Жанна Браун - Юта Бондаровская

Настало лето. Кончились занятия в школе, а Ютиной маме не давали на работе отпуск.

Все Ютины подруги давно разъехались: кто в пионерский лагерь, а кто с родителями на дачу. Двор опустел, и Юте казалось, что она одна все летние каникулы проведёт в душном и жарком городе.

Но однажды мама получила письмо от тёти Вари, двоюродной сестры из-под Пскова.

— Варя просит, чтобы я привезла тебя к ней в деревню на всё лето. Пишет, что Павел Иванович, учитель, организовал для ребят разные кружки и тебе не будет скучно, — грустно сказала мама, прочитав письмо, и вздохнула, — а я не могу оставить работу даже на один день.

— Мамочка, а если я поеду одна? Ты меня посадишь, а тётя Варя встретит… Ведь я уже большая…

— Одна?! — Мама испуганно посмотрела на Юту. — Нет, нет…

— Ну, мама, ничего со мной не случится, вот посмотришь! Я тебя очень прошу. Ты же сама говорила, что на меня можно надеяться. Ведь говорила, правда же?!

— Говорила, — мама улыбнулась, потом снова вздохнула и задумчиво прошлась по комнате. Юта тревожно смотрела на маму и ждала.

— Ну хорошо, — наконец сказала мама, — я подумаю.

— Ой! Спасибо, мама! — обрадовалась Юта.

Если мама говорит «я подумаю», значит, скорее всего, согласится. А как это будет здорово! На целое лето в деревню! И Юта поедет одна, как взрослая!

Всю неделю, пока длились сборы в дорогу, Юта всё-таки боялась, что мама передумает и не отпустит её одну. И только тогда, когда поезд тронулся и за окном последний раз мелькнуло взволнованное лицо матери, Юта окончательно успокоилась.

Наконец-то и для неё началось лето!

Но лета в этом году не стало. Не стало вдруг. Июньской прозрачной ночью.

Война заслонила солнце от людей чёрными крестами самолётов.

Война грязным дымом пожарищ закоптила небо. Юта видела по ночам, как горело и рвалось оно в той стороне, где был Ленинград, где осталась мама…

Видела, как шли и шли через их деревню беженцы. Горбатые от узлов с пожитками. Видела, как молча уходили на войну мужчины. Слышала, как плакали женщины, провожая на войну мужей, отцов, сыновей.

И сердце её сжималось от горя и ненависти.

Павел Иванович сидел возле избы на бревне и чинил сапоги. Изба стояла на высоком кустистом взгорье возле реки, и отсюда учителю была хорошо видна вся деревня. Чёрный обгорелый сруб на том месте, где ещё недавно стояла новенькая двухэтажная школа.

Колхозный клуб. Возле крыльца колхозного клуба днём и ночью стояли немецкие часовые.

Юта перелезла через забор и села рядом с учителем. Тоненькая, грустная.

— Дядя Павел, правду говорят, что немцы Ленинград окружили?

— Правду.

Па вел Иванович достал из железной коробки горстку гвоздей и быстрыми ударами молотка начал вгонять их в подмётку.

— Но там же моя мама! — сказала Юта. — Мама моя там, а я здесь и!.. и… — голос у Юты задрожал. Она закрыла ладонями лицо и всхлипнула.

— Ну, подумай сама, разве им Ленинград взять? — Павел Иванович надел сапог и притопнул ногой. — Ни за что не взять — кишка тонка! Кишка тонка, — повторил учитель и засмеялся. Беззвучно и зло. Вот так же вчера смеялись тётя Варя и соседский дед Иван, когда на станции раздался взрыв.

Юта перестала плакать.

— Дядя Павел, правду говорят, что у нас в лесу партизаны есть? Будто они вчера целый поезд с танками подорвали?

Павел Иванович достал кисет.

— Может, и верно говорят, а может, и нет, — сказал он не сразу, — чего не знаю, того не знаю. Всё может быть.

— Эх, уйти бы к партизанам! — Юта вздохнула. Потом повернулась к учителю и прошептала горячо: — Ведь я же пионерка! Я же клятву давала! Вот, смотрите, — Юта вытащила из кармана кончик красного пионерского галстука. — Он всегда со мной. Что делать, дядя Павел?

— Расти, Ютик, расти — твоё самое главное дело, — серьёзно сказал учитель. Он посмотрел на тот край деревни, где стояли гитлеровские солдаты, и добавил: — Партизаны есть ли, нет, не знаю, а вот галстук свой спрячь подальше… пока.

— Эх, вы… Я-то думала… расти, расти… Как же можно расти, когда кругом одни фашисты?! Не верите вы мне, вот что!

Павел Иванович поднялся. Стиснул плечо Юты железными пальцами.

— Не дело кричать о таких вещах на всю улицу. Большая. Поняла, ленинградка? Беги!..

Учитель ушёл в избу, и Юте показалось, что она осталась одна на всём свете. Никому не нужная.

Юта сидела на полузатопленной лодке в камышах. На своём любимом месте. Смотрела, как дрожат звёзды в холодной воде, и думала.

«Убегу, — решила Юта, — убегу в лес к партизанам. Пусть дядя Павел ничего не знает, я сама их найду. Вот возьму сейчас и убегу. Ночью даже лучше, немцы давно спят, и никто не увидит. Буду подрывать немецкие поезда. Один за другим. Один за другим. Никто из фашистов к Ленинграду не подойдёт. А потом пойду в разведку, проберусь в Ленинград и спасу маму…»

Юта сидела долго. Может быть, целый час. И даже вздремнула немного. Так ей хорошо мечталось про партизанскую жизнь.

— Ты кто?

Юта вздрогнула. Чуть не упала с лодки в воду. Прямо перед ней стоял в камышах Николай Сахаров. Чубатый колхозный гармонист. Говорили, что он в лесу у партизан.

— Юта…

— А-а, ленинградская, — уважительно сказал Сахаров. Он подошёл ближе и присел рядом с Ютой на лодку. — Послушай, ленинградская, я знаю, тебе можно верить.

— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросила Юта.

— Земля слухом полнится, — загадочно ответил Николай и прищурился, — люди говорят… а может, они перепутали что? Тогда я пойду…

— Нет, нет, не уходите, пожалуйста, — горячо сказала Юта, — люди ничего не перепутали!

В стороне хрустнула ветка. Словно кто-то громко разгрыз сухарь. Юта испуганно схватила Николая за руку.

— Ничего, — успокоительно сказал Сахаров. Он приподнялся и протяжно квакнул: будто сонную лягушку потревожили в камышах. — Так вот какое дело. Нужно срочно передать Павлу Ивановичу записку, и чтоб ни одна душа не знала, поняла?

— Дяде Павлу? — удивилась Юта. — Так он же… Николай усмехнулся.

— Завтра жду тебя с ответом. Здесь. — Гармонист наклонился к Юте и негромко сказал: — Юный пионер, к борьбе за рабочее дело будь готов!

Рука Юты взметнулась в салюте.

— Всегда готова!

Сердце её забилось тревожно и радостно. А дядя-то Павел… Вот тебе и «ничего не знаю!»