Произведение, предлагаемое читателю, — социально-психологическое и историко-теоретическое повествование в документах, биографических данных и отступлениях или отвлечениях от непосредственно событийного сюжета — на правах своего рода «вставных новелл» и смыслового контрапункта — в тех случаях, когда «лицом к лицу лица не увидать»: затуманилась ретроспектива, сместились некоторые важные вехи, надо освободить «площадь обзора» и восстановить ту воображаемую прямую, которая соединила бы нас кратчайшим путем с героем. Тут же выясняется, что никакой такой «прямой» нет и что «кратчайшая», в этом случае, совсем не «прямая»; связь с героем имеет сложную траекторию вне пределов приложения «аксиоматического метода» старых «евклидовых» представлений о природе исторического пространства.
Соответственно линия внутренней связи книги с читателем не вписывается в его прямую эмоциональную увлеченность теми или иными событиями в жизни героя — она проходит через «ассоциативное поле» собственного читательского мировосприятия, опосредствуясь и преломляясь там всякий раз на свой лад. Так завершается «переходность» жанра книги, словно бы вообще в этом случае утрачивающего свои границы, чтобы выйти к границам читательского мышления. Но ведь все это вполне естественно, потому что воссоздать в нашем сегодняшнем представлении образы духовно близких, но отдаленных во времени людей нельзя, не обратившись к миру их идей и внутреннему строю их мировосприятия, не приняв судьбу их образа мысли (если постараться вернуть утраченную выразительность и изначальный смысл стертому словосочетанию) как собственную духовную родословную. Удивительно, когда историческая палеоантропология своими средствами восстанавливает подобие реального «лица по черепу» — для воссоздания внутреннего облика героя требуются усилия иного рода и иные средства.
«Умышлял на Цареубийство… и участвовал в умысле бунта».
Из «Росписи государственным преступникам приговором Верховного уголовного суда осуждаемым к разным казням и наказаниям», по которой в числе «государственных преступников
первого разряда, осуждаемых к смертной казни отсечением головы» значился капитан Якушкин.
…Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые —
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир…
…Я за то тебя, детинушка, пожалую
Среди поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.
«Пестеля нельзя ставить наряду с остальными членами Общества: об нем все говорят как о гениальном человеке… Ни у кого из членов не было столь определенных и твердых убеждений и такой веры в будущее. На средства он не был разборчив… Он не изменил своему характеру до конца…»
И. Д. Якушкин. Записки«Вот тут и рассуждай, утешает ли история. Несомненно, такие личности бывают, для которых история служит только свидетельством неуклонного нарастания добра в мире; но ведь это личности исключительные, насквозь проникнутые светом. Их точно так же подавляют идеалы будущего, как других пригнетает прах прошедшего… Что касается до меня лично, то я чувствую только одно: что история сдирает с меня кожу».
Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). За рубежом«… — Если вы не хотите губить ваше семейство и чтобы с вами обращались, как с свиньей, то вы должны во всем признаться.
— Я дал слово не называть никого…
— Что вы мне… с вашим мерзким честным словом!
— Назвать, государь, я никого не могу…»
И. Д. Якушкин. ЗапискиОбщая тональность всего этого аккорда настроит, быть может, читателя в соответствующем духе, дав представление о ключе, в котором прозвучит основная тема книги. Смею уверить, что здесь нет намерения «исхитриться» и «чужими словами» выразить какую-то припасенную на этот случаи подспудную мысль, «протащить» ее, как недавно у нас выражались, прикрываясь цитатами. Оставим инерцию душевидческих навыков старого мышления для иных времен. Если, к примеру, вам кажется, что общий смысл приведенного блока цитат сводится к противопоставлению Тютчева Пушкину, Якушкина — Пестелю, что за Щедриным скрывается авторская позиция, — это вам кажется, вы поспешили со своими подозрениями, не дождавшись более содержательной догадки. Это именно аккорд, вступительный аккорд, заключающий некое единство типологических примет разных мыслей и чувств. Тут не противопоставление, а сопоставление, оставляющее читателю предусматриваемую возможность самостоятельного истолкования и выбора.
Конечно, жизненная участь человека может быть представлена последовательностью конкретных фактов его биографии — своего рода «анкетными данными» его жизни, так или иначе стилизованными и как бы получившими новую жизнь в их образном воплощении под пером исторического писателя. Так возникает рисунок внешней, событийной «стороны» жизненной истории — «внешняя биография» человека. А вот его духовная судьба, развитие его внутреннего мира бывают подчас закрыты или даже скрыты от стороннего взгляда — их «домысливают» с той или иной степенью вероятия… Конечно, между «внешней» и «внутренней» биографиями существует связь. Но только ведь далеко не всегда скажешь, в чем именно она заключена — видимое поведение не всегда оказывается прямым (или прямо обратным) отражением внутреннего развития. Порой даже не в поступке, а в отсутствии поступка выражается то движение души, которое, кажется, не оставляет никакого видимого следа и вместе с тем составляет едва ли не главный смысл жизненной позиции человека.
Бывают биографии, богатые событиями; бывают такие, которые при всей своей событийной скупости хранят большую внутреннюю напряженность и насыщенность. И бывает еще так, что судьба одного человека на разных своих стадиях соединяет оба эти начала. Внешние «биографические данные» доступны прямому наблюдению, они часто «говорят сами за себя». А вот духовная судьба личности, ее внутренние побуждения могут быть даны нам или угаданы нами лишь, если можно так выразиться, на встречном движении к ним нашего внутреннего мира, нашего собственного нравственного чувства. Тут все зависит от меры возможного совмещения, совпадения встречных импульсов. Произойдет такое совмещение, совпадут направления мыслей и чувств, возникнет точка взаимопритяжения — состоится встреча с нашим новым духовным современником, сфера духовного обитания человечества расширится, обогатится, станет прочнее весь ее фундамент. Тут нарочно ничего не придумаешь, ничего по одному только старанию или заказу не соорудишь, тут дело решает некая объективная общность внутреннего мира людей и идей, разделенных во времени порой не одним десятилетием, порой не одним столетием даже. Да еще мало того, чтобы произошла одна только встреча автора с героем — тут читатель не только читатель, он и не заметит никакой встречи и не почувствует вообще ничего, если сам на эту встречу не придет, не окажется волею своей собственной внутренней судьбы в нужный момент в нужном месте. Непростое, понятно, все это дело, но ведь возможное и даже — более того — совершенно порой необходимое и неизбежное. Та же, к примеру, встреча с Якушкиным совсем не «случайная встреча» для нас сегодня, этой встрече суждено состояться, если только я, хотя бы в общих чертах, верно представляю ход дел. Поддерживаемому этим предположением, мне осталось лишь постараться отыскать тот путь, который бы вел в направлении Якушкина. Конечно, навстречу Якушкину каждый из возможных читателей книги пойдет, повторю, своим путем, собственной дорогой, но все-таки в том же направлении. В противном случае и книга ему ни к чему, он просто разминется с нею, даже если прочтет ее. Но вот наше общее внутреннее побуждение, которое с известной долей условности можно было бы назвать поворотом «в сторону Якушкина», представляет существенный интерес для всякого — в нем, если опять-таки не ошибаюсь, заключены некоторые важные закономерности и тенденции общественного развития. На них обязательно следует остановиться в своем месте. Ибо в некотором смысле наше обращение к Якушкину — словно отклик, ответное усилие на некогда совершенное им, шаг навстречу тому, который был им сделан некогда.
Этот шаг был им сделан не вдруг, он шел к нему своей дорогой. И на эту дорогу выводили пути издалека.
