— Видела или не видела, это никого не касается. Магазин закрыт, я его охраняю. А вот того человека так я и вовсе не знаю, — показала она на меня.
— Так зато я знаю! — рассердился Антон Иванович. — И что случится с твоим магазином, если мы постоим здесь, пока дождь не пройдёт?
Женщина задумалась. В ней шла борьба, я это видел. Антон Иванович, казалось, сразил её. Она тяжело вздохнула и отвела глаза. Но не сдалась и решила взять нас хитростью.
— И что вы за люди? По тайге ходите, каждый день мокнете, а тут — дождя испугались! Да какой это дождь? — Она сбросила капюшон, пожалуй менее чёрный, чем её смолистые волосы, и стояла теперь с непокрытой головой. Капли дождя скатывались ей на лицо и бежали к подбородку. Омытые водой, вдруг засверкали синие камешки в её больших серебряных серьгах. — И какой это дождь? Да разве это дождь? — упрямо твердила она. — Мужчины вы здоровые да такие видные, и нате: дождичка испугались! Да ступайте в любую хату, а тут нельзя! — Она уже не приказывала, а просила, и голос её дрожал.
— Вот упрямая! — буркнул Антон Иванович, переминаясь с ноги на ногу.
— Открой магазин-то! — попросил я. — Мне ложка нужна. Купим и сейчас же уйдём.
— Верно, Зина! Была у него старая ложка, совсем плохая, и сломалась, — подтвердил Антон Иванович. — А ему скоро в поход. Ну как он пойдёт в тайгу без ложки?
— Знаем мы эти ложки! — грубо сказала Зина. — Может, вам ещё пуд соли взвесить? Магазин закрыт! Понимаете: на учёт! Ну как ещё просить вас? Видите, совсем я вымокла! — Она смахнула слезу.
— А ты не дури, накройся! Человек за делом к тебе пришёл! — сказал Антон Иванович и зябко поёжился: он уже понял, что придётся уходить с крыльца.
— Антон Иванович! Ну войди ты в моё положение! Давай добежим до моей хаты: обогреешься, чайку попьёшь. И мама будет рада. Ну пойдём, а тут никак нельзя!
Антон Иванович махнул рукой, дёрнул меня за рукав; мы подняли воротники и побежали за Зиной, прыгая через лужи.
Зина ввела нас в большую комнату, где на кошме сидело пять ребятишек. Все они — и мальчики и девочки — были на одно лицо: черноголовые, широколицые и немного раскосые, стриженые, в трусах из синей материи одного рисунка.
Ребятишки располагались кружком. Перед ними стояла большая глиняная миска с кислым молоком и сковородка с жареной рыбой. Малыши ужинали. Мы им помешали, и они не знали, как быть: сидеть на месте или разбегаться. Один мальчуган, поменьше, засунул в рот палец и стал пятиться к постели, подпрыгивая, как лягушонок. Другие сидели, не сводя с нас любопытных глаз.
Зина показала нам место за столом, вышла на кухню и загремела самоварной трубой.
— Чего глаза-то таращите? Людей не видали? — Из-за ситцевой занавески вышла маленькая старушка в красном платье, с трубочкой в зубах. — А ну, ешьте! — прикрикнула она на малышей, и те дружно застучали ложками по сковородке. — Здравствуйте! — Старушка поклонилась нам и уселась рядышком на скамье.
— Добрый вечер, тётушка Борбок! — сказал Антон Иванович.
Он был знаком с матерью Зины, да и я вспомнил её: с неделю назад она долго курила вечером трубочку на крыльце у Антона Ивановича и рассказывала студенткам легенду о Телецком озере.
Легенда мне понравилась.
Есть слух в народе, что в стародавние времена один бедный алтаец нашёл в этих местах большой самородок золота. Кусочек был подходящий — с конскую голову. Думал, думал бедняк, куда податься с такой находкой, и решил: «Пойду-ка я по деревням — может, даст кто за этот жёлтый кусок металла краюшку хлеба». А в то время был голод, и люди так бедствовали, что никому не нужен был этот самородок бедняка. Таскал, таскал бедняк в мешке тяжёлый золотой груз, из сил выбился, чуть с голоду не умер. «Не принесёт мне счастья эта „голова“. И чего это я таскаю её с собой?» — подумал он и бросил самородок со скалы в пропасть. Покатился, запрыгал по утёсам кусок золота, рассыпался в долине песком. И появилось на том месте вот это озеро Алтын-куль, озеро Золотое. И прозвали его так не зря: принесло оно людям счастье. Стали алтайцы ловить в нём рыбу — тайменей и хариусов, а по берегам промышлять ценного зверя — соболя, марала и медведя.
— Кусок-то золота, кому он нужен? — сказала тогда старая алтайка. — А без озера и жить нельзя! И хорошо, что кинул тот самородок бедный алтаец со скалы…
Я не знал, что старушку звали Борбок. И когда Антон Иванович обратился к ней по имени, мне стало весело. «Борбок» означало по-алтайски «пухленькая». Такой, видимо, и была когда-то маленькая алтайская девочка, когда давали ей имя. А теперь старушка была худая и сморщенная.
— А что это с вашей Зиной? — спросил Антон Иванович. — Понимаете, расшумелась, прогнала нас с крыльца.
Тётушка Борбок засмеялась — громко, с придыханиями. Она вынула трубку изо рта, раскашлялась:
— Кхе-кхе! И не говорите, просто рехнулась девка! Всякого шороха пугается, сто раз за день к магазину бегает. А всё оттого, что вчера вечером заскочил к ней один тип и спросил пуд соли.
— Ну-ну! Пуд соли! — Антон Иванович так и подскочил на скамейке.
— Пошла она в кладовку — соли из мешка насыпать, да завозилась. А он прыгнул через прилавок, забрал всю выручку и убежал. Три тысячи хапнул!
— Ай-ай-ай! Какая беда! Погодите, погодите, тётушка Борбок! Так это она и нас за жуликов приняла? Ай-ай-ай! То-то про соль намекала, а я и не понял!
— Вот и плохи наши дела: не поймают того жулика — обвинят Зинку. А мы сроду чужой копейкой не пользовались: это позор! Люди у нас кругом честные, и, скажи, первый жулик объявился с тех пор, как я себя помню. Сам знаешь, как у нас: уходим из дому, замков не вешаем. И как это можно украсть? Зинку этот жулик прямо в сердце ударил. Она уж и хату думает продавать. А куда мы с такой оравой денемся? — Она кивнула в сторону малышей, которые уже очистили сковородку и громко хлебали ложками молоко из миски.
— Ну, до этого дело не дойдёт! Поймают! — успокоил старушку Антон Иванович. — Жулик-то не здешний?
— Чужой!
— А чужой куда убежит? В тайгу не сунется, а дорог у вас всего две: на Турочак да на Яйлю.
— Две, две. И везде люди расставлены. Старики, молодёжь — все кинулись: строго хотят судить того жулика. А Зинка осталась магазин стеречь. Ну и лютует баба, всех за версту гонит, даже мальчишек. Вас небось к себе чаем заманила?
— Чаем.
— Хитра! До вас с утра тоже трое были. Вишь какой порядок завела: просто хоть чайную на дому открывай!
В комнату вошла Зина с кипящим самоваром. Она сбегала на кухню, принесла хлеб, яичницу и блюдечко с леденцами. Села возле нас и сказала:
— Посидим, чайку попьём, дождь уже кончается. Так-то куда спокойней. И мама так рада гостям, так рада!
Тётушка Борбок усмехнулась, махнула рукой и стала заваривать чай…
Жулика поймали через два дня. Он не успел растратить деньги, и их полностью вернули Зине.
Она уже никого не прогоняла от магазина и, когда я пришёл, достала и положила на прилавок самую красивую ложку. Ложка была новенькая, большая, с красным ободком, с чёрным колпачком на черенке, разрисованная золотыми, зелёными и коричневыми цветами, такими диковинными, о которых рассказывают только в сказках.
— Давно у меня эта ложка, всё для себя берегла. Берите, да не ломайте, — сказала Зина и получила с меня два рубля пятнадцать копеек.
В старом сарае, куда я спрятал удочку, попалась мне на глаза большая и потрёпанная конторская книга. Я обрадовался: между её пожелтевшими разлинованными страницами можно было складывать цветы для гербария!
С этой книгой я и отправился на полянку, где недавно видел так много цветов. Там мне кланялись оранжевые алтайские огоньки, похожие по цвету на пылающие угольки в костре. Там мне преграждали путь кудрявые лилии. Они напоминали чалму из лилового шёлка, и тычинки у них были длинные, как игрушечные молоточки. Там смотрели на меня розовые и красные пионы «марьин корень». Цветы у них как у мальвы, но такие большие, что в них можно спрятать лицо.
Я шёл по Артыбашу и думал только о цветах. Но меня окрикнул Антон Иванович.
— Давно ли вернулись? — спросил я.
— Сегодня ночью.
Антон Иванович сидел на крыльце в светлой полосатой пижаме. Он сушил ботинки и счищал грязь с брюк, которые были так смяты, будто их долго жевал телёнок.
— Садитесь! — Антон Иванович подвинулся и освободил мне место рядом со шляпой, напоминавшей воронье гнездо, а не головной убор.
— Нелегко было в походе? — спросил я.
— Трудно! Очень трудно! Но мы все как-то закалились, а во мне даже что-то железное появилось. За эти семь дней все силы неба обрушивались на наш отряд. Под дождём мокли так, что одежда не просыхала. А какая чудовищная гроза захватила нас! Рядом с палатками вспыхнул кедр. Ветви его полыхали со стоном, и ствол сгорел, как сухое полено. Потом спустилась почти полярная ночь: ветер дул со свистом, и наши жилища были разрисованы к утру затейливыми узорами инея. Здорово, а?
