Я вернулась вовремя. Мистер Флеминг как раз начал выстукивать свои позывные. Пошло первое сообщение. Я завороженно наблюдала за волшебной возможностью мгновенной передачи информации на сотни миль. Пальцы мистера Флеминга нажимали на телеграфный ключ, передавая короткие точки и длинные тире, посылая по проводам человеческие слова в виде электрических разрядов с бешеной скоростью сорок слов в минуту. Потрясающая штука этот ключ! Вот бы мне такой. Возможно, когда-нибудь в будущем у каждого будет свой личный телеграф, и мы сможем слать по электрическим проводам письма во все концы света. Сказка? Сама знаю, но может же девочка помечтать?
Через три минуты мистер Флеминг объявил:
– Готово! Вот ваша квитанция, капитан.
– Благодарю за верную службу.
Мистер Флеминг снова вытянулся по стойке смирно и отдал честь.
– Спасибо, капитан!
Мы направились к конторе. Дед опять погрузился в молчание. Потом я наблюдала через стекло, как он беседует с папой. Папа сначала изумился, потом заинтересовался. Через несколько минут дедушка вышел, и мы направились домой.
Волнуясь, я спросила:
– А мы-то в безопасности? Нам тоже надо эвакуироваться?
– О чем это ты? Нет-нет. Может быть ураганный ветер и сильный ливень, но ничего опасного для жизни. Мы слишком далеко от моря.
– Вы уверены? Откуда вы знаете?
– Чайка могла полететь дальше на холмы, но остановилась здесь. Похоже было, что она ранена?
– Нет, сэр.
– Значит, она остановилась потому, что сочла Фентресс безопасным местом. На суше ураганы быстро теряют силу. Я доверяю чайке. А ты?
Несмотря на подтверждение мистера О’Фланагана, я не решалась ответить. Боялась последствий. Три крупных города охвачены паникой из-за того, что Кэлпурния Вирджиния Тейт мельком увидела неизвестную птицу. Это я. Никто и звать никак. Что я наделала? Зачесалась шея. Опять крапивница.
– Дедушка, а что, если… что, если это не та птица? Вдруг я ошиблась?
Теперь чесалась и грудь.
– Кэлпурния, ты доверяешь собственному умению наблюдать или нет?
– Ну… да. Но…
– Что «но»?
– Я хотела спросить… а вы мне доверяете?
– Разве я тебя ничему не научил?
– Нет, сэр, вы меня многому научили. Просто…
– Ну что?
Я изо всех сил старалась не заплакать. Бремя доверия оказалось слишком велико. Отчаяние захлестнуло меня, но тут мы дошли до поворота – и увидели чайку. Она разинула клюв и рассмеялась нам в лицо. «Ха-ха-ха-а-а-а» – резкий, издевательский, неестественный смех, даже хуже, чем у Сойки. Миг – и чайка тяжело взмахнула крыльями. Улетела. У меня сердце чуть из груди не выскочило.
– Поняла, почему они называются «смеющиеся чайки»? – сказал дедушка. – Раз услышишь – не забудешь.
Напряжение отпустило. Я взяла его за руку. Какая уютная, большая, твердая у дедушки ладонь.
– Поняла, – пробормотала я. – Конечно, поняла.
Ветер усилился и сменился на восточный. Несмотря на свежеющий бриз, воздух казался до странности плотным, если такое вообще возможно.
Когда мы вернулись в библиотеку, дедушка снова взглянул на барометр.
– Ртуть падает. Пора задраивать люки.
– У нас есть люки?
– Это метафора. Так говорят на море. Перед штормом матросы закрепляют палубные люки.
– А!
– Мы еще обсудим проблемы климата, но сейчас у нас есть дела поважнее.
Дедушка прошел через холл в гостиную, где мама сидела с шитьем. Я притаилась у двери. Это же не подслушивание в буквальном смысле слова? Я имею в виду, если бы они хотели поговорить по секрету, то закрыли бы дверь. Ведь так?
Мама говорила все громче:
– Из-за птицы? Вы переполошили половину штата из-за птицы?
Крапивница усилилась. Я начала яростно скрести шею.
– Маргарет, чайка и падающий барометр указывают на одно и то же, – спокойно напомнил дедушка. – Рискованно игнорировать эти признаки.
Тут как раз в парадную дверь вошли Сал Росс и Джим Боуи, я подпрыгнула, как ошпаренная кошка, и ринулась вверх по лестнице в свою комнату. Заметят – замучают вопросами, почему у меня виноватый вид да что я успела подслушать.
За обедом мама казалась спокойной, только опасливо поглядывала то на дедушку, то в окно. То туда, то сюда. Потом, по дедушкиному настоянию, отправилась на телефонную станцию и заказала междугородний разговор с Галвестоном. Звонок стоил целых три доллара – небывалое расточительство! – и потребовал четырех переключений. И уж будьте уверены, все четыре телефонистки подслушивали. Связь была плохая, но случилось маленькое чудо, и мама поговорила со своей сестрой Софронией Финч. Тете удалось прокричать, что да, ветер сильный, но беспокоиться не о чем, они к такому привыкли, а Гас сейчас как раз вышел в резиновых сапогах закрыть ставни. К тому же специалисты из Погодного бюро штата не особенно встревожены.
После ужина мы расселись на веранде, тщетно высматривая светлячков. Их сезон заканчивался, а может, они укрылись в высокой траве, задраив собственные крошечные люки. Было душно, ни ветерка, но младшие братишки гонялись друг за другом по лужайке, кувыркались, боролись. Враги и друзья непрерывно менялись местами, союзы образовывались и распадались, чтобы через минуту соединиться вновь.
Я устроилась возле дедушки. Он неторопливо раскачивался в плетеном кресле-качалке и покуривал, а кончик его сигары вспыхивал в темноте, как самый большой, самый красный светлячок.
– Барометр падает, – сказал дедушка. – Я это костями чувствую.
– Это как?
Он не успел ответить, как мама позвала:
– Пора спать!
– Спокойной ночи, дедушка! – прошептала я и чмокнула его в щеку.
Дедушка, похоже, не заметил. Я ушла, а он остался курить, покачиваясь в кресле. Лицо в тени, но я знаю, что он глядит на восток.
Вечером Идабель носилась вверх-вниз по лестнице, возбужденно мяукая. Я сгребла кошку в охапку и потащила себе в кровать. Я гладила ее и шептала ласковые слова, пока Идабель не угомонилась. Интересно, ее тоже тревожит предчувствие? Вопрос для Дневника: возможно ли, что кошки особенно чувствительны, потому что у них есть мех и усы, улавливающие необычные вибрации и тому подобное? Будь у меня такое оснащение, и я смогла бы принимать сигналы о множестве разных странных и далеких событий. И мне приснилось, что я кошка.
Посреди ночи я проснулась. Температура упала, Идабель куда-то делась. В окно хлещет дождь. Стекла дрожат в рамах, от их дребезжания мне стало не по себе. Я завернулась в одеяло и снова провалилась в сон. Теперь мне снились какие-то птицы и свист ветра.
Назавтра папа сказал, что связь с островом Галвестон потеряна. Наши новости до них не дойдут, и мы о них ничего не узнаем.
В предыдущую ночь шел град величиной с маленькие яблоки и чрезвычайно сильный: он бил с такой силой, что была убита большая часть диких животных.
На следующий день дул порывистый ветер и временами шел дождь. Мы прочли в газете, что с Галвестоном связи нет. Известно лишь, что сильнейший ураган захлестнул побережье и мало кому удалось добраться до материка. Немногие выжившие рассказывают о катастрофических разрушениях.
Вооружившись черными зонтами, с которых отчаянно капало, мы отправились в методистскую церковь. Преподобный Баркер вознес молитву за жителей Галвестона, хор спел «Все ближе, Господь, к Тебе». Многие прихожане рыдали, не скрывая слез, остальные сидели с вытянутыми лицами и говорили только шепотом. Слезы текли по маминому лицу, папа крепко обнял ее за плечи.
Дома мама уединилась в спальне, чтобы принять порошок от головной боли и микстуру Лидии Пинхем. Она даже забыла засадить меня за пианино, а я – само сочувствие – не стала ее беспокоить напоминаниями. Маме и без того было о чем тревожиться.
На следующий день поползли слухи о воде на улицах в шесть футов глубиной; о жителях, утонувших целыми семьями; о том, что город просто-напросто смыло. Фентресс погрузился в траур – темная одежда, мрачные мысли. Мужчины носили черные повязки на рукаве, многие женщины надели черные вуали. Весь город, да что там – весь штат, затаив дыхание, ждал, пока восстановят телеграфную и телефонную связь. Все корабли от Браунсвилла до Нового Орлеана спешили в разрушенный город – с продуктами, водой, палатками и инструментами. И с гробами.
Я отправилась искать Гарри и в конце концов нашла его в амбаре. Он проводил учет запасов.
– Гарри, что творится?
– Ш-ш-ш! Семь, восемь, девять баррелей муки.
Он сделал отметку в списке.
– Гарри!
– Не мешай! Бобы, кофе, сахар. Так, посмотрим: бекон, лярд, сухое молоко.
– Гарри, скажи…
– Сардины. Убирайся!
– Гарри!
– Мы отправляемся в Галвестон. Папа велел – никому ни слова.
– Кто едет? Почему это секрет? И я не кто-нибудь, я твоя любимая сестра! Забыл?
– Заткнись и уходи.
Я заткнулась и ушла.
Какое-то время я мрачно слонялась вокруг, но вдруг меня осенило – надо заглянуть в «Фентресский Обозреватель», нашу ежедневную газету. Обычно только Гарри дозволялось читать газету (считалось, что младшие дети еще слишком малы, чего-то там, связанное с нашими «нежными чувствами»). Я обнаружила кучу старых газет в кладовке у Виолы. Читать она не умела, но использовала газеты, чтобы мульчировать почву в огороде. Я утащила последний номер и пристроилась на заднем крыльце. Прочла заголовок: «Галвестонская трагедия. Чудовищное наводнение. Гордость Техаса смыло в море. Самая ужасная природная катастрофа в американской истории. Судьба тысяч жителей остается неизвестной».
