете его.
Ноэ откланялся, взял под руку своего царственного друга, кинул последний взгляд на прекрасную флорентийку и вышел из лавки,говоря Генриху:
– Пойдемте в Лувр. Господин Пибрак, наверное, будет удивлен нашим посещением!
Когда молодые люди ушли, Паола повернулась, чтобы скрыться в комнаты. Но приказчик удержал ее, сказав:
– Синьорина, вы опять нарушили приказ батюшки!
– Тебе-то какое дело, Годольфин! – надменно ответила она.
– Мне дано приказание следить за вами…
– А, так ты разыгрываешь подле меня низкую роль шпиона? – крикнула Паола.- Ты доносишь ему о каждом моем слове и поступке?
При виде разгневанного лица Паолы Годольфин, побледневший еще больше, упал пред ней на колени и с рыданием крикнул, простирая к ней руки:
– О, прости меня, Паола! Прости меня!
– Ты грязный урод, безродный проходимец, подлый лакеишка…- продолжала неистовствовать Паола.
При последнем ее слове Годольфин встал с колен и твердо перебил ее, сказав:
