Фомичёв Михаил Георгиевич
Путь начинался с Урала
На городском транспорте добрался до окраины Москвы, вышел на дорогу. Поднял руку. У обочины водитель резко притормозил машину, высунулся из кабины:
— Слушаю вас.
— Мне до Кубинки, подвези-ка, товарищ.
Шофер не торопится с ответом, окидывая меня взглядом, как бы оценивая, достоин я этой чести или нет, потом услужливо говорит:
— По пути нам, садитесь.
ГАЗ-АА трогается с места. По дороге стремительно мчатся машины, грохочут танки, с оглушительным треском проносится подразделение мотоциклистов. Ближе к обочине тянутся, скрипя колесами, обозы. Неожиданно на пути вырастает регулировщик, показывает объезд вправо. Нашу полуторку лихорадочно трясет на ухабах. По глубокой колее движемся с черепашьей скоростью. Водитель мне кивает: Доберемся, не в таких переделках доводилось быть.
Видно, бывалый фронтовик, много суток не выходил из машины. На нем замасленный комбинезон, руки в кровяных волдырях, под глазами отеки, лицо заросло густой щетиной.
Разговорились, Спрашиваю:
— Давно на фронте?
Водитель не спешит с ответом, думает о чем-то своем. Спустя некоторое время отвечает:
— Почти с первого дня войны. Подвожу на передовую боеприпасы, продовольствие, медикаменты. И все на ней. Правда, оба были в капремонте. Я в госпитале, она — в ПАРМ[1]. — Боец вытер вспотевшее лицо и умолк.
В кабине душно: июльский день выдался на редкость жарким. Я вплотную придвигаюсь к дверце кабины, глотаю свежий воздух. По сторонам дороги встречаются огневые позиции зенитчиков. Над орудиями с поднятыми вверх стволами натянуты маскировочные сети. Рядом — красноармейцы, готовые в любую секунду занять свои места у боевых систем.
Выезжаем на Минское шоссе. Шофер увеличивает скорость. Он ухитряется обогнать несколько легковых машин.
Мне тоже хочется скорее попасть в войска. Шесть месяцев прошло с тех пор, как я был отозван с фронта в одно из управлений Генерального штаба. Душа рвалась снова на фронт. Писал несколько рапортов. И каждый раз — отказ. А вчера начальник вызвал к себе, слегка пожурил. Потом он вдруг задумался, побарабанил по столу пальцами. Я стоял, ожидая решения.
— В районе Кубинки сосредоточился Уральский добровольческий танковый корпус, который скоро выедет на фронт. — У меня екнуло сердце: ну, думаю, на фронт отпускают. Но генерал, сделав паузу, сказал: — Завтра поедете в корпус, прочтете для офицеров лекцию о танковых войсках гитлеровской армии. А рапорты свои забудьте.
…Откидываюсь на спинку сиденья. Думаю о Родине, о положении на фронте. Прошло два года тяжелой и изнурительной войны. В 1941 году у стен Москвы фашисты получили по заслугам. Их блицкриг потерпел окончательный провал. Развеяна и легенда о непобедимости армии третьего рейха. А год спустя гитлеровцы потерпели крупнейшее поражение под Сталинградом. Но враг не унимался. В районе Курской дуги он сосредоточил мощные группировки войск. Тревожные, напряженные июльские дни. Как-то развернутся события…
Шофер притормозил машину:
— Вам выходить, товарищ подполковник.
Иду напрямик по мелкому ельнику. Под ногами шелестит сухая трава, стрекочет кузнечик. Небо чистое, безоблачное. Даже не верится, что недалеко идут тяжелые, жаркие бои.
Взбегаю на бугорок. Легкий ветерок колышет жухлую траву. Бойцы тащат станковый пулемет максим, за ними вплотную, налегая на колеса, артиллеристы перекатывают 45-миллиметровое орудие. Догадываюсь: идет учебное занятие. Подзываю стоящего невдалеке лейтенанта. Придерживая полевую сумку, он бегом направляется ко мне. Спрашиваю, как попасть в штаб добровольческого корпуса.
Офицер переминается с ноги на ногу:
— Кто вы будете?
Достаю удостоверение. Лейтенант объясняет:
— Видите в трехстах шагах отсюда палатки? За ними деревянный домик. В нем — штаб.
Минут через пять-шесть оказался у деревянного домика среди вековых сосен. Дежурный офицер спрашивает:
— Вам к кому?
Объясняю.
— Одну минуточку, — произнес майор. — Сейчас выясним.
Вскоре он снова появился в дверях:
— Вас просит заместитель командира.
Вхожу в кабинет. Полковник устало поднялся из-за стола, протянул руку.
— Вовремя прибыли.
Направляемся в клуб. На свежеобтесанных скамейках сидят офицеры, дымя самокрутками. Записей у меня никаких не было, и я без лишних слов начал говорить о танковых войсках противника, о средствах и способах борьбы с ними. Беседа затянулась. Вопросов было много. Кто-то спросил:
— Когда ожидается открытие второго фронта?
Что ответить? И я, и многие другие верили в заверение премьер-министра Англии Уинстона Черчилля, что вот-вот союзники нам помогут. Я ответил просто:
— Поживем — увидим!
— Сами управимся, — заметил лейтенант, сидевший в первом ряду.
— Совершенно верно, — поддержал я. — Фашистов бить можно.
— Так вы и расскажите, товарищ подполковник, как их били, — глядя на мой орден Красной Звезды, сказал он. — Интересно ведь, в боях мы не все бывали.
Я смотрю на рослого, сухощавого лейтенанта. В главах — не обыкновенное любопытство. Офицер поднялся, поправил ремень и смущенно произнес:
— Из училища мы, большинство, поэтому и допытываемся. Акиншин моя фамилия, командир танка.
О себе говорить не так-то легко. Десятки глаз смотрят на тебя. В памяти всплыли первые дни войны. 85-й танковый полк, в котором я служил помощником начальника штаба, боевое крещение принял в районе города Дубно Ровенской области. Противник имел численное превосходство в силах. Нас непрерывно бомбила его авиация, атаковали танки. Командир 43-й танковой дивизии приказал нашему полку во что бы то ни стало сдержать фашистов хотя бы на два-три часа. И мы двинулись вперед, навстречу врагу.
А по пыльной дороге бесконечной лентой тянулись на восток груженые обозы, беженцы. Ходуном ходила земля: с малых высот гитлеровские летчики сбрасывали одну за другой бомбы.
— Ридни мои, сынки, спасите! — умоляла старушка, прижимавшая к груди ребенка. — Внучек мой…
Танки одного из батальонов рассредоточились на опушке леса. Подхожу к экипажу старшины Григория Можейко. Красноармейцы роют окопы. На вылинявших гимнастерках выступил пот. Люди трудятся молча.
— Видели, товарищи, что творится на шоссе? Так знайте: они на нас надеются.
После бомбежки медленно оседает пыль. Я иду по опушке рощи, подбадриваю людей.
