Я умру, и столько всякого будут говорить обо мне, что в конце концов никто не узнает, чем же я была на самом деле.
Не так уж это и важно, скажете вы? Да, конечно. Но эта мысль не дает мне покоя. Вот почему, пока ещё не поздно, я хочу рассказать о себе, рискуя вызвать скандал, а также рискуя возбудить к себе жалость.
Я лежу на больничной койке и диктую свои воспоминания, которые поднимаются толпой, нападают на меня, окружают, и я захлебываюсь в них. Прошлое не стоит вокруг меня в образцовом порядке: я вижу лица, множество лиц, какие-то люди расталкивают друг друга и кричат: «Меня, меня сначала!»
Есть счастливые минуты — есть и другие, которых больше. Но что ещё может случиться со мной до того дня, когда надо будет свести последние счеты? Там, наверху, я это хорошо знаю, я буду неустанно повторять, как в моей песне: «Нет, я не жалею ни о чем».
Моя борьба против болезни и смерти, на этот раз выигранная, но ненадолго, заставляет меня подвести итоги моей жизни. Сначала надо воскресить в памяти мое детство, юность. Они мне кажутся такими далекими, иногда совсем нереальными, и поэтому у меня бывает ощущение, что, говоря о себе, я могу невольно солгать.
Есть более интимные, искаженные слухами воспоминания, которые меня удручают. В своей исповеди я, с твердой надеждой на отпущение грехов, хочу раз и навсегда освободиться от всего, хочу насколько смогу, объяснить, кто я и все эти женщины, которыми я была: девчонка Пиаф, просто Пиаф, Эдит…
Я вела ужасную жизнь, это правда. Но также — жизнь изумительную. Потому что прежде всего я любила её — жизнь. И любила людей: моих возлюбленных, моих друзей, а также незнакомцев и незнакомок, составляющих мою публику, для которой я пела, часто превозмогая себя, для которой хотела умереть на сцене, допев свою последнюю песню.
Я любила всех прохожих, которые узнавали и днем и ночью мою скромную фигуру, мою походку. Любила толпу, которая, я надеюсь, проводит меня в последний путь, потому что я так не люблю оставаться одна. Я боюсь одиночества — этого ужасного одиночества, которое охватывает тебя на рассвете или с наступлением ночи, когда спрашиваешь себя, в чем же смысл жизни и зачем ты живешь.
Все, чего я хочу, — чтобы прочитавший эту исповедь, которая, быть может, будет моей последней исповедью, прежде чем закрыть её, сказал обо мне как о Марии Магдалине: «Ей можно многое простить, потому что она много любила».
Любовь всегда от меня ускользала. Я никогда не могла долго удержать в своих объятиях того, кого любила. Каждый раз, когда и начинала верить, что нашла того, кто будет для меня всем, все рушилось, и я оставалась одна. Может быть, потому, что я никогда не была что называется красивой женщиной? Я это знала, страдала от этого, и мне необходим был реванш! А может быть, потому, что я обладала не очень-то верным сердцем, или потому, что быстро разочаровывалась.
Иногда достаточно было пустяка: маленькой лжи, грубого слова — и моя любовь мгновенно испарялась. Я переходила из одних рук в другие, надеясь найти в них чудо. Я всегда лихорадочно искала большую любовь, истинную. И может быть, потому, что я никогда не могла примириться с ложью, не могла примириться со скукой, у меня и было так много мужчин в жизни.
Сначала был Малыш Луи. Мне только-только стукнуло шестнадцать. Ему было семнадцать.
Ромео и Джульетта?
Увы, я слишком рано прошла уродливую школу жизни и любви, она не приблизила меня к романтизму. Не было возле меня матери, которая могла бы меня научить, что любовь бывает ласковой, верной, нежной, такой нежной…
Все свое детство я провела среди несчастных «девиц» в доме, который «содержала» моя бабушка, в Лизье. Потом, когда мой отец, уличный акробат, забрал меня оттуда, что я могла увидеть, странствуя с ним по деревням? Каждые три месяца — новая мать. Любовницы отца обходились со мной более или менее ласково, в зависимости от моих успехов (я уже пела тогда) и от сборов, которые я делала, обходя толпу, иногда получая монетки, иногда — насмешки.
Такое воспитание не сделало меня слишком чувствительным созданием. Я верила, что, если парень позовет девушку, она не должна отказывать ему. Я думала, что это предназначение всех женщин, и не долго колебалась, когда Малыш Луи поманил меня. Первый раз мы встретились с ним у Порт де Лила. Я пела на улице вместе с отцом.
Малыш Луи был в толпе, которая окружала нас, пока я пела, и которая мгновенно рассеивалась, едва я начинала обходить её со своей тарелочкой.
Но он, высокий, светлый, улыбающийся, не уходил со всеми. Когда я подошла к нему со своим блюдцем, он посмотрел мне прямо в глаза, восхищенно свистнул и царственным жестом положил мне монетку в пять су.
Целыми днями он следовал за мной в моих долгих скитаниях по окраинам города. Однажды, когда отца не было рядом, Малыш Луи подошел, взял меня за руку и сказал: «Пошли. Будем жить вместе»
Похоже на дешевый бульварный роман — слишком все просто, я знаю. Но вся моя жизнь похожа на невероятный бульварный роман. А между тем все происходило именно так просто, как я об этом рассказываю. Малыш Луи сказал мне «Пошли…» И я пошла за ним.
Без тени сожаления я покинула своего отца, его относительную заботу, относительное покровительство.
Я пошла за Малышом Луи. Он казался мне красивым, сильным, единственным: я любила его.
Он служил мальчиком-рассыльным. Я продолжала петь.
Мы поселились в маленьком отеле на улице Бельвиль, в скудно обставленной комнатушке.
Я занималась хозяйством. Сначала стряпать приходилось в банках из-под консервов, но Луи каждый день, возвращаясь домой, с гордостью приносил тарелки, приборы, кастрюли, которые он воровал в кафе или на прилавках магазинов.
Мы платили за нашу жалкую комнату тридцать пять франков в неделю. По воскресеньям мы ходили в кино, в «Альказар», и Малыш Луи покупал мне билет за два франка.
Все это было чудесно, может быть, просто потому, что мы были молоды, ужасно молоды.
Вскоре я стала ждать ребенка. А потом родилась моя маленькая Марсель.
Мы были счастливы, как дети.
Но в этой безмятежной жизни мне смутно чего-то не хватало. Я всегда мечтала о поддержке, о сильной мужской руке, о настоящем мужчине.
Я знаю, что не святая: мне не хватит и десяти пальцев, чтобы сосчитать моих любовников. Очень легко бросить в меня камень.
Но я все время искала того; на кого могла бы опереться, кому могла бы довериться до конца.
Я искала и не находила. Может, в этом была моя судьба.
