Резкий удар нежданного восточного ветра свистнул в ушах, хлопнул подолом платья так, что Нелли разве что не взлетела. Ночь, казалось, прибежала назад, передумавши уступать утру: бивак неприятеля укрыла тьма. Серебряный излом молоньи с грохотом разорвал небо. Сплошной ливень хлынул враз, не упредив первыми редкими каплями.
— Ставлю жбан сидра, что возьмем офицера! — даже не шепотом сказал на ходу Ларошжаклен: шум воды впрямь заглушал иные звуки.
— Идет! Первый подходящий синяк окажется солдат, — Ан Анку отбросил за спину мокрое крыло длинных волос.
Башмаки Нелли отчаянно скользили по мокрой земле, но она со всех сил тщилась не показать, как трудно ей идти. Негоже быть помехою, да и к тому ж незачем давать Анри повод подхватывать ее под руку.
Первая палатка выросла перед ними, повернувшись боковой стенкою. Полотно слабо мерцало теплым рыжеватым светом, напоминая каминный экран. Впрочем, края его были темны. Внутри, по другую сторону мокрой ткани, надо думать, бодрствовали при свечах.
Где не спят ловить нечего, поняла Нелли, однако ж Ларошжаклен прежде, чем проследовать далее, вынул из кармана нож. Переглянувшись с Ан Анку, он продырявил ткань на уровне глаз и тут же приставил сверху ладонь, чтобы водная протечка не изобличила образовавшегося отверстия.
Ан Анку же напротив повернулся к палатке спиною, карауля подступ к наблюдающему.
Так они и стояли посередь бушующей стихии, словно облаченные в сплошные плащи из ледяной воды. Нелли несколько позавидовала Ларошжаклену, приникшему к ткани, но не превращать же всю стену в решето! Едва додумав эту благоразумную мысль, она увидала ближе к темному углу еще одну дырку, судя по черному краю — нечаянно прожженную. Оказалась она даже больше той, что продырявил де Ларошжаклен, а неприметна была потому, что до нее недостало освещения.
Перенесшись взором в сухое и освещенное пространство, Нелли увидала молодого человека в офицерском мундире, склонившего голову над картой, разложенной на столе, образованном из козел и двух досок. Лицо офицера кого-то ей смутно напомнило. Впрочем, пустое: мало ли санкюлотов перевидала она за эти месяцы? Было ясным, что эта-то карта и явилась причиной того, что Ларошжаклен все мешкал у стены палатки. Впрочем, ей, с ее позиции, ничего не разглядеть толком.
Из-под усов у офицера свешивалась черная курительная трубка, впрочем, погасшая. Затянувшись, но и не добыв в легкие дыму, он вынул трубку изо рта, и принялся задумчиво водить черенком ее по бумаге.
Тут дверь палатки, прорезанная в противуположной стене, откинулась. С силой встряхиваясь, вошел другой республиканец, в штатском платье, также не достигший еще средних лет. Хотя обитателя палатки он и был годов на шесть постарше.
— Льет как на лягушачьем балу! — воскликнул он, прекративши разбрызгивать во все стороны воду. — Салют, лейтенант, я еще не видал тебя сегодни.
— Салют, товарищ комиссар, — офицер шагнул к вошедшему и проделал на редкость странную штуку: протянул вперед раскрытую ладонь.
Не менее странным образом тот в ответ вытянул свою, затем оба встретились руками, и руки их с силою стиснули друг дружку. Немного походило сие приветствие на то, как заключают сделки мужики на ярмарках. Однако ж мужики только ударяют ладонью о ладонь, а не сцепляются ими и не трясут сцепленными руками в воздухе прежде, чем разобраться. Вот уж воистину санкюлоты во всем — созданья другого мира. Ладно, что они порешили все друг дружке не говорить «Вы», это Нелли уж давно знала. Ну, допустим, что военный штатскому может не отдавать честь, однако ж отчего бы приличным образом не обняться, коли встречаешь друга, либо поклониться, коли пред тобою просто знакомец? Так непременно они выдумают нечто ни с чем не сообразное и нелепое.
Ладно, коли бы их нелепости все исчерпывались бы трясеньем друг другу рук, тут же пришло ей в голову.
— Все на дислокацию любуешься? — меж тем вопросил военного штатский.
— Не знаешь, что сие за дыра такая, Карнак? — вопросом ответствовал тот.
Нелли сквозь потоки воды ощутила, как усилилось вниманье Ларошжаклена.
— Помене, чем Орей, который рядом, — штатский заглянул через плечо сотоварища. — Дикое место, как все этом гиблом краю. Затонувшие города, что трезвонят с моря колоколами, дурацкие огромные камни, что стоят торчком по полям, что кочны капусты, разукрашенные кресты на каждом дурацком перекрестке. Что Карнак, что Орей, что Лоньон, что Монфор, все их вшивые полугородишки-полудеревни скроены на один манер.
— Тоскуешь по Парижу, комиссар? — усмехнулся молодой лейтенант. — Как оно там без тебя-то обходятся?
Вопрос штатскому не понравился, и он окинул собеседника не слишком ласковым взглядом. Глаза у комиссара были глубоко посажены, но востры: Нелли даже почудилось, что тот ее приметил. На язвительный вопрос он ничем не ответил, ровно бы его и вовсе не прозвучало.
Молодой офицер снова принялся мять карту своей трубкой, проводя какие-то линии.
— С обозами и всем прочим нам пути больше недели, — заметил он. — Да вопрос не в том, а когда мы отсюда-то выступим.
Да вот, давайте уж, говорите, собираетесь ли нас осаждать, авось тогда и без пленников обойдемся. Добытая Нелли дыра была низковата, приходилось нагибаться. Из-за того вода лилась прямиком за шиворот.
Однако штатский и офицер, над которыми ни в коей мере не капало, не торопились удовлетворить живейшее любопытство своих противников.
Штатский зевнул в кулак, потянулся, прошелся по палатке, явственно прогоняя сон сей разминкой конечностей. Один раз тяжелое смуглое лицо его оказалось так близко, что Нелли даже отшатнулась от греха в дождь.
— Косим и косим эти сорняки, а они вновь подымаются, — недовольно заговорил он. — И поделом нам, глупцам, корни-то в земле остаются.
— Сантер не оставляет корней в земле, — ответствовал офицер с какою-то двойственной миной, словно осуждал и одобрял одновременно.
— Гиль! Все это полумеры, четвертьмеры, осьмушки мер. Я завершил сегодни свой прожект, оттого и не спал ночи, — штатский хлопнул себя по объемистому карману. — С утра отправлю оный в Париж. Убивать этих крестьянских скотов — пустая трата времени, сколько-то из них все одно останется, покуда им есть где укрыться. Я говорю о лесах, прежде всего о них!
— Да помню, товарищ Брасье, — на сей раз зевнул офицер. — Только все сие — невозможные фантазии. Легко сказать, превратить целый край в настоящую пустыню. Чтоб впрямь ничего не росло да не плодоносило… Воля твоя, несериозно. Понятное дело, что под тем же Броселианским лесом роялистских схронов больше, чем звериных нор. Но чтоб взять его да выжечь целиком, вдобавок без собственных потерь…
— Вот затем и отрывают нас от важных дел в Париже, — штатский горделиво вскинул голову. — Полета мысли в вас нету, в военщине! Без идейного руководства вы так и будете по старинке скрипеть. Да, сие представляется невозможным, не спорю. Но ныне — великая эпоха, время невозможных свершений! Разве возможно было стереть Бастилию, сей монумент тиранства, с лица земли? Разве возможным казалось срубить голову Людовику Капету? Для освобожденного народа возможно все! Вот, здесь у меня расписан подробный порядок мер. Должно быть две команды — лесорубы и пожарные. Леса должно делить на шахматные клетки, каковые будут разделены просеками. Огонь надобно пускать, выжигая клетку за клеткой, отступая с сожженной на целую, двигаясь к воде, на коей уже ждут суда. Здесь ведь повсюду рано либо поздно упрешься в большую воду, так что идти обратно по пепелищам не понадобится. Первый этап — выжечь леса, второй — поля и сады с жилищами. Третий — вывести из употребления колодцы. Часть скота угнать во Францию, часть забить на провиант для военных-ликвидантов. Все продумано до мелочей! Так что экспедиция на острова — только начало преображения Бретани, самое начало.
Нелли давно уж не ощущала водяного холода, но тем не менее услыхала сквозь шум ливня, как Анри де Ларошжаклен скрипнул зубами.
— А уж ученые мужи пускай ломают головы, чем посыпать здешние нивы, чтоб побольше лет ничего не взросло, — довершил тот, кого сотоварищ назвал Брасье.
— Только тогда уж не видать нам в Париже здешнего сливочного масла, — хмуро ответил безымянный покуда лейтенант. — Того, что зовется «луговым». Что пользы станет Франции в столь огромной пустыне?
— Пользы не будет, да не будет и вреда, а сие главное, — возразил Брасье. — Горбатого могила исправит. Нечего и тщиться переделать этих богожоров. Нужды нет, истребить в них Христа можно только с ними вместе! Живая Бретань всегда останется ножом, направленным в спину республике и революции. Позже мы проложим по этой пустыне дороги, прямые, к удобным морским портам. В портах мы разместим надежные гарнизоны, которые станут грозить англичанам. А лет через тридцать-пятьдесят, когда земля начнет оживать, мы поселим здесь земледельцев-граждан. Думается мне, Неподкупный согласится с моей логикой, я вить все изложил в самых подробностях.
