Леонов Леонид
Взятие Великошумска
Леонов Леонид Максимович
Взятие Великошумска
{1} Так обозначены ссылки на примечания. Примечания в конце текста книги.
С. Тупкин: "Нужен монумент. Как это никто не догадается?" Не просто натуральный, вполне благополучный - хоть сейчас в бой - круглоголовый танк, какие приходилось видеть в роли монументов на улицах европейских столиц и некоторых наших городов, а именно двести третий - ноющее от нестерпимой боли, истекающее кровью развороченное танковое железо, выступающее из пламенеющего черногранитного остова. И чтобы были все четверо: и башнер Отрадин, вложивший последние нечеловеческие усилия в свои немеющие руки, выпрямившийся во весь огромный рост, чтобы вытащить убитого командира; и Собольков с безжизненной головой над люком; и ведущие под прикрытием уже мертвого танка свой последний автоматный огонь водитель Литовченко и стрелок-радист Дыбок. Эти литературные герои монументальны. Они должны ожить в скульптуре. Потому что они - образ советского народа. Они - очень яркая аллегория сражающейся и победившей Страны Советов. И чтобы стоял этот монумент не на дальних подступах к городу, а в центре, в саду, где играет детвора, где неторопливо струится неиссякаемый ручеек прохожих. Вот о чем я подумал, читая "Взятие Великошумска". Где они, наши скульпторы? Как они не догадываются? И о чем таком важном они думают, что вышибло им память о насущном?"
1
К полночи зарево погасло, и оборвалось бессонное бормотанье битвы. Все замолкло, кроме шептанья падающею снега. Немощная зима снова пыталась запорошить бедную исковырянную землю. Близ рассвета лязг и грохот вступили в эту первозданную тишину. Два прожекторной силы луча пронизали пестрый мрак метели, где затерялась станция.
Она существовала лишь на картах да в благодарной памяти тех, кто проездом на теплые черноморские берега любовался из вагона на прославленные здешние сады. Из тьмы проступили столбы с пучками порванных проводов, обугленные стены привокзальных строений и, среди прочих останков растоптанной жизни, ряды платформ, ставших на разгрузку. Под брезентами угадывались большие угловатые тела. Вдруг неимоверная воля сдвинула с места это притаившееся железо. Разбуженный, задул ветерок, и когда начальник в высокой шапке вышел из "виллиса", сразу, точно мокрой тряпкой, мазнуло начальника по лицу.
Скорей по привычке, чем из потребности, он вытер усы и пощурился в небо - хватит ли до утра нелетной погоды. Надежнее мотопехотных и зенитных сторожей она охраняла его танки от чужих глаз и авиации. Правое, с генеральским погоном, плечо его полушубка было залеплено снегом, и часовые признавали хозяина лишь по дерзости, с какой сопроводительные машины проскочили запретную черту оцепления, да по усердию адъютанта, который, забегая сбоку, светил ему дорогу фонариком.
- Спрячьте ваше чудо науки и техники, капитан, - попросил генерал, потому что батарейка иссякла, а ноги все равно по щиколотку тонули в слякоти. - Лучше найдите нашего дежурного по штабу. Я недолго задержусь здесь.
Вместе с офицерами связи из подоспевшего броневичка он миновал груды металлической падали, не убранной после боя, паровозишко со вспоротой боковиной, обошел разбитые стояки переходного мостика, дважды пролез под платформами и двинулся прямиком на ближайшее световое пятно, рябое от падающего снега. Узловая станция допускала одновременную разгрузку нескольких эшелонов. В самом конце ее, разместясь по сторонам, два танка освещали длинные, из шпальных бревен, сходни, на которые робко, словно не веря в прочность саперной работы, ступали их железные товарищи. Тугой машинный ветер хлестал вдоль путей, уплотняя снегопад; огромные ромбические тени плыли по этому подрагивающему экрану.
Разгрузка происходила в торец. Танки следовали всей длиной состава, прежде чем коснуться земли, откуда им предстоял любой, на выбор, путь либо вперед, на запад, либо назад, в мартен. Большинство состояло из новичков, мало обкатанных и еще не вкусивших звонкого, щемящего вдохновенья боя. Они ничего не умели, и люди помогали им, делясь остатками живого тепла, а взамен беря частицу их неуязвимого спокойствия. Люди действовали молча, голос растворялся в истошном скрипе дерева, в бешеной пальбе иззябших моторов, и это осатанелое молчание было внушительней самой отчаянной боевой песни... Негде им было укрыться здесь от стужи, но шел третий год войны, и горькая злоба за простреленную молодость, за поруганную мечту грела их жарче костра и любой земной привязанности. И ни один ни разу не припечатал матюжком подлой пакости, что сыпалась сверху на погибель солдатской душе.
Так он шел, наблюдая хлопотню своих продрогших людей, не отдохнувших от долгой дороги. Вдоволь, в свое время, похлебав щец из походного котелка, он без затруднения, как букварь, читал их затаенные думки. И, как обучил его когда-то старый учитель Кульков, генерал сохранил привычку читать это вслух, сердцем вникая в каждое слово.
- Простите, шумно... товарищ генерал, - посунулся было сбоку связист.
Я говорю, грозен наш народ, - раздельно повторил генерал, - красив и грозен, когда война становится у него единственным делом жизни. Лестно принадлежать к такой семье...
Он собирался прибавить также, что хорошо, если родина обопрется о твое плечо и оно не сломится от исполинской тяжести доверья, что впервые у России на мир и на себя открылись удивленные очи, что народы надо изучать не на фестивалях пляски, а в часы военных испытаний, когда история вглядывается в лицо нации, вымеряя ее пригодность для своих высоких целей... Но офицер буркнул что-то невпопад с непривычки к отвлеченным суждениям, да кстати над самым ухом затрещал мотор; розовый снег, мешаясь с пламенем, завихрился у выхлопной трубы... К тому времени вьюга окончательно сравняла командира корпуса со всеми, кто не спал в эту простудную ночь.
Лишь в одном месте, привлеченный необычной тишиной, он замедлил шаг и вытянутой рукой преградил путь собеседнику; офицеры сопровождения остановились сами из-за узости прохода. Здесь кончался эшелон. Вереница машин, терявшаяся в летящей тьме, с выключенными моторами ждала очереди на разгрузку. И хотя тут, в слепящем луче танковой фары, снег висел плотный, как занавеска, сразу делалась ясна причина задержки. Бывалая, вся в рубцах неоднократных сварок, тридцатьчетверка упиралась левым ленивцем в междупутье, круто обвалившись со сходней. Задние траки громоздились на помосте, и водитель еще надеялся сползти на малых оборотах, но деревянная клетка трещала и щепилась, шпалы поднимались дыбом с другого конца, и самый танк зловеще кренился на сторону.
