В первый раз я увидел самолёт, когда мне было семь лет.
Вот как это произошло.
Однажды в воскресенье родители ушли в гости, а меня оставили на попечение бабушки. Бабушка меня любила и всегда старалась чем-нибудь побаловать. На этот раз она решила доставить мне совсем необычное удовольствие.
— Мы, Шурик, — сказала она, — пойдём с тобой на Ходынку — смотреть, как шары летают.
Сгорая от нетерпения и любопытства, я быстро собрался в дорогу.
И вот мы с бабушкой, седой старушкой, одетой по-старомодному, во всё чёрное, едем в трамвае. Я верчусь, заглядываю в окно и всё время пристаю с расспросами, скоро ли приедем. Меня очень интересовало, какие бывают воздушные шары, как и куда они летят.
Наконец, мы добрались до Ходынского поля. Здесь и тогда, много лет назад, был аэродром. Он представлял большое неограждённое поле. Никакой охраны не существовало, и всем разрешалось свободно ходить по нему.
Было часов 6–7 вечера.
На аэродроме собралось уже много людей, приехавших, как и мы, посмотреть, «как шары летают».
Запрокинув голову, я долго разглядывал небо, разыскивая там шары. Но никаких шаров не было видно. Мне становилось скучно. Вдруг я услышал какой-то треск и шум. Что-то делалось на поле. Протиснувшись вперёд, увидел небольшой диковинный аппарат, похожий скорее на этажерку, но уж никак не на шар. Это был, как я потом узнал, аэроплан «Блерио». Аэроплан бежал по полю, страшно трещал, наводя панику на любопытных зрителей.
— Сейчас полетит! — закричали кругом.
Но аэроплан развернулся на земле в обратную сторону, пробежал в конец поля и там остановился. Через некоторое время он снова затрещал и побежал.
— Что же он не летит? — теребил я бабушку за руку.
— Вот сейчас обязательно полетит.
Но самолёт опять не взлетел. Несколько раз делал он пробежки, а от земли так и не оторвался.
Поздно вечером, усталый и разочарованный, вернулся я домой.
Это было моё первое знакомство с авиацией и с московским аэродромом.
В то время авиация у нас находилась в самом зачатке. Несмотря на то, что Россия является родиной авиации: Можайский построил свой самолёт еще в 1887 году, несмотря на то, что великий русский учёный математик и механик профессор Николай Егорович Жуковский впервые создал науку летания — аэродинамику самолёта, которая и по сей день является основой авиационной науки во всём мире, в России почти не было своих самолётов.
Царское правительство считало более спокойным закупать «проверенные» иностранные аэропланы, чем рисковать с «доморощенными самоучками», как презрительно называли тогда высокопоставленные чиновники зачинателей нашей отечественной авиации, знаменитых теперь учёных и конструкторов.
И капиталистам-предпринимателям невыгодно было возиться с отечественными конструкторами и учеными, тратить деньги на науку и опыты. Они предпочитали выписывать из-за границы части французских аэропланов и собирать их на месте — коммерчески это было прибыльнее.
Тогда на заграничных самолётах-этажерках русские лётчики делали первые и часто неудачные полёты. Я был свидетелем одной из таких неудачных попыток, поэтому никакого восторга первое знакомство с авиацией во мне не вызвало. И я скоро забыл и про самолёты и про аэродром.
Конечно, в то время никто в семье и не думал, что я стану конструктором самолётов. Только мать пророчила мне будущность инженера.
Потому ли, что я очень любил свою мать и находился целиком под её влиянием, или потому, что она верно поняла мои склонности, но с тех пор, как я себя помню, я тоже мечтал стать инженером. Свои игрушки — паровозики, вагоны, трамваи, заводные автомобили — я безжалостно разламывал, движимый непоборимым стремлением заглянуть внутрь, как они устроены. Крутить, завинчивать и отвинчивать что-нибудь было моей страстью. Отвёртки, плоскогубцы, кусачки — в то время предметы моих детских вожделений. Пределом наслаждения была возможность покрутить ручную дрель.
Когда мне исполнилось девять лет, я решил, что стану инженером-путейцем, буду строить железные дороги.
Вот что натолкнуло меня на это.
Мой дядя, инженер-путеец, взял меня на всё лето к себе в глухомань ветлужских лесов на постройку железной дороги Нижний-Новгород — Котельнич. Помню, в первый же день своего приезда туда я исчез из дому на несколько часов.
Родственники забеспокоились и начали меня разыскивать. Нашли только к вечеру. Я сидел на насыпи железнодорожного полотна и, забыв обо всём, с упоением смотрел, как рабочие прокладывают рельсы. Потом все привыкли к моим исчезновениям. А я наблюдал, как производят насыпи, укладывают рельсы, собирают мосты. Как много было в этом для меня, мальчишки, поэзии!
И, наконец, однажды я увидел, как по новому железнодорожному пути проходил первый поезд.
Дядя чувствовал себя именинником: он стоял радостный и взволнованный. Поезд шёл тихо, осторожно. Машинист часто выглядывал из окна на путь. Около паровоза бежали рабочие.
А я стоял, как зачарованный, и с этого момента решил быть инженером-путейцем.
Мне исполнилось девять лет, когда мама подарила мне книгу «Робинзон Крузо». Эту книгу я прочитал много раз и сам мечтал быть Робинзоном.
Но что же можно делать Робинзону в городе? Жили мы в маленькой тесной квартире большого пятиэтажного дома. А дом стоял на углу Сухаревской площади, где в то время помещался громадный и бестолковый рынок. С раннего утра и до поздней ночи на рынке стоял невероятный гомон: там торговались, кричали и часто поднимали драку. Во дворе нашего дома были склады муки, крупы, свежего и тухлого мяса. Вонь и грязь были здесь ужасающие. Два старых дуба под окном квартиры чахли и засыхали в этом неуютном и смрадном уголке.
Другое дело летом, когда я жил на даче. Тут можно было дать полную волю своему воображению. Тут я находил массу «необитаемых островов», с игрушечным ружьём охотился за «дикими зверями», копал на огороде грядки, сажал цветы и овощи…
На даче у меня был свой столярный уголок. Мне купили столярные инструменты, и целыми часами я пилил, строгал, сколачивал. Здесь я научился обращаться с инструментами, приучился мастерить своими руками всякую всячину. Так зарождалась и крепла любовь к труду, и это принесло мне впоследствии громадную пользу.
Я с нетерпением ждал, когда мне, наконец, исполнится десять лет: знал, что тогда начну учиться в гимназии.
Решено было отдать меня в мужскую казённую гимназию. Тут в первый раз пришлось мне столкнуться с настоящей жизнью. Признаться, рос я «маменькиным сынком»: всюду и всегда ходил и ездил с мамой, отцом или бабушкой. А здесь чужие люди, учителя в зелёных мундирах, холодные, недоступные… Я буквально трепетал. И вот экзамен. В большом классе за партами сидят испуганные мальчики. Даётся задание. Учитель ходит по классу, заглядывает в тетради. От волнения у меня дрожат руки.
