— Анна! Но это неправда, — воскликнула Кити. — Я прекрасно знаю, что ты не хочешь ждать, ты просто не умеешь ждать. Никаких "шпетер". Я помню твои слова, — продолжала Кити и, как по написанному, произнесла: "Сегодня утром я заметила, что Петер смотрит на меня как-то по-другому".
— Да, да, по-другому. Я не смогла тебе объяснить, как по-другому. Чувствует ли он то, что чувствую я?
Мы все поняли, что этим странным, близким и одновременно незнакомым подругам надо поговорить о чем-то очень важном, своем. И мы отступили в тень. Но все равно оказались свидетелями исповеди. Я заметил, какой интерес вызвала эта исповедь у Пьеро и Арлекина:
— "Каждое утро я выхожу дышать свежим воздухом на чердак. Остальные окна закрыты. Ставни не пропускают свет", — произнесла Кити так, словно читала эти слова.
И Анна подхватила начатое подругой:
— "Здесь занимается Петер. И виден кусок неба и голые ветки каштана. Мы сидели с Петером на кушетке. Он все больше и больше притягивал меня к себе, пока моя голова не склонилась на его плечо…"
Анна умолкла, словно ей надо было перевести дыхание. Тогда ее рассказ продолжила Кити — она читала мысли подруги:
— "В половине десятого я встала, подошла к окну, где мы всегда прощаемся. Я все еще дрожала, я была той, другой Анной".
— "Он подошел ко мне, — Анна исповедовалась перед своей подругой. Он подошел ко мне, я обхватила его шею руками и поцеловала его в левую щеку. Но когда я хотела поцеловать его в правую…"
Анна замерла. Ее лицо залилось краской. Она не могла говорить, но за нее ее слова произнесла Кити:
— "Мои губы встретились с его губами. В смятении мы прижались губами еще раз и еще, без конца…"
Я посмотрел на своих спутников и сделал странное открытие: маски на их лицах стали прозрачными и я увидел два встревоженных мальчишеских лица. Брови подняты, рты полуоткрыты. Мальчики настороженно слушали разговор подруг, боясь пропустить слово. Это было не любопытство, а открытие чего-то нового, неведомого. И я догадался, что их сердца бьются учащенно, что они забыли, в каком времени находятся, какую роль играют. Маски ожили.
И тут Анна неожиданно подошла к Пьеро и долго разглядывала его, словно под этой, печальной маской скрывался не чужой мальчик, а ее Петер.
— Ты слышал легенду про французскую девушку Маргариту? Она очень любила одного юношу, но видеться с ним могла только когда цвел миндаль такое было поверье. Маргарита стала молиться, и ее молитвы дошли до неба миндаль начал цвести каждый месяц…
Анна вдруг сделала паузу и подошла к Арлекину. Может быть, он больше походил на Петера.
— Нет, ты представляешь: зима, кругом снег и вдруг — цветущее дерево миндаля. Все думают, что на ветках лежит снег, а это цветы!
Арлекин стоял не дыша, словно каждое слово относилось к нему, но Анна отошла от него и снова вернулась к Кити.
— А я бы молилась, чтобы миндаль цвел каждый день, — горячо сказала она, — чтобы он не переставал цвести!
И тут в слуховом окне все увидели заснеженную ветку каштана, и всем показалось, что это зацвел миндаль — зимой, белыми цветами.
И сразу стены убежища раздвинулись, крыша раскрылась, как переплет книги, и космические миры резко приблизились к темной маленькой мансарде. А может быть, само убежище взлетело ввысь, и там внизу, у подножья Восточной башни, бессильно метались потерявшие всякий смысл фашисты?
Анна молча прошлась по комнате и остановилась подле меня. В тусклом свете ее глаза казались больше обычного, в них мерцал отблеск снега. И в этот момент лицо ее показалось мне до странности знакомым. Я знал ее раньше, только не помню, когда и где? А она стояла передо мной и, вероятно, тоже силилась вспомнить, кто я. И вспомнила! И в первый раз обратилась ко мне:
— Здравствуй! Как ты нашел меня?
— Мне помог сухой лист каштана.
— Он похож на перо жар-птицы, оброненное на снег. Правда?
— Он и мне показался пером.
— Хорошо, что ты пришел. Ко мне сюда редко приходят люди с воли. Хотя там, за стенами дома, тоже нет воли.
Я не знал, за кого она меня принимает, но разговаривала со мной Анна на равных, как будто я был ее сверстником. И мы оба из одного общего детства.
— Может быть, воли здесь, в убежище, больше, чем там, — сказал я. Здесь мы свободно говорим, о чем хотим, а там…
— Я тоже так думаю. Только воля здесь тяжелая. И у нее нет ни начала, ни конца.
— Придет конец, ведь война кончится.
— А куда денутся фашисты? — резко спросила Анна. — Ты рассуждаешь как ребенок, а я… я уже взрослая.
Мы как бы поменялись местами. Но неужели она не видит моих морщин, седых волос, грузной фигуры. Или в полумраке я кажусь ей мальчишкой. Но почему разговор у нас получился такой не детский?
— Ты все такой же, — прошептала она.
И в это мгновенье я узнал ее. Мне показалось, что передо мной стоит моя первая любовь. Я узнавал глаза, волосы, губы… Знакомые нотки звучали в ее огрубевшем голосе. И странное, волнующее чувство оживало, поднималось во мне. Я вспомнил свою первую любовь. Нет, нет, я никогда не забывал. Она никогда не умирала, была во мне, в тайниках моей души. И вот теперь, разбуженная чужой любовью, вышла из своего тайника.
В Театре полная смена декораций! Я вижу себя на берегу большой русской реки Мсты. Вокруг поля и перелески, и два холма, поросшие соснами. Вероятно, это старые курганы, насыпанные над братскими могилами богатырей. На одном холме одинокая сосна — ветви в стороны — напоминала крест.
Мы сидели под этой сосной так близко, что я чувствовал тепло ее плеча, а когда она поворачивалась ко мне, то прядь ее волос нежно касалась моей щеки. От волос пахло солнцем. У меня перехватывало дыхание, и я хотел подвинуться еще ближе. Но ближе было некуда… "Я обнял ее за шею руками и поцеловал в левую щеку. Но когда хотел поцеловать в правую… мои губы встретились с ее губами. В смятении мы прижались губами еще раз и еще… без конца". Откуда Анна знает об этом?! Или первая любовь только кажется неповторимой, а на самом деле похожа одна на другую? Впрочем, тогда я не знал, как называется это чувство. Какое это имело значение! Это было моим открытием. Моей тайной. И я не догадывался, что эта тайна написана у меня на лице, угадывается в моем поведении, накладывает печать на все мои поступки. Как я молился тогда, чтобы миндаль цвел каждый день! Но моя любовь уехала, ветка миндаля завяла и больше уже никогда не покрывалась цветами.
И вот теперь, рядом с Анной, мне показалось, что миндаль цветет, где-то близко сверкает река Мста, зеленеет курган с сосной, похожей на крест, запах солнца — запах волос.
И тогда я повернулся и посмотрел в зеркало. Из мутного Зазеркалья на меня смотрел немолодой, усталый человек. Куда девался юный обладатель первой любви?! От него остались только глаза. Сейчас они насмешливо смотрели на меня. И я подумал: человек ни к кому не бывает таким жестоким, как к самому себе!
Я отвернулся от зеркала, чтоб не видеть этих насмешливых глаз. Анны уже не было рядом. Я увидел ее со спины. Она уходила. Трепетная и невесомая девочка шла по лунной дорожке. Ветер развевал ее фантастический хитон, снежинки оседали в волосах. Она шла навстречу своей любви, и не было в мире такой силы, которая бы смогла остановить ее. Шла навстречу и одновременно прощалась.
Я говорю последнее "прости"
Фиалке, не успевшей расцвести.
Ведь я сама такая же фиалка.
Я будущего маленький побег,
Но нежный стебель засыпет снег,
И лепестков моих ему не жалко.
Я говорю любимому: "Прощай".
Хранить любовь свою мне обещай.
Ведь первая любовь не умирает.
Прощай, весь мир, все божьи существа,
Прощайте, все любимые слова,
Моя свеча беззвучно догорает.
Установилась глубокая тишина. Мой Театр напряженно работал, и сквозь маски моих спутников, которые стали прозрачными как стекло, по-прежнему проступали черты удивленных, не понимающих все до конца, ребяческих лиц. Что ожидает Анну и ее друга на крохотном островке любви, окруженном врагами?
Окажется ли любовь сильнее — спасет ли красота мир?
Так думали мои друзья, так думал я.
Потом Арлекин нарушил молчание:
— У меня тоже была девочка… Мне тоже хотелось обнять ее, но я не решался. Мысленно я так много говорил с ней, а когда встречался, не мог выдавить из себя ни слова… Как-то она сказала: "Поцелуй меня… Меня никто не целует…" И все кончилось.
И снова тихо. Снова спектакль ушел внутрь.
— А у меня все кончилось иначе, — признался Пьеро. — Моя девочка однажды сказала мне: "Почему ты меня не целуешь, ведь меня все целуют". Смешно, правда?
Но никто не засмеялся. Только маска Арлекина бессмысленно улыбалась.
Ничего-то они не поняли, мои мальчики, наверное, не пришло еще время понять это. Кити же загадочно улыбалась.
