Ванжику опустилась на землю, закрыла голову руками. Пусть будет так. Но в эту минуту она никого не может видеть. Никого! Даже детей!
Ванжику не видела, как старый бвана протянул руку Кидого. И смелый охотник за леопардами взял её обеими руками, колеблясь и радуясь.
— Я днём охраняю поля хозяина от павианов. Ночью подстерегаю леопардов, которые воруют скот хозяина. И днём и ночью я буду думать о тебе, бвана, и просить богов, чтобы они были к тебе благосклонны, — сказал он.
Ванжику не слышала этого.
Кто-то положил ей руку на голову и говорил с нею тихо и ласково. Потом мальчики со слезами обняли её. Но она не шевелилась, точно окаменела…
А Линдгрен уже торопливо шёл обратно по той же тропинке. Шёл и сам удивлялся тому, как уверенно и твёрдо ступает его больная нога, будто и ей стало легче: все сомнения и нерешительность остались позади.
— Гикуру, позови ко мне управляющего и помощника, — проговорил он, войдя в свою комнату, словно ему было противно назвать их по имени.
Гикуру пустился по дорожке, соображая на ходу, как бы, выполнив приказ, увернуться от хлыста бваны Джексона: уж очень ловко он дерётся.
Однако увёртываться не пришлось. Выслушав Гикуру, господа молча повернулись в креслах и уставились друг на друга.
— Новый курс… — протянул Диринг. — Никогда ещё нас он не требовал, точно мы его подчинённые.
— А может быть, он купил плантацию у болвана племянника? — соображал Джексон. — Старикан здорово богат, что ему стоит. Ну, пошли, посмотрим, с чего это он без нас соскучился.
— Не пронюхал ли чего… — начал было Диринг.
— Язык у вас во рту не помещается! — вскипел Джексон, вскакивая со стула. — Эй ты, черномазый, долго на нас любоваться будешь? Брысь!
Гикуру послушался весьма охотно.
Достойные приятели не спеша двинулись по аллее с самым независимым видом, но с немалым смущением в душе.
— Войдите! — профессор Линдгрен сидел лицом к двери, за письменным столом. Не протягивая руки, кивком головы он показал на два стула около двери. Похоже было, что они поставлены так нарочно.
Лицо профессора было спокойно, голос звучал ровно, но на дерзкий взгляд Диринга он ответил таким взглядом, что тот, незаметно для себя, сел на самый кончик стула, забыв, что собирался на нём непринуждённо развалиться.
Круглая физиономия Джексона сияла добродушием.
— Дорогой сэр, — начал он самым приветливым тоном, — я чрезвычайно…
— Я пригласил вас обоих, — спокойно заговорил профессор, не обращая внимания на это вступление, — пригласил вас, чтобы сообщить следующее: я завтра уезжаю, беру с собой Гикуру и Мбого.
— Однако, — начал Джексон приподнимаясь.
— Гикуру и Мбого, — повторил профессор, словно не замечая попытки Джексона перебить его. — Еду в Найроби в своём автомобиле, но с вашим шофёром, мой шофёр болен, вы это обстоятельство учли.
Джексон шевельнулся на стуле и посмотрел на Диринга, тот глазами посоветовал молчать.
— Моего больного шофёра и вещи повезёт ваш второй шофёр. Мистер Смайс знает о сроке моего выезда и надеется… — тут профессор выдержал паузу и пристально посмотрел в бегающие мышиные глазки Джексона, — надеется, что я миную все опасные места дороги, например, пропасти, и благополучно доеду по Найроби. Всё! Можете идти, джентльмены.
Но джентльмены, казалось, потеряли способность и ходить и соображать. Они продолжали сидеть, уставившись вытаращенными глазами на спокойное лицо старика. Только под Джексоном поскрипывал стул в такт его хриплому дыханию.
Вдруг стул скрипнул громко и отлетел в сторону: Джексон вскочил и шагнул к столу.
— Это… это угроза? — прохрипел он.
— Предупреждение, — по-прежнему спокойно ответил Линдгрен. — Внимательно выберите шофёров. Вы свободны, джентльмены.
Джексон повернулся к всё ещё сидевшему Дирингу.
— Ну… — начал он.
Линдгрен опустил руку в карман и положил на стол пистолет.
— Не стоит, — посоветовал он почти дружелюбно. — Я, знаете, попадаю в муху на стене. И кроме того… мистер Смайс действительно огорчится, если я вместо Найроби попаду в пропасть. Довольно! — Линдгрен вдруг резко переменил тон и встал. — Автомобили завтра к восходу солнца. Идите!
Управляющий и его помощник почти бегом проскочили аллею до своего домика, не сговариваясь, обогнули его и только на середине просторного двора оглянулись и остановились.
— Измена! — прошептал Джексон.
Как ни велика была его ярость, но об осторожности он и тут не забыл.
— Кто, сто тысяч чертей, подслушал и выдал нас старику?
Диринг молча озирался, ища, на ком бы сорвать злость. Не найдя, выхватил хлыст, перегнул его через колено, сломал и, размахнувшись, запустил обломки по воздуху с такой силой, что они свистнули улетая.
— Три часа жарил бы негодяя. Живьём! Но кто? Как узнать?
Он опять оглянулся, швырнул на землю шляпу и с яростью стал топтать её ногами.
— Дурака не валяйте! — Джексон грубо дёрнул его за руку. — А может, всё-таки попробовать? Несчастный случай в дороге? А?
— С бабушкой своей пробуйте, — огрызнулся Диринг. — Старый чёрт нас перехитрил. И насчёт мухи он правильно сказал. Я сам видел, как он стреляет. Пускай убирается. Белых свидетелей нашего замысла нет. А черномазые — не свидетели, хоть целая сотня наберётся!
Ванжику чисто выстирала набедренные повязки мальчуганов. Это было всё, что она могла собрать им в дорогу. Всю ночь она просидела в хижине, прислушиваясь к их сонному дыханию. Коротка была эта ночь для материнского сердца. Кто знает, придётся ли ей ещё услышать дыхание сыновей?..
Кидого держался мужественно. Утром, когда настала минута прощания, он молча поочерёдно положил руку на курчавые головы сыновей, и рука его не дрогнула. Кидого был прославленным победителем леопардов.
Ванжику стояла за его спиной.
— Подойди и пожелай им счастья, — коротко приказал он и посторонился.
И тут материнское сердце не стерпело: с воплем обняла она детские шейки да так и застыла. Ещё минута — и старый профессор тоже не выдержал бы, но Кидого твёрдой рукой сжал плечо жены.
— Отпусти, не посылай им слёз на дорогу! — сказал он.
И она послушалась… как привыкла слушаться его всю жизнь. Опустила руки и молча смотрела, как потрясённые, заплаканные дети жались друг к другу на заднем сиденье автомобиля.
Профессор потрогал рукой горло, точно воротник стал ему тесен.
— Гикуру, — сказал он хриплым голосом. — Скажи матери, я клянусь, вам будет хорошо, и она снова увидит вас.
Мальчуган, всхлипывая, пролепетал что-то, но Ванжику, казалось, ничего не слышала. Кидого поднял руку.
— Прощай, бвана, — проговорил он. — Прощайте, сыновья!
Ещё пыль на дороге не улеглась, а шум двух автомобилей затих за первым поворотом. И тут Кидого сделал то, что запрещала делать гордость воина, но подсказало сердце: он подошёл и взял Ванжику за руку.
— Пойдём, — ласково проговорил он. — Не плачь, наши дети ушли по дороге к счастью.
Так, рука об руку, душа с душой в общем горе, вернулись они в свою жалкую хижину, полные дум о детях, вступивших на дорогу белого человека.
— Мой дядюшка?.. Над этой историей можно здорово посмеяться. Всем… кроме меня. Потому что денег у дядюшки куча, ему семьдесят лет, и я его единственный наследник.
— Но, Томми, это же великолепно. При его возрасте вам наследства долго ждать не придётся. А это надёжнее, чем какая-то плантация в Кении, которой вы и в глаза не видели и управлять не умеете. Почему же вам и не посмеяться?
Такой разговор вели два молодых человека после весёлого обеда в одной из богатых квартир Лондона.
Тот, кого звали Томми, встал и сердито заходил по комнате.
— Из-за плантации старик и сбесился в Африке. Ему нужно… Нет, вы подумайте! Ему нужно, чтобы негры получили равноправие. Хлопочет об этом. Деньги швыряет целыми кучами на борьбу за счастье черномазых. А на счастье племянника ему наплевать. Поняли, Джимми?
— Да-а, — протянул Джимми. — Смеяться-то вам, пожалуй, не с чего. А если потолковать с ним по-хорошему?
— Всё равно, что с бешеным слоном. Хуже: он из Африки вывез пару негритят. И как вы думаете, что он с ними сделал?..
— Одел их понаряднее и выучил прислуживать за столом? — догадался Джимми. — Что же? Это чертовски шикарно!
— В СССР отправил! — воскликнул раздражённо Томми. — Через советского консула в Александрии. Они там здравствуют, письма ему шлют, и он отвечает…
— А если парочку докторов найти поумнее, — предложил Джимми. — Целую комиссию даже. Насчёт умственных способностей. И назначить опеку. Тогда денег-то тратить на негров ему не дадут.
Томми махнул рукой.
— Не выйдет. Он ведь мировая знаменитость. Пять академий взбесятся. А что он племянника разоряет, им и горя мало.
Третий молодой человек не принимал участия в разговоре, он внимательно слушал. Он встал и молча направился к выходу.
