Иван Лаптев - Власть без славы

Впервые я попал на серьезную «кухню» в 1975 году. Две маленькие «кухни», случившиеся до этого, — октябрьские доклады членов Политбюро ЦК КПСС А. А. Громыко (в 1973 году) и Ф. Д. Кулакова (в 1974 году), можно не считать, они были всего лишь приготовительным классом.

В августе 1976 года начальство распорядилось: а не поехал бы ты, товарищ Лаптев, в Фили, на ближнюю дачу Сталина — тебе оказано очень большое доверие. Она и сегодня существует, эта дача, и по-прежнему мало кто скажет, что там происходит, кто живет, когда прибыл, когда и куда исчез.

К слову, я читал десятки описаний этой дачи, в том числе и в мемуарах маршалов, видел якобы ее интерьеры в кинофильмах. Могу определенно утверждать, что мемуары за военачальников, скорей всего, писали адъютанты, которых на дачу Сталина дальше передней не пускали, а интерьеры воспроизводились по рассказам нечасто бывавших там посетителей. Только недавно в двух документальных фильмах было показано действительно сердце этого дома — зал Политбюро и только в одной съемке — кабинет и ванная комната «отца народов».

Да и то: рассмотреть, изучить сооружение архитектора Мирона Мержанова не так-то просто, а при Сталине, понятно, отважиться на это не мог ни один человек.

Разыскал я дачу легко, но попасть туда смог не сразу. У меня был тогда «Москвич-412» белого цвета, думаю, что к жилищу Сталина меньше черной «Волги» никогда не подъезжало. Два пожилых, но очень стройных и крепких привратника забрали у меня удостоверение личности, один пошел наводить справки по телефону, другой остался у машины. Боже мой, двоится, что ли, в глазах — на пиджаке привратника два ромба, свидетельствующие об окончании двух высших военных учебных заведений!

Наконец ворота медленно открываются. Даю по газам — и сразу же по тормозам: от ворот до дачи метров 400, но дорога вьется несколькими серпантинами с очень крутыми поворотами, чтобы нельзя было развить скорость хотя бы километров в 40. Во время войны на каждом зигзаге дороги был вкопан танк.

Лесной массив вокруг дачи огромен и окаймлен плотнейшим, хотя и деревянным забором-стеной. Высота — не менее трех метров, поверху колючая проволока. Вдоль всей стены была, видимо, своего рода контрольно-следовая полоса. Кое-где сохранились железобетонные столбы с остатками колючей проволоки. В этом отношении жизнь Сталина не отличалась от народной жизни — колючая проволока была одна на всех. Полоса находилась во власти собак и часовых, говорили, что в охране была целая дивизия. Вторая линия часовых располагалась ближе к даче, но не так далеко от проволочного заграждения, чтобы не видеть его. От этих часовых остались телефонные тумбы-ящики, расставленные так, чтобы каждый часовой мог видеть двух других. В некоторых тумбах сохранились странные переключатели, очевидно, для телефонных линий, каждый на 16 позиций.

За забором дачи мне предстояло провести больше полугода, и изучение остатков прежней крепости было хоть каким-то развлечением.

Сильнее всего впечатляли нестандартные строительные решения, связанные с самим Сталиным, отражавшие его характер, привычки, точнее — повадки, страхи и хитрости.

Во-первых, это дорожки среди кустов и деревьев. Они были столь узки, что два человека рядом двигаться по ним не могли, он шел в одиночку. «Дядя Джо любил компании только умных людей», — шутили мы по этому поводу.

Во-вторых, веранда вокруг дачи. Стенка этой веранды обшита деревом и с внешней и с внутренней стороны. Впечатление, что обычная дощатая стенка. Надо было взглянуть на нее сверху, чтобы увидеть: ее толщина не менее 60–80 сантиметров. Железобетон, замаскированный деревом. Сквозь него не пройдет не только пуля, но и артиллерийский снаряд сталинских времен.

Точно так же была устроена и крыша дома. Мы играли там в бадминтон двое на двое, прыгали, как могли, и кто-то сказал: как бы потолок не провалился. Ответом ему был дружный хохот — обслуживающий персонал уже объяснил нам, что крышу сталинской дачи не возьмет и авиабомба.

В-третьих, пруд. Вокруг него стояли состарившиеся яблони очень хороших сортов. Крупные светло-зеленые яблоки падали прямо в воду. Никто их не собирал и не убирал. Догнивали небольшая купальня и лодочка возле нее. Вода была исключительно чистой и светлой. Нас тогда обитало на этой даче человек 15, в основном молодых и достаточно нахальных мужиков. Но ни один ни разу не рискнул искупаться в пруду. Слишком уж непривычным было то, что пруд представлял собой гигантскую железобетонную ванну, и защита ее дна снизу вряд ли уступала защите дачи сверху, видимо, для того, чтобы никакому злоумышленнику не по силам было подкопаться под этот пруд.

Были и другие замечательные особенности у сталинского обиталища. Например, березовая аллея, высаженная по линейке на месте какого-то громадного раскопа, стрелой уходящего в сторону центра Москвы. Скорее всего, там пролегает одна из таинственных веток метро, созданных специально для эвакуации Сталина в критической ситуации. Был рядом с дачей и бункер, вход в который закрывала многотонная стальная дверь, вмонтированная в чудовищный по размерам бетонный куб. Мы несколько раз пытались проникнуть в этот бункер, пока не обнаружили «растущие» прямо из земли свежие радиоантенны — стало ясно, что подземное укрепление обитаемо. Много раз обещала нам старшая сестра-хозяйка, которую мы звали Оленькой, показать подвалы дачи, но так и не показала. А когда кто-то из новичков «кухни» напомнил ей об этом, Н. Б. Биккенин, заведовавший тогда сектором журналов отдела пропаганды ЦК КПСС и уже много лет проработавший в аппарате, буркнул:

— Не приставай к капитану!

Позже я где-то прочитал, что Оленька действительно была «при исполнении».

Но довольно о доме. Суть не в том, каков он был, хотя страшный характер его хозяина явственно проступал в десятках необычных черт здания. Суть в том, что на сей раз на этой «кухне» варился отчетный доклад ЦК КПСС XXV съезду партии.

Современный читатель скорее всего скажет: ну вот, тоже мне событие! Да, нынче это не событие. Но в те времена, о которых я пишу, важнее события не было. Именно партийные съезды определяли, как будет жить страна в ближайшие пять лет, какой политический курс, внутренний и международный, она изберет, какие социально-экономические программы осуществит, на что могут рассчитывать и надеяться 270 миллионов человек — всё решали съезды КПСС. И главными их документами, расписанием жизни великой страны были, конечно же, отчетные доклады. Они зачитывались генеральными секретарями, утверждались — и принимали облик свода непререкаемых истин. Их изучали в школах, в высших учебных заведениях, в армии; огромная многофункциональная система политического просвещения вдалбливала их в мозги каждому советскому человеку, уверяя его, что жизнь идет «единственно правильным путем». Эта пропагандистская обработка общественного и индивидуального сознания начиналась в тот миг, когда докладчик, закончив свое выступление, покидал трибуну съезда, и не прекращалась до момента, когда он же или новый генсек выходил с докладом к очередному съезду. Вот почему таким докладам придавалось «сверхзначение» и для их сочинения привлекались весьма крупные силы. Настолько крупные, что еще в трех-четырех местах Подмосковья работали такие же «кухни», как наша, и любая экономическая, политическая или научная структура в стране обязана была по первому требованию направлять в эти «кухни» необходимые подготовительные материалы.