Есин Сергей Николаевич
Дневник 1984-96 годов
Всю жизнь мечтал писать дневник, но очень быстро, начиная, бросал. Наверное, в этом была не нравственная потребность, а чисто внешнее стремление сделать "как и у…?". А вот теперь, кажется, засела в меня эта идея крепко. Одновременно с другой стороны: дневник должен быть посвящен, скорее, не фактам моей жизни, а искусству, литературе, т. е. тому, на что растрачены мои дни. Все это сформулировалось еще летом, после того как мы с Валей посмотрели "Ревизор" в театре "Современник". Именно тогда и возник первый импульс — написать об этом спектакле, но все опять всосала в себя суета и — пшик.
19 сентября. Хоронили на Ново-Кунцевском кладбище Юрия Визбора. Видел Игоря Саркисяна — остались лишь прежний голос и острая манера думать, через сны, предчувствия, мистицизм и волхования. За те годы, что мы не виделись, он, по-моему, окончательно спился. Я стеснялся своей машины, пальто, хотя, наверное, вторым планом при всем моем "головном" стеснении присутствовал и некоторый садизм: он и Юра, когда мы вместе работали на Радио в ОЖС (иновещание; Отдел жизни Советского Союза, централизованная редакция, распространявшая материалы на другие редакции, вещающие на страны), относились ко мне скорее как к компаньону, нежели другу. Не было во мне этого легкого или привычного горлопанства, невинного артистизма самоутверждения.
На похоронах были знаменитые барды Клячкин, Ким, я их не узнал, все постарели, хотя молодятся, пытаясь запутать судьбу и очень близкую старость. Снаряды падают все ближе. С Визбором связаны эпоха "благословенных шестидесятых" (Ким на похоронах) и целое направление. И все же у меня ощущение, что он засуетился, не выразил себя. Торопился за сегодняшней, быстрой славой: и фильмы, и пьесы, и песни — "душа общества". Но, наверное, и знал, что его направление лишь региональное: рядом существуют Окуджава и Высоцкий.
Юра умер от рака печени. Лежал желтый, чужой. А ведь из всех, кого я знал, это был человек с самым большим обаянием. Смерть съела все. Оболочка меня не интересовала. Редко последнее время с ним виделся, переговаривался, но ведь всегда чувствовал его рядом, все время вел с ним неоконченный спор. Так и не доспорили…?
21 октября. Умер Вадим Михайлович Кожевников — "Прощай, Балуев!" — главный редактор "Знамени". Пытался вспомнить его книги и рассказы. Так, общие размытые впечатления. Даже в "Балуеве", книжке юности, помню по картинке какую-то сварку трубы, которую где-то прокладывали. Вот так ничего и не осталось, кроме некролога, подписанного членами правительства. Можно только представить себе, сколько интриг и предположений в Союзе писателей. Охотников до административного наследства очень много. Делят. И башмаков еще не износив… Что станет с литературой Нади Кожевниковой? Ну, она-то еще немножко попишет. Мне кажется, что следующие писательские поколения с особым сладострастием отыграются на балующихся пером детях: за фору, которую те имели, за импульс, за ложку каши и кусок порога, которые они получили без очереди. Миша Озеров, Катя Маркова — все лауреаты — что с ними станется без помощи и могущественной опеки мам и пап?
31 января, четверг. Пишу уже в новом, 1985 году. Все прокатилось для меня стремительно: в ноябре в Сочи, декабрь и январь — в Москве, в вязкой, бездельной полуработе. На октябрьские праздники и на Новый год много смотрел кино, и крутятся вокруг этого какие-то мысли. Совсем недавно видел "Мать" Донского. Сначала совершенно не принял театрализованную, приподнятую манеру Марецкой, а в конце картины подумал: какой был мастер! Как прекрасно и точно распорядился этим не самым легким для экранизации литературным материалом. Наверное, даже был смысл в этой приподнятости материала, в стремлении не распластывать искусство в жизни, как рыбу на разделочной доске. Мир искусства и мир повседневной жизни, они соприкасаются, но не сливаются вместе. Наверное, это лучше искусства, втоптанного в мелочность сегодня. Запомнил "Голубые горы" Шенгелая. Чудовищная социальная аллегория современного общества, вернее, сегодняшнего хозяйствования. Автор приносит в издательство рукопись, и люди, которые по должности обязаны ее читать, не читают. Они занимаются всем, чем угодно, только не своими служебными делами, прикрываясь легким, изысканным юмором. И вот что мне подумалось: все это уже совершенно не действует, не революционизирует жизнь и общество. И мысль эта страшновата, как всякая голая правда.
Вышел мой "Имитатор". В Москве очень хорошо об этом говорят. В "Новом мире" роман соседствует с новым романом Ю.В. Бондарева. Только что звонил С.В. Михалков, поздравлял с публикацией. Говорили о драматургии. Его пьесы идут только в Москве, Ленинграде и по ТВ.
4 февраля. Уже февраль. Столько звонков об "Имитаторе"! Звонила Джуна. Она в ярости: я использовал, дескать, несколько фактов ее биографии. Алла Киреева, жена Р. Рождественского, должна ее отговорить от демаршей. Познакомились мы с волховательницей на дне рождения Роберта, в Переделкино. А мне Джуну даже жалко. Наивная, легковерная женщина. Это первая реакция на журнал. Надо было бы мне смотаться из Москвы. Прототипы окружают.
Утром звонил Анатолий Алексин. Говорил о стиле: ах, какой стиль! Это об "Имитаторе". Но может ли так быть, чтобы в одном произведении у писателя стиль был, а в другом его не было? Даже грустно: написал модную вещь, и все вдруг заговорили о стиле. А что, разве раньше и я и стиль не существовали?
15 февраля.Уже несколько дней я в Ленинграде. Скорее сбежал, нежели уехал из Москвы, от шумихи и огорчения вокруг "Имитатора".
Последним звонил Г.Я. Бакланов. Моя Сусанна, оказывается, говорит обычный текст жены Бондарева: "Вы знаете, как тяжело жить с гением". Г.Я. своеобразно обрисовал Ю.В. - они ведь раньше дружили: этот человек не прощает ничего и не простит моего соседства в "Новом мире". Чья это черта — Ю. В. или Г. Я.?
В Ленинграде много размышляю над четвертой, заключительной повестью о В.И. - о его последней эмиграции. Высших зацепок, кроме несостоявшегося доклада в Выборге Спиридоновой, нет. Значит, надо строить на ленинских работах, а точнее, на "Удержат ли большевики государственную власть?" Читаю эту работу с карандашом в руках в гостинице: много разного, и возникают даже наивные пассажи, когда Ленин спускается к самой конкретной жизни (вселение в бывшую квартиру буржуев). Дерзкий был человек. А ведь он, пожалуй, на доклад Спиридоновой пошел бы и даже, наверное, что-нибудь там выкрикнул, вроде своего знаменитого "Есть!"
