Туча шлепнулась за горизонт, слилась с асфальтом, и в природе осталось два цвета: серый - неба и дороги и серо-розовый - полей по сторонам. Потом пошли серо-розовые деревни, и вдруг впереди все распахнулось и вылился, искрясь, поток золота. Золото солнца и золото куполов. Кремль. Мы въехали в Новгород.
Честно говоря, я уже не знал, зачем приехал. В самом деле, сорвался, школу прогулял, не ради же достопримечательностей и возможности потом обмолвиться Тонине в двух словах - ездил, мол, видел памятники архитектуры, нюхал.
В гостинице для транзитных места были. Комендантша, не глядя на меня, сказала:
- Паспорт.
Я опешил. У меня даже комсомольского с собой не было. Я его дома храню.
Она посмотрела из-за своей перегородки и сразу все поняла.
- Где твои родители?
- Мама в Ленинграде.
- А что ты здесь делаешь один?
Я сразу понял, что про путешествие нельзя говорить ни слова. Будто кто подтолкнул меня, научил.
- К папе приехал.
- Ну и отправляйся к папе.
- Мне туда нельзя. У него новая жена. И мама не знает, что я здесь. Она думает, я к товарищу на дачу поехал, на воскресенье.
Комендантша заинтересовалась, даже взволновалась. Я попал в точку.
- А давно они разошлись? - сочувственно спросила она.
- Год уже.
- Ах ты бедолага! Как же ты повидаешься с ним?
- Я его подкараулю, я дежурить у дома буду.
- А ты прямо к нему иди. Не съест же тебя его жена?
- Нет, не могу.
- Ну селись. Тебе одну ночь? Две? Давай два рубля. И чтобы все было в порядке. Завтра утром сама проверю.
Я посмотрел, где моя койка, и пошел в город.
Солнце, приветливо встретившее меня, пропало. День снова серый, и дождит.
Без всякого энтузиазма завернул в кремль и попал в картинную галерею.
Смеркалось, а в залах света еще не зажгли. Там было и так светло - от картин. Хорошо все-таки: за окном дождь, а перед тобой радужный мир красок.
Я влюбился в одну картину и не отходил от нее. Ромашки и маки в траве, а трава так сочна, что кажется - испачкает зеленью одежду. Я сел перед картиной на диванчик и сидел. Будто бы сидел. На самом же деле упал навзничь в эту траву, цветы и кричал:
"Тонина! Тони-на!!"
Вот и дождь перестал. Я пошел в Софийский собор.
Что-то там реставрировали. Посреди собора выстроились леса. Я поднялся на хоры и открыл путеводитель. По стенам огромные фигуры святых. У них песочно-серые, будто из пакли, волосы.
Анфилада бывшей церковной библиотеки. Побродил, поглазел - ничего интересного. Шаркающая старуха смотрительница кого-то позвала. Сам не знаю зачем, я спрятался за колонну. Потом все утихло. Я снова вышел на хоры и принялся рассматривать росписи.
Длинные ниспадающие одежды. Мученические укоризненные глаза. Кукольные волосы. Святая Наталья, святая Агриппина, святая Александра...
На хорах никого. Походил, опять заглянул в библиотеку - никого. Пробежал анфиладу до конца - пустые беленые стены. Обратно по половику, который впитывает звук шагов. Никого. Хромая смотрительница исчезла. Кругом ни души.
Еще раз на хоры. У дверей пустой холодный стул.
Вниз, по каменной лестнице. Железная запертая дверь.
Наверно, не та дверь.
Еще ниже. Железная запертая дверь с табличкой "Реставрационные мастерские". Дальше хода нет.
Выше. Железная запертая дверь. Наверно, не та лестница.
Наверх. Темная лестница никогда не кончится. Прочесал пустые хоры, библиотеку, и ковер снова съел шаги. Вот еще одна лестница. Кажется, по этой я сюда и поднимался.
С надеждой бегу вниз. Решетка. Подергал замок - и обратно. Сверху виднее, что делается кругом.
Совсем затравленный, походил по хорам.
- Кто-нибудь есть?
Молчание.
- Есть здесь кто-нибудь?
Голос начинает предательски дрожать. Откровенно кричать стесняюсь.
- Эй?!
Сажусь на стул у стены. Холодно. Сверху смотрит бог, Спаситель. Меня он не спасает. Закрыл дверь в библиотеку, а то кажется, оттуда высунется какая-нибудь жуткая покойницкая рука и схватит. Снова, не вставая, подал голос:
- Эй, выпустите меня!..
Ни звука в ответ. Как в могиле. Тогда стал кричать через каждые три минуты. До ряби всматриваясь в циферблат, ждал, пока стрелка подвинется на три миллиметровых деленьица.
- Эй!.. - Еще три минуты. - Эй, люди!.. - Еще три минуты. - Товарищи!..
Помчался вниз по серой лестнице, стукнулся о стенку, побежал дальше. Потряс и погремел замком на решетке. Никого. Бросился наверх.
Вперед-назад по анфиладе. Нет никого. Сел на стул.
Стемнело.
- Помогите!..
Я перестал кричать и сидел тихо. Внизу что-то лязгнуло.
- Послушайте! Стойте!!
Подбежал к барьеру и свесился вниз:
- Где вы? Я вас слышал!
Выполз какой-то человек и задрал голову в растерянности:
- Кто здесь?
- Я.
- Чего кричишь? Спускайся!
- Спускался. Закрыто там.
- Сейчас открою.
Иду вниз, стукнулся о стенку, ползу дальше. Мне открыли, выпустили, и сразу стало скучно. А ведь десять минут назад только что не рыдал от ужаса.
Сел на скамейку. Рядом приземлилась крупная женщина. Лицо с широкими скулами, загорелое, пушистое, грубоватое. Ее ребенок возился за скамейкой, а она на него и внимания не обращала. Сидела долго, положив руки между колен, уставившись в одну точку. О чем она думала? Опять пошел дождь. Мелкий и нудный.
Было семь вечера. Я отправился прямо в гостиницу.
В комнате стояло шесть застеленных кроватей, зеркальный шкаф, а над ним картина. Разделся и лег.
Надо мной парил терракотовый потолок, в центре лучилось лепное гипсовое солнце с застывшей улыбкой и мешочками под глазами. По четырем углам, вокруг четырех плафонов летали гипсовые ласточки. Я старался заснуть. За окнами отъезжали и подъезжали автобусы, кричали поезда, слышался плач и голоса.
Гипсовое солнце с высочайшего терракотового потолка не грело. Ох и тошно же мне было! Я себя чувствовал несчастным, никчемным, затерявшимся во Вселенной.
15
Утром, когда я проснулся, вчерашнее настроение рассеялось. Койки опять были пусты, но на двух белье смято - ночевали. В окно врывался свежий, сырой, пахнущий листвой воздух. Я выглянул. Деревья глянцевые, тротуары еще не просохли. Люблю такую погоду.
Видно, дождь не пойдет, солнце вряд ли появится, а свежесть и прохлада надолго сохранятся.
Я повалился в постели, изучая путеводитель. Идти никуда не хотелось. Выгнал голод. Вчера я не съел ничего, кроме нескольких пирожков.
Новгород вполне оправдывает свое название. Это новый город, построенный после войны. Среди современных домов-коробок утонули церковки, только купола там и здесь торчат из-за крыш, как грибы. Никакого вида. Зато с набережной иное дело. Простор и мощь.
С одной стороны златоглавый кремль, с другой - городок "торга".
На кремль смотреть не было сил. Пошел на торговую сторону, твердо зная: эту ночь я проведу в поезде.
На базарчике купил лепешки со сметаной и тут же уничтожил. Вернулся к той же бабке и еще купил и опять съел. Унес с базара полкило яблок, а они донельзя кислые, слюна струйками выделяется и покалывает за ушами.
Я никуда не торопился. Забрел на тишайшую улочку, всю в яблоневых садах, и уселся на лавку под чьим-то забором. Вылезло солнышко и пригревало мягко, застенчиво. В березовой листве много ярких желтых прядей. На этой части города не было никакого музейного налета, хоть откуда-то из-за садов и выглядывали замшевые куполки. Облака над ними повисли и не двигались. Мимо шел черный кот, истощавший и плоский. Казалось, он шатается от ветерка, как фанерный.
Здесь, где мне было по-настоящему хорошо впервые за полтора дня, Тонины со мной не было. Я даже не помнил ее лица, что, впрочем, случалось со мной постоянно. Я знал, какая она, я мог бы ее нарисовать, если бы умел, но я не видел ее так ясно, как мать, отца, Надьку Савину. Я сидел возле чьей-то калитки, и кажется мне, был такой, какой я есть на самом деле, естественный.
Потом пошел на те блекло-зеленые замшевые куполки, которые видел со своей лавочки, и оказался на асфальтированных улицах с городскими каменными домами.
И церковь увидел. Смотрительница как раз открыла дверь и впускала парня и девушку. Тогда и я вошел за ними в холод, в сухой запах кирпича и гулкую тишину. С хоров до купола протянулась деревянная лестница, тонкая, казалось, колышащаяся от колебаний воздуха. Она вздрагивала, вытягивалась в струк-ку и снова расслаблялась. Парень и девушка полезли на хоры, а я за ними. Смотрительница осталась внизу.
Она стояла почти в центре и смотрела себе под ноги.
На хорах я разглядел пару. Они были очень молодые и с обручальными кольцами.
Они поползли дальше по деревянной, в занозах лестнице, к купольному барабану, и я опять за ними.
Внизу все всколыхнулось в неровном темно-сером освещении. Струились каменные стены. Лесенка тряслась, как в лихорадке.
Девушка, впереди меня, шла почти на четвереньках и постоянно останавливалась. Тогда останавливался и парень и я, само собой. Мы ждали, пока успокоится лестница.
