Но никто даже не улыбнулся – шутка была заезженная, как в старину говорили – «с бородой»: давно уже малые космолеты садились надежно, без аварий.
Мы приземлились мягко, почти незаметно; было темно, накрапывал дождь, где-то на другом конце космодрома плавно оторвался от земли и ушел в космос красавец ТэЭрЭсЭф-Супер-восьмой (я узнал его по сигнальным огням), все распрощались, папа завел «роллер», и мы покатили по мокрому шоссе, в темноте, домой: это был основной космодром нашего городка, километрах в двенадцати от центра.
Наверное, потому, что папа вел «роллер» очень быстро, мы после слабоосвещенного шоссе ворвались в городок, как в другой мир: играла музыка, крутились, мелькали в темном небе огни цветных реклам, возле кинотеатра стояла толпа мальчишек и девчонок – все ели мороженое и были в шикарных, блестящих от дождя плащах. Под козырьком кинотеатра какой-то парнишка скинул плащ и делал стойку на одной руке, а все – я расслышал – громко считали. Над нами, рассекая дождь, то и дело проскакивали такси-амфибии, из их окон несся смех, и на меня вдруг напала такая тоска, такая тоска, что я прижался грудью к спине папы, положил подбородок ему на плечо, ближе к уху, и, чтобы он расслышал, почти крикнул:
– Останови возле «Шоколадницы»!
– Что?! – спросил он. – Не слышу! Ты громче!
– Возле кафе останови! У «Шоколадницы»! Он остановился. Я слез с «роллера».
– Ты куда? – спросил он. – Разве не домой?
– Пап! – сказал я. – Я попозже приеду, можно? Мы…
Ну, в общем, я и один паренек из старой школы давно на этот вечер договаривались задачки порешать, ну, чтобы я ему помог…
– А обедать? Тебя ждет свекольник.
– Я пообедал на Аяксе сразу после занятий, – соврал я.
По-моему, он видел, что я все вру.
– Все-таки свекольник, Митя, – сказал он.
– Ладно, никуда он не денется. Приду – поем.
– Поздно не приходи, мама будет волноваться! – крикнул он, уже укатывая.
Я свернул направо и мимо шикарного магазина «Дары Земли», где стояла большая очередь за свеклой, по переулку Дружбы быстро дошел до Наткиной улицы; смешно, но я не знал ее названия, хотя она была, пожалуй, самой красивой в городке, очень тихая, хотя и рядом с центром, вся в зелени и с очень симпатичными коттеджами, где жили светила науки. Наткин папа тоже был светилом, но по ней это было совершенно незаметно.
Меня вдруг начало колотить оттого, что я сейчас ее увижу, и еще оттого, что ее вполне может и не быть дома. Я отыскал их коттедж, через зелень мне все же удалось рассмотреть, что свет горит, я нашел кнопку, и тут же засветился маленький телеэкран возле калитки. Волновался я ужасно. После из глубины экрана на меня выплыло лицо этого светила – один раз я его видел, посчастливилось.
– Тебя плохо видно, – сказал он. – Не резко.
– Вас тоже, – сказал я. – Может, у вас там винтик отошел на ручке резкости?
– Да нет, – сказал он. – Это новая система, с постоянной резкостью. Наверное, что-то с контактами. Стукни посильнее по калитке. Сильнее, не бойся.
Я влепил по калитке изо всех сил, так что рука заныла, и резкость восстановилась.
– Спасибо, – сказал он. – Ну?
– Извините, Натка… Наташа Холодкова дома? – спросил я. – Я – Рыжкин из ее школы. Помните, один раз я заходил к вам, когда она болела, и приносил ей звуковые кинозаписи пропущенных лекций?
– Да, дома, – сказал он. – Проходи, она в своей комнате, занимается.
В калитке что-то щелкнуло, она отворилась, я пошел, калитка закрылась, и по тропинке, сначала прямо, прямо, среди высоких кустов, а потом налево и направо я дошел до коттеджа.
Я открыл дверь, в прихожей было темно, но в гостиной горела одна секция освещения; смутно, но я вспомнил дверь ее комнаты и, почему-то даже не постучавшись, вошел.
Она сидела ко мне спиной, перед зеркалом, и делала какую-то фантастическую, немыслимую прическу.
– Привет, – сказала она. – Что, сильный дождь?
– Средний, – сказал я. – Знаешь ли, я хотел спросить, ты кормила хомяка? Он где?
– Тихо, тише, – сказала она. – Он спит.
– Голодный?!!
– Да нет же.
– Свекольником кормила?
– Что ты? Он умял огромную сосисищу, вот такую.
– В полиэтилене была сосиска?
– Да.
– А ты ее почистила? Почистила? А то он подохнет, нажравшись полиэтилена.
– Дурачок, – сказал Натка. – Станет он есть твой полиэтилен. Почистила, почистила, успокойся.
– А то он…
– Да брось ты, – сказала Натка.
Она так и сидела спиной ко мне – не оборачиваясь. Жутко было смотреть на ее идиотскую прическу.
– Нравится? – спросила она. – Да ты садись.
– Не очень. Тебе лучше, как обычно.
– Много ты понимаешь! Прическа, как у Дины Скарлатти. Немного напоминает ту сумасшедшую формулу Маллигана из системы Рубинчика, правда? То же сложное переплетение простейших групп.
– Плевал я на формулы, – сказал я.
Натка засмеялась, растрепала прическу, быстро причесалась по-человечески, вскочила, щелкнула меня по носу, схватила за руку и потащила в сад. Дождь кончился, было тихо, и только вдалеке, в центре, играла музыка.
– Пойдем, – сказала она. – Я покажу тебе свой уголок.
За руку она обвела меня в темноте вокруг коттеджа, скоро глаза мои немного привыкли, я рассмотрел деревья, кусты, клумбы, узкую дорожку; она повела меня по этой дорожке куда-то в глубь сада, было холодно и мокро, дорожка стала еще уже, вдруг кончилась, кусты – тоже, впереди была большая поляна с короткой мокрой травой, фа поляной темнело что-то похожее на лесок – Натка повела меня туда.
– Они сделали меня руководителем группы, – вдруг выпалил я.
– Какой группы? – спросила Натка.
– Группы «эль-три», ну, этой детали. Помнишь?
– Не-а.
– Ну, то, что сегодня было на Аяксе «Ц».
– А-a-a.
– Моя идея оказалась правильной – все сошлось.
– Так это здорово! – сказала она. – Я не прыгаю от восторга, потому что мне на это наплевать, но вообще это феноменально. Значит, ты у нас талантище. Во всяком случае, я бы стала теперь заниматься спустя рукава: они тебе такой высокий балл вкатают, что коэффициент полезности будет гораздо выше, чем у любого из нас.
– Мне это неважно, – сказал я.
Мы подходили по мокрой траве к густым зарослям, и тут что-то сжалось во мне и задергалось, затрепетало, как птичка, замахало крылышками, потому что я вдруг почувствовал, какая у нее теплая рука, и мысль – сказать ей и самое главное, про папу – мигом вылетела у меня из головы.
Кое-как мы продрались через кусты (она так и держала мою руку в своей), и здесь уже было совсем темно: наверное, кусты сходились над головой.
Я ничего не видел, но догадался, что мы находимся как бы в комнатке без окон: стены и потолок – листья, а земля – пол.
Вдруг мне в глаза резко ударил свет.
– Не бойся, это фонарик, – сказала она.
– С собой был? Что же ты его не зажгла? – спросил я.
– Нет, он у меня здесь лежит. Садись.
– Куда? – В глазах у меня плавали от яркого света белые круги, и я все еще ничего не видел. Потом рассмотрел два деревянных чурбанчика, сел на один, Натка – на второй (только теперь она отпустила мою руку, и мне стало как-то пусто), и я увидел, наконец, что это, точно, небольшая, без окон, комнатка из листьев, а в середине ее – деревянный ящик с крышкой.
– Что за ящик? – спросил я.
Она молча встала, снова взяла меня за руку, подняла с чурбанчика, выключила фонарь, и я услышал в темноте, как она откинула со скрипом крышку этого ящика.
– Наклонись, – сказала она шепотом.
Я наклонился и чуть не вздрогнул: она включила фонарик, и два темных лица, ее и мое (я не сразу догадался, что это мы), и желтый ровный свет фонарика над нашими головами отразились не то в близком, не то в далеком зеркале в черной раме.
– Что это? – прошептал я.
Она снова выключила фонарь, захлопнулась крышка ящика, мы сели, она отпустила мою руку, зажгла фонарь…
– Это колодец, – сказала она. – А глубоко, почти на дне – вода. Знаешь, что такое колодец?
– Читал, – сказал я. – Из него в старину брали воду.
– Да, – сказала она. – В нем очень вкусная вода, потом как-нибудь я дам тебе попробовать, – с водопроводной не сравнить. До нас, я даже помню, здесь были не то оранжереи, не то какое-то опытное хозяйство, наверное, здесь довольно симпатичные люди работали, может быть, какие-нибудь седые старички и старушки – постоянно брали из колодца воду, ухаживали за ним – иначе вода никогда не была бы такой свежей – я знаю, читала… А потом, когда оранжереи снесли, а территорию отдали Высшей Лиге и стали строить эти коттеджи, строители сюда и не сунулись – кусты и кусты. И папа с мамой ничего не знают, я им не говорю.
– Потому что тайна? – догадался я.
– Да, но не только. Я боюсь, что они велят его засыпать.
– Почему? – спросил я. – Что им – жалко что ли?
– Нет, просто нефункционально: дыра в земле – для чего она нужна?
– Засыпать тоже нефункционально, – сказал я. – Лишняя трата времени и сил. И землю доставать надо.
