что она отправила первым, сообщало об отчаянии, которое она испытала в августе по дороге домой из «Обетования». Ей даже пришлось остановить машину, так она была расстроена, и это было в тот самый момент, когда она проезжала указатель на озеро Квейк, и в этом она узрела промысел Господень. Голос велел ей свернуть, что она и сделала:
В последний раз я была там в середине восьмидесятых – мы тогда выбрались на озеро компанией стюардесс. На сей раз я нашла местечко, с которого открывался прекрасный вид на озеро, и зарыдала. Я плакала и думала о том, что ты мне сказала, что я, возможно, до некоторой степени виновата в твоих проблемах. Мне приходится бороться с собой, Кэмерон, и до сих пор, но я готова признать, что, возможно, ты права. Частично я могу признать свою вину. И готова отвечать. Ведь я видела, что ты отворачиваешься от Господа, как неуверенность в своих силах заставляет тебя разыгрывать роль, и, вместо того чтобы помогать тебе стать такой женщиной, какой, я уверена, ты можешь быть, я позволила тебе идти своим путем. Я желаю тебя счастья. И надеюсь, что однажды ты увидишь дорогу к счастью, которая начинается там, где ты теперь, и – а это еще важнее – убедишься сама: есть и другая жизнь.
Я вложила письмо обратно в конверт и глубоко вдохнула: пришел черед Коули. Я изучила марку, на которой была Дева Мария – рождественский вариант, что-то рановато, – аккуратный почерк, нежно-розовый конверт. Листок был всего один, розовый. Очевидно, из того же почтового набора:
Дорогая Кэмерон!
Пишу тебе только потому, что мама и пастор Кроуфорд считают, что мне это пойдет на пользу. Я до сих пор расплачиваюсь за то, что случилось между нами. Насколько я знаю, ты тоже. Я очень злюсь на тебя за то, что ты так воспользовалась нашей дружбой, так злюсь, что мне трудно заставить себя писать тебе. Я подумала, что ты еще не готова услышать об этом от меня, но пастор Кроуфорд поговорил с людьми из «Обетования», и они считают, ученикам полезно знать, сколько беды может наделать их грех, сколько вреда он может причинить другим. Я не могу вспоминать о прошлом лете без стыда. Честно, меня просто тошнит от всего. Никогда раньше я не испытывала такого позора. Как я могла так поддаться тебе? На меня словно морок навели. Мама твердила об этом еще во время лошадиной выставки. И она была права. Конечно, я тоже согрешила, признаю. Только вот в тебе это сидело с самого начала. А во мне нет. Я не устояла, проявила слабость, и ты воспользовалась ей. Иногда я сижу, смотрю в пустоту, задаюсь вопросом, почему я сделала то, что сделала, и не могу найти ответа. Но я стараюсь. Бретт очень внимателен ко мне, он уверяет, что не сердится на тебя, потому что хороший человек и добрый христианин должен быть выше этого. Я слышала, тебя ждут дома на Рождество. Возможно, к этому времени я буду готова к встрече с тобой, нет, не наедине, разумеется. В церкви. Посмотрим. Я молюсь, чтобы ты обрела Бога и встала на верный путь с Его помощью. Я молюсь за тебя каждый день и надеюсь, что ты тоже молишься за мое исцеление. Мне предстоит еще многое сделать. Сейчас я чувствую себя сломанной куклой.
Коули Тейлор
Я несколько раз перечитала письмо, не веря своим глазам. Почему-то хуже всего было то, что она подписала его полным именем. Я вложила листок обратно в конверт. Потом убрала все письма в бабулину коробку. Затем встала, взяла коробку, захлопнула за собой дверь и медленно пошла по коридору. Один, два, три, четыре… Я считала шаги, каждый медленный, четкий шаг. Тридцать семь, тридцать восемь… Я зашла на кухню, где Адам и Джейн смеялись над чем-то у стола.
– Привет-привет, девочка-припевочка. – Джейн длинной деревянной ложкой показала на посылку. – Кто-то получил привилегии. Что-то хорошее есть?
Я затрясла головой.
– Почта, рядовой, – сказала она. – От кого?
– От Белоснежки.
Джейн засмеялась.
– От Белоснежки? И только? А как же другие диснеевские принцессы?
– Шутишь? Она позволила ей написать? Ну-ка, дай поглядеть, – вступил в разговор Адам.
Я передала листок ему, он развернул его так, чтобы Джейн тоже было видно, и они начали читать. Где-то на середине Адам охнул – не знаю, какая именно строчка так на него подействовала. В комнате повисла тишина. Читать там было всего ничего, так что, видимо, они уже закончили.
– Что ж, похоже, легки повадки, да тяжелы отвадки, – попыталась сострить Джейн.
Я попыталась улыбнуться в ответ. Безуспешно. Шутка повисла в воздухе.
Адаму потребовалось больше времени. В конце концов он подошел и обнял меня за плечи. Он так и не выпустил листок из рук.
– Можешь говорить что угодно, но теперь ей точно удалось.
– Удалось что? – не поняла Джейн.
– Разбить Кэм сердце.
– Этой? – Джейн выхватила письмо. – Этому христозомби?
– Он прав, – сказала я.
– Тогда склей это долбаное сердце, – фыркнула Джейн. – Не позволяй ей. – Она сердито помахала листком. – Не ей. Ну уж нет, ребятки! Только не этой дуре, которая пишет на розовой бумаге.
Она щелкнула кнопкой диспоузера и открыла кран на полную мощность. Бросок, всхлип воды, утаскивающей бумагу в мир подземной канализации, и все кончено. После Джейн проделала все в обратном порядке – сначала кран, потом диспоузер. Затем она тщательно вытерла руки о штаны, словно запачкала их чем-то очень грязным.
– Готово. Как будто никакого письма и не было, – сказала она. – Теперь она жива только в твоей памяти, эта Белоснежка. И я бы советовала забыть ее раз и навсегда. Не было никакого письма от этого клона, твердящего за Лидией и ей подобными их глупые слова, словно попугай. Договорились?
Я стояла в полной растерянности.
Джейн подошла ко мне, взяла меня за подбородок и посмотрела прямо в глаза.
– Договорились?
– Да, – ответила я.
– Тогда неплохо бы нам устроить перекур, прежде чем мы начнем набивать животы, – сказала Джейн. – Я считаю, это тоже часть традиционного празднования Дня благодарения. И очень недурная.
Рождество для меня началось с поездки в нашем автобусе в Биллингс вместе с другими учениками. Всем нужно было успеть на рейсы, которыми невозможно было улететь из Бозмена, то есть за пределы штата. Всем, кроме меня и Адама. Тетя Рут собиралась перехватить меня в аэропорту и увезти на двухнедельные каникулы
