До христианства в Новгороде вряд ли писали друг другу берестяные письма. Не знали еще, какими буквами их писать.
Самые ранние тексты должны быть на воске...
Такие таблички привезли из Византии миссионеры.
Пришлось ждать четверть века, прежде чем случилась сенсационная находка, которая пролила свет на важную тайну – когда же русские начали писать по-русски?
13 июля 2000 года на стол Янину положили деревянные таблички из Троицкого раскопа. Они были размером 19 на 15 сантиметров, в сантиметр толщиной, сделанные, как квадратные тарелки, с углублением в середине, заполненным воском. Две внешние таблички служили обложкой тетрадки, а восковые странички находились на их внутренних сторонах. А вот третья, внутренняя, табличка была покрыта воском с обеих сторон. Воск обсыпался и держался лишь на первой табличке. Но было его достаточно, чтобы у Янина, как он сам признавался, «потемнело в глазах».
Находка была извлечена из достоверно датированных слоев конца X – первой четверти XI века.
Сейчас уже можно с уверенностью говорить, что текст был нанесен на воск раньше 1030 года.
До этого на Руси самым ранним датированным текстом считалось «Остромирово евангелие», написанное в 1056 году по заказу новгородского посадника Остромира.
Значит, сразу на тридцать лет «постарела» славянская письменность. И не только русская, но и болгарская, сербская и македонская – ведь и в эти страны принесли святые Кирилл и Мефодий свою азбуку.
Янин посмотрел на табличку и постепенно пришел в себя. «Посреди страницы глаз усмотрел первую понятную фразу: „От запрещения Твоего Боже Ияковль...“
Стало понятно, что перед археологами лежит Псалтырь – самый распространенный христианский текст.
И что важно, изучив его, распознав псалмы, археологи увидели на бортиках табличек и под воском дополнительные надписи, которые позволили утверждать, что мы имеем дело с учебником письма. Именно такие таблички и стали основным орудием миссионеров. Недаром на бортике было процарапано: «Сия книга – Псалтырь – сиротам и вдовицам утешение мирное...»
Эти таблички, которые теперь официально именуются «Новгородской псалтырью», неоценимо важны для того, чтобы определять по ним возраст любой рукописи или иной письменной находки первых лет славянской письменности. Текст Псалтыри достаточно обширен, чтобы понять особенности грамматики и написания слов в первоначальном славянском письме, о котором раньше лишь гадали. А потому придумывали немало чепухи.
ПАМЯТНИК НА ПЛОЩАДИ. Основатели Москвы
Много лет после революции о всяких там царях и князьях старались говорить поменьше, а то и вообще о них забывали, потому что историю творит народ, а короли ему только мешают, так как все время стараются подавить народные восстания.
В 1941 году на нас напали гитлеровские войска. Правительство большевиков и особенно сам Сталин так надеялись, что Гитлер нас не обидит (ведь мы с ним договор о дружбе подписали!), что дали фашистским армиям дойти до Москвы и погубить много миллионов советских людей.
Вот тут-то Сталин и вспомнил, что мы и раньше били врагов, которые нападали на Россию. Припомнили Кутузова и Багратиона, Барклая де Толли и Ушакова. Дошла очередь и до царей. Героями России стали не только Петр Первый и Александр Невский, но и князья, о которых раньше, кроме специалистов, никто и слыхом не слыхивал.
Досталось славы и Юрию Долгорукому.
Особенно его полюбили после войны.
Потому что он основал нашу родную столицу.
Приехал на берег Москвы-реки, пообедал и сказал: «Здесь будет город заложен назло коварному соседу...» Впрочем, это сказал другой царь...
Летопись относит его визит в Москву к 1147 году.
Поэтому в 1947 году наша Родина шумно и торжественно отпраздновала этот обед, а на площади напротив Моссовета, где когда-то возвышался памятник славному «белому генералу» Скобелеву, а потом не очень понятный коммунистический памятник Свободе (как будто ее там похоронили), а затем несколько лет ничего не возвышалось, если не считать коричневого мраморного Ленина, сидящего перед институтом собственного имени, поставили конную статую Юрия Долгорукого.
В то время в Москве совсем не осталось конных статуй. До революции они были, но не тем людям, а после революции все памятники стали пешеходными. Во всех столицах мира конники стояли, а в Москве – нет. Это так расстраивало московских патриотов, что сатирики Ильф и Петров предложили соорудить в Москве конный памятник Тимирязеву с морковкой в руке.
Идея была понятной, ибо Тимирязев был биологом и сабли отродясь не держал. Впрочем, сатириков никто не послушался. Тимирязеву создали нечто задумчивое и пехотное и поставили на другом конце Тверского бульвара – так что поэт и биолог стояли спинами друг к другу и думали.
Конной статуи Москва дождалась только в 1947 году.
Юрий Долгорукий в шлеме более поздних времен, чем сам носил, указует на середину Тверской. Видно, ему хотелось, чтобы Москву заложили именно там. Но не вышло: самая старая часть Москвы лежит на берегу Москвы-реки, которая, как выяснилось, вернее всего, называлась Смородиной.
А в спину Юрию Долгорукому смотрит мраморный Ленин.
Прошли торжества, всем, кому положено, раздали памятную медаль, на которой лицо Долгорукого было изображено в профиль, благо ни портретов, ни фотографий от него не сохранилось.
Мальчиком меня папа возил вечером по Москве, всюду гремели оркестры, сверкали фейерверки, окна домов, еще недавно закрытые черными шторами светомаскировки, горели, как на карнавале. Народ гулял по ярко освещенной улице Горького и Красной площади. Было очень весело.
Но я помню, как уже тогда меня смутил один простой вопрос:
– А куда приезжал Юрий Долгорукий в 1147 году?
– Как куда? – Мама поразилась моей тупости. – Конечно же в Москву!
– Так что же он основал?
– Ну, когда он приехал, – мама пыталась втолковать мне простые истины, – там была крепость, деревня, незначительное место. А он построил дворец.
У мамы было богатое воображение, но я ей не поверил.
И теперь понимаю, что поступил правильно.
Когда я научился толком читать и даже полюбил исторические книги, то смог узнать кое-что об основателе нашей столицы. Постепенно тайна основания Москвы стала приобретать новые очертания.
Всю жизнь Юрий Долгорукий бился за престол в Киеве. И чего только не натворил в своей гордыне и жестокости! Причем ради личных интересов шел на любые подлости и часто выступал вместе со смертельными врагами Руси – половцами. Русские летописи подробно описывают войны князей, в которых Юрий проявил себя человеком подлым и жестоким. И хоть до вторжения монголов еще оставалось несколько десятилетий, ясно, что при ожесточенности свар и войн внутри Руси страна, полностью разоренная и обескровленная, не смогла бы противостоять сильному врагу. Достойным наследником Юрия Долгорукого был и его сын Андрей по прозвищу Боголюбский. Прозвище это было дано не народной памятью, а льстивыми придворными. Ведь во времена, когда не было не только телевизора, но и газет, летописи становились главным идеологическим оружием – их исправляли, подчищали, переделывали, и постепенно процент правды в них сходил к нулю. А при Иване Грозном были созданы колоссальные труды – Лицевой Летописный свод и Степенная книга, целью которых было создание истории заново в таком виде, в каком ее хотел видеть царь.
Тут на сцену выходит Степан Кучка, феодал, боярин, вассал Долгорукого, глава могучего рода, который мог поспорить богатством и знатностью с самим князем. Одно из сел Степана Кучки лежало на берегу реки Смородины и звалось Москвой.
Там стояла усадьба боярина.
И вот что пишет о дальнейших событиях историк Татищев, который основывал свою «Историю» на ряде утерянных впоследствии летописей: «Юрий, хотя и имел княгиню, любви достойную, и ее любил, но при том многих жен подданных навещал и с ними более, нежели с княгинею, веселился... чем многие вельможи его оскорблялись... Между всеми полюбовницами жена тысяцкого суздальского Кучка наиболее им владела...»
