учебник русского, и пока всё, что вы прошли, не повторишь — никакого футбола!.. Снимай, живо, бутсы!.. — и мама захлопнула дневник и положила на стол — сверху на тетрадную стопочку.
— Да я… Я и сам не знаю… как я так на-пи-сал… "Аблеслая"!.. Ну, конечно — козе понятно, что не так пишется… Это, наверное, ручка как-то… Сама… У меня. — пробурчал я под нос, медленно откладывая мяч, с которым я сидел всё это время в обнимку, в сторону… Медленно, потому что надеялся, что пока я его буду так, медленно откладывать, так мама ещё и передумает и отпустит меня, всё-таки… Но мама сказала только:
— Сама!.. Ну, вот, пока она сама у тебя не начнёт писать как надо — так и не надо тебе в футбол гонять!.. А то — козе-то, может и понятно, а вот тебе — так ещё, кажется, нет!.. Марш за уроки!..
И я нехотя поплелся садиться за свежеприбранный стол и учить уроки. И тут — во мне, как говорится… промешались сразу два чувства. С одной стороны — горя… А с другой — и облегчения. Ведь мама не дочитала до девочки и я остался в своей анонимности… Но есть в этом и беда — ведь теперь мама, в любой момент, может заглянуть туда снова!.. Конечно она, врядли захочет ещё раз ранить себе взор и смотреть на моё правописание в личных записях… Но всё же — опасность нависла окончательно. Отныне — я нахожусь под прицелом. И дождь и девочка — тоже. Я взял свой дневник с верхушки стопки и мигом заложил его прямо под её самый низ. Но этого мне показалось недостаточно. Ведь мама может в любой момент подойти и начать хозяйничать на моём столе так же, как уже было сегодня!.. Ведь это и есть то, чего ты, конечно же, можешь ожидать от человека, который смело и бесповоротно способен за минуту сложить карандаши в стакан!.. Я начал придумывать план действий. Опершись на учебник русского локтями я стал напрягать мозг, и сначала придумал, что мне надо, просто, всё время, заранее убирать на столе, пока мама ещё не успела к нему подойти!.. Я буду всегда, отныне, сразу убирать весь беспорядок и мама просто, даже не захочет, тогда, прикасаться к моей идеальной чистоте!.. И марать об неё руки. Я буду убирать каждый день… Но потом, когда я представил это — я решил, что это, конечно, уж слишком. Я начал думать — как бы мне спрятать дневник. Я стал обсматривать, мысленно, все углы, но… Но нет такого места в доме, куда не дотянулись бы мамины, жадные до порядка руки!.. Везде мой дневник был бы в опасности. А я — всегда на грани разоблачения… Не знаю, даже, почему мне так страшно того, что кто-то, когда-то, возможно прочтёт у меня в записях про девочку. Ну, кроме вас, конечно, дорогие потомки! По сути — страшнее, наверное, должно быть то, что мама, например, однажды прочтёт про то, как я смухлевал с уроками по литературе… И про ту пятерку. Но, хотя там мне, допустим, и влетит, возможно ремнём… Но видимо, душевная боль, всё же сильнее физической. Я так думаю. И теперь я это особенно явственно чувствую. И… Хорошо ещё, что в этот раз всё обошлось. Я… то, наверное, и не хотел, так усердно и прилежно не хотел сидеть за прописями и вникать как следует в учебник русского… Как чувствовал же, что мне это пригодится!.. А мне ещё говорят — что я лентяй. А я просто предусмотрительный. И я подумал, что надо для начала мне написать на дневнике что-нибудь такое, чтоб точно никто не подумал, что это мой дневник. Ведь, может быть, мама уже и забыла — как он выглядит?.. И я решил написать на обложке "Не дневник". Но потом я попробовал посмотреть на это глазами мамы, как делал бы настоящий детектив с глазами преступника — он обязательно смотрел бы на всё его глазами. И это мне показалось странно. Подозрительно. Ведь если это не дневник — так и чего же на нём так писать тогда?.. Мама же не пишет "Не суп" на котлетах?.. И я подумал, что надо написать что-то другое. Я подумал, что я напишу: "Рассказы по школьной программе" — ну, чтобы это, уж точно, нормальный человек не захотел читать… Но потом думаю — кто же рассказы-то в тетрадь переписывает? Мало их читать — так мы ещё и переписывать будем, что-ли?.. Ну, нет — это мама сразу поймет. Она у меня понятливая очень. И я, что-то перенервничал как-то, и сразу взял, с ходу замазал чернилами из авторучки свою старую надпись "Днивник", с "И" исправленной на "Е", и написал там: "Просто простая тетрадь". И я не знаю — насколько это надежно. Но на первое время пойдёт. Плюс ещё буду прятать под подушку, не смотря на то, что будет мне теперь с ней жестко спать.
7 ноября.
Дорогие потомки!
Я рискую теперь, как никогда. Сам не знаю — почему, но рискую. И мне хочется это делать, хотя я и вижу глаза безусловной опасности прямо напротив себя. Но я, как отважный каланхоэ, не сдаюсь и не бегу. А даже немножечко играю с огнём… Каланхоэ — это, кажется, есть такое племя в Америке… Ну, да ладно. Потом узнаю точно. Дело в чём… А вот в том. Вчера мама назвала меня бесчувственным чурбаном, когда я сказал, что ничего там страшного такого и нет, что у турецкой дамы какой-то из сериала потерялся вдруг возлюбленный. Я сказал, что ничего — она себе ещё кого-нибудь нового, наверное, найдёт… И, я-то сказал это из жалости к той турецкой бедной женщине, которую, как показали до рекламы, её возлюбленный, на самом деле обманул и бросил… а она, после рекламы, ещё взялась бродить по лесу какому-то и убиваться по нему… И лицо у нее было такое отчаявшееся и грустное — прям как у мамы, когда она у меня оценки в дневнике видит… Я просто терпеть не могу, когда у женщин такие лица!.. Вот и сказал — чтоб та не плакала… А вовсе — я совсем не бесчувственный!.. А ещё мама сказала, что: — "Ты, кажется, Валя, не сможешь, с таким отношением, никогда по настоящему и искренне полюбить!.." И это прозвучало очень обижающе!.. И, кстати, в следующей серии, та женщина, и правда,
