Зиновий Черниловский - Записки командира роты

Черниловский Зиновий Михайлович (1914–1995) — доктор юридических наук, профессор Московской юридической академии. Автор более 200 публикаций, в числе которых монографии, научные и публицистические статьи, несколько учебников по истории права. Участник Великой Отечественной войны.

Легко и просто написанные ("просто и буднично", по выражению автора), военные воспоминания охватывают период 1941–1944 гг.

В июне 1941 г. автор, защитив диссертацию, получил ученую степень кандидата юридических наук. Ему было 26 лет, но он успел к тому времени уже много повидать и многого добиться. Приехав в Москву 14-летним подростком, работал наборщиком в 1-й Образцовой типографии (где впоследствии печатались его книги), отслужил год в армии, закончил с отличием Московский юридический институт и аспирантуру. С третьего курса института, переведясь на заочное, "по призыву", работал следователем по уголовным делам Омской областной прокуратуры. Была любимая жена, росла дочь.

В октябре 1941 г., когда немцы стояли под Москвой, пошел в коммунистический батальон. Был назначен командиром роты.

В его восприятии как очевидца встают события, атмосфера и настроения первого года войны, когда автор находился на самой передовой линии фронта во время обороны Москвы и последующего наступления наших войск.

Картина войны дополняется впечатлениями и рассказами, относящимися ко времени его службы в военной прокуратуре. Как кандидат юридических наук, он имел звание военюриста, и, после перелома в ходе военных действий, был переведен для дальнейшего прохождения службы по специальности: военным следователем в апреле 1942 г. и через три месяца — помощником военного прокурора 43-й армии, куда стекались для расследования самые различные дела о проступках и преступлениях военного времени. С апреля 1944 г. служил в должности помощника прокурора Харьковского военного округа, под началом которого в то время была вся освобожденная часть Украины.

Последующие 50 лет после окончания войны посвятил научной и преподавательской деятельности.

Я был хорошо знаком с автором этой книги. Знал его как человека оригинально мыслящего, широко эрудированного в самых разных областях знаний, автора многих трудов по юриспруденции. Читал с удовольствием его мемуары "На жизненном пути".

Появление данной книги я встретил с любопытством. Тем более что сам я в войне не участвовал, так как учился в то время в институте, где студенты были освобождены от призыва.

Солдат с ученой степенью — явление нетривиальное. Мне кажется, что так же нетривиальна эта книга.

В ней представлены два периода его армейской службы: на передовой — в начале войны и как военного юриста — в последующем. Это две отдельные темы: отношение автора к войне как солдата, с одной стороны, и как юриста-философа — с другой. Боевые будни, очень живо написанные, представляют, вероятно, большой интерес для поколений, в войне не участвовавших. Не менее привлекают внимание и эпизоды из военной прокурорской практики, когда автору приходилось сталкиваться с ситуациями необычными, порой детективными.

Мемуары писались на большом временном расстоянии от описываемых событий, в эпоху, когда цензурные барьеры были сняты и не могли помешать автору без помех "проявить свое лицо".

Полагаю, что мемуары Зиновия Михайловича окажутся любопытны не только для меня, но и для широкого круга читателей.

Лауреат Ленинской и Государственной премий,

заслуженный деятель науки и техники,

кавалер орденов за заслуги в науке, доктор технических наук,

профессор Панасюк В. С.

Война застала меня в Новосибирске. Новоиспеченным кандидатом прав, как говаривали в старину, я был командирован в этот город от Всесоюзного юридического заочного института, в котором очутился "по распределению". Читать лекции по всеобщей истории государства и права, моей специальности. А затем — то есть сразу по их окончании — экзаменовать студентов.

Первая лекция была назначена на 22 июня. Был яркий солнечный день. Широкие улицы большого индустриального города были заполнены фланирующей публикой. Тревога, казалось, владела мной одним. Тщательно обдумывая пассажи своей вступительной лекции, я то и дело менял темп, в тесной зависимости от размечаемой тесситуры…

Было уже близко к пяти вечера (по местному времени), и лекция моя шла к концу, как вдруг дверь распахнулась и в ней остановился, вытянув руку с тут же растворившимся портфелем, странной наружности человек: "Братцы… только что Молотов объявил про войну и что победа будет за нами".

Все повскакали с мест: "С фашистами?"

И тут вошел декан.

— Война, товарищи. Немцы наступают по всему фронту, но мы даем отпор. Сессию велено закрыть. Все по домам, мужчинам явиться в свои военкоматы.

И ко мне:

— Ваш билет на Москву обещан на завтра.

То и дело пропуская глухие эшелоны, спешившие на Запад, уже недоедая, добрались мы наконец до Казанского вокзала.

На перроне было мало встречающих, да и откуда им было взяться при нашем почти недельном опоздании. Толпа встречающих объявилась уже у самого паровоза.

— Наконец-то ты приехал!

— Люсик, милая! Как узнала?

— Очень просто. Третий день дежурства. Дома все в порядке. С пирогом я, бери быстрей.

— От военкомата есть что?

— Повестка. В ней значится твое новое звание.

— Как это новое? Я командир взвода запаса.

— А вот и нет. Там написано: военюрист. Элик сказал, что это три кубика. Он уже на фронте. Мы проводили его до поезда. Позавчера. Так и будем жить. Сначала брат, потом муж, и в доме останется один-единственный мужчина — годовалый Семен.

— Как Галя?

— Сейчас, знаешь, под окнами многие ходят то с чемоданами, то с рюкзаками, и она, бедная, истомилась: "Папка наш идет". И огорчается от ошибки. Послушай, "военюрист" — это в штабе? Ну что ты на меня так смотришь? Можно я с тобой пойду в военкомат? Плакать не буду. Слово!

Метро "Сокол" — уже на исходе терпения. От метро налево наш переулок, застроенный деревянными домами. Палисадник. Через просвет в сиреневом кусте вижу белое платье дочери. Не помню, как она очутилась у меня на руках. Цепкое объятие, горло перехватило. Из дому выпорхнули свояченицы. Люся ненаглядная, как в день первой встречи, как в день последнего расставания. Древние уверяют нас в том, будто сам предмет подсказывает слова — 1рзае гез уегЬа гаршп. Но я их не нахожу.