Сказки немецких писателей - Новалис

в газету и сделал вид, что ничего не слышал. «Можешь пожелать всё, что угодно, — продолжал он, — самую красивую женщину, или денег, сколько ни у кого не бывало, или самые пышные усы — дело твое. Только давай становись счастливым!

Твоя хандра действует нам на нервы». Выглядел он, как Дед Мороз в штатском платье: ну, там, борода белая, окладистая такая, щечки красные, а брови словно из елочной ваты. И никаких признаков сумасшествия. Разве что слишком уж добродушен. Рассмотрев его как следует, я снова уставился в газету. «Нас совершенно не касается, что ты будешь делать с этими тремя желаниями, — сказал он, — только ты всё-таки лучше сначала обдумай всё хорошенько. Ведь у тебя всего три желания — три, а не четыре и не пять. Но если ты и после этого останешься завистливым и несчастным, то тут уж ничего не поделаешь!» Не знаю, можете ли вы представить себя на моем месте. Я сидел на скамейке и проклинал всё на свете. Вдали звенели трамваи. Где-то маршировал под звуки труб и гром литавр почетный караул. А тут ещё рядом со мной этот старый болтун уселся.

— И вы разозлились?

— Да, разозлился. Я кипел, как паровой котел, готовый взорваться. И когда он вновь хотел было открыть рот, а рот у него, как у Дедушки Мороза, — обрамлен белой ватой, — я, дрожа от гнева, выпалил: «Чтобы вы, старый осел, больше меня на «ты» не называли, я позволю себе выразить свое первое и искреннейшее желание — убирайтесь к черту!» Это было и невежливо, и не по-джентльменски, но я просто ничего не мог с собой поделать. Иначе я просто лопнул бы от злости!

— Ну?

— Что «ну»?

— Так он убрался?

— Ах да, разумеется, убрался! Его как ветром сдуло. В ту же секунду. Словно растворился в воздухе. Я даже под скамейку заглянул. Но его и там не было. Со страху мне стало совсем не по себе. Похоже было, что насчёт желаний-то всё — правда! И первое желание уже исполнилось! Батюшки мои! А если оно исполнилось, то, значит, добрый, милый, славный дедуля, кто бы он там ни был, не просто убрался и не просто исчез со скамейки, нет, — значит, он убрался… к черту? Тогда, значит, он сидит сейчас в аду! «Не глупи? — сказал я себе. — Ведь ада не бывает, а чертей — и подавно. Но позволь, а три желания — их что, тоже не было? Но старичок-то исчез, стоило мне только пожелать…» Меня бросало то в жар, то в холод. Коленки дрожали. Что же делать? Неважно, есть на самом деле ад или нет, а старичка нужно вернуть. Мне приходилось тратить свое второе желание, второе из трех, — ну и дурак же я! Или оставить уж его там, где он сейчас?

Оставить там эти милые красные щёчки-яблочки? «Печеные щёчки-яблочки», — подумал я, ужасаясь. Другого выхода не оставалось. Я закрыл глаза и испуганно прошептал: «Хочу, чтобы старичок снова сидел рядом со мной!» Знаете ли, я год за годом, во сне даже, жестоко корил себя за то, что так глупо истратил второе желание, но тогда я не видел другого выхода. Да его и не было.

— Ну?

— Что «ну»?

— И он появился опять?

— Ах да — ну конечно появился! В ту же секунду. Он вновь сидел рядом со мной, как будто его никогда никуда не посылали. Правда, по нему сразу видно было, что он… Ну, словом, что он успел побывать в таком месте, где было, по-видимому, чертовски… я имею в виду — было ужасно жарко. Да уж, ничего не скажешь! Его брови, белые, кустистые, чуть-чуть обгорели. И чудесная борода тоже слегка пострадала. Особенно по краям. Кроме того, запах стоял, как от паленого гуся. Он с упреком взглянул на меня. Потом вынул из нагрудного кармана гребешок, привел в порядок бороду и брови и обиженно сказал: «Послушайте, молодой человек! Ваш поступок благородным не назовешь!» Я, заикаясь, пробормотал извинения. Мол, как глубоко я сожалею. Я ведь, мол, не поверил в эти три желания. И кроме того, я ведь всё-таки попытался загладить свою вину. «Что верно, то верно, — сказал он. — И, между прочим, как раз вовремя». Тут он улыбнулся. Улыбнулся так приветливо, что я чуть не прослезился. «И теперь у вас в запасе всего только одно желание, — сказал он, — третье. Надо надеяться, вы обойдетесь с ним несколько осторожнее. Обещаете?» Я кивнул и тяжело вздохнул. «Хорошо, — сказал я погодя, — но только при одном условии — если вы снова будете называть меня на «ты»!» — «Хорошо, мой мальчик, — сказал он и подал мне руку. — Будь здоров! Не страдай уж так! И не оплошай со своим третьим желанием?»-«Это я вам обещаю», — ответил я торжественно. Но его уже не было. Как ветром сдуло.

— Ну?

— Что «ну»?

— И с тех пор вы счастливы?

— Ах да — счастлив ли я?… — Мой собеседник встал, снял с крючка шляпу и пальто, посмотрел на меня своими блестящими глазами и сказал: — К своему последнему желанию я вот уже сорок лет и не притрагивался.

Иногда я был близок к этому. Но нет. Желания хороши только тогда, когда они ещё не исполнились. Будьте здоровы!

Из окна мне было видно, как он переходил улицу. Вокруг него плясали снежинки. Но он совершенно забыл сказать мне, счастлив ли он, по крайней мере. Или не хотел говорить? Может быть, оно и так.

Жил-был однажды милый, славный старичок, у которого была только одна скверная привычка: время от времени он выдумывал всяческие разумные вещи. Собственно, скверной эта привычка стала лишь вследствие того, что он вот так выдумает что-нибудь, но не держит этого при себе, а почитает своим долгом доложить обо всем специалистам. Но поскольку был он богатым, да к тому же, несмотря на свои чудачества, весьма уважаемым человеком, им приходилось терпеливейшим образом, пусть хоть и вполуха, выслушивать все его убедительные доводы, которые в настоящий момент приходили ему в голову. Всем известно, что для специалистов нет большей муки, чем внимать разумным предложениям и ещё делать хорошую мину при плохой игре. Ведь всякий знает, что разум упрощает всё сложное, и это представляется специалистам не совсем допустимым, точнее совсем недопустимым. Они вполне справедливо воспринимали такое упрощение как непозволительное вторжение в сферу их достижений, добытых таким большим трудом и защищаемых столь ревностно. А ведь действительно, спрашивается, что же делать бедняжкам,