Илья Фаликов - Евтушенко: Love story

Евгений Евтушенко — поэт. Евгений Евтушенко — поэт утопии. Речь о всемирном братстве.

Советская часть утопии рухнула. Антисоветская — тоже.

Поговорим о поэте.

«Меня не любят многие». Есть колоссальная гора предубеждений, которую ни обойти, ни объехать. В геологических причинах ее возникновения не разобраться. Лучше — махнуть рукой и пойти своей дорогой.

Жизнь Евтушенко пролитературена с самых первых его шагов. Просто человека, человека в чистом виде Евгения Александровича Евтушенко практически нет. Попав, допустим, в сосняк, он не может пройти от сосны до сосны без того, чтоб не сложить на этой дистанции стих.

Вокруг него сплелось безразмерное множество небылиц, чуть не львиная доля коих несет на себе авторский след его львиной лапы. Можно вполушутку, а лучше всерьез вспомнить великого предтечу:

Человек-легенда, человек-эпоха, человек-артист, человек-феерия, человек-оркестр и так далее до бесконечности.

Евтушенковское чучело испепелили во дворе Дома Ростовых.

…В самолете, летящем через Атлантику в сторону Америки, встретились двое. Крепко обнялись, сели в кресла, потек разговор. Один вдруг вскинулся:

— Слушай, а ты ведь сжег меня!

— Да. Сжег.

Разговор продолжился как ни в чем не бывало.

Миф? Не исключено.

Был пепел, Ванька-встанька воспрял и из этого пепла: у него есть байка-сказка-баллада о Ваньке-встаньке. У него есть всё о себе. Но больше все-таки — о других. Собственно, обо всем земном шаре. Его всемирная отзывчивость великолепно сочетается с всемирной общительностью. Его знают все, он знает всех.

«Я земной шар чуть не весь обошел», — сказал другой великий предтеча, мастер гипербол, и в данном случае, если соотносить с географическим багажом наследника, это действительно большое преувеличение.

Суперодаренность, суперслава, суперплодовитость — с одной стороны. Сюда бы надо добавить еще и суперзависть — с другой.

Он называет себя последним советским поэтом. Это, наверное, правда. Но с эпитетами тут всё же какая-то неполнота. Напрашивается — как минимум предварительно — великий. Это точнее.

Он называет себя шестидесятником (шести-десантником). Тоже верно. Но стоит ли замыкать себя в отрезке времени, если время все еще длится и ты в нем активно присутствуешь? Пожалуй, в такой самоаттестации есть изрядная доля скромности, и без того, как это ни странно, присущей неохватнобогатой натуре нашего героя. Резонней в его устах звучит: «Я не преподаю скромность, это не мой предмет».

Нам надо договориться, читатель. Изложение этой запредельной жизни во всех подробностях невозможно. Будем довольствоваться главным или существенным. С учетом того, что иные мелочи важнее чего-то глобального и без них не обойтись.

Однако нет резона, например, разыскивать прототип героини, вопрошающей «А что потом?», или указывать на тот исторический момент, когда наш герой стал делать прическу а-ля Титус — зачес от затылка ко лбу.

Нам не объять всего им написанного. Нам не объехать и даже не назвать всех стран, им посещенных. Кроме того, есть такие «места и главки жизни целой» (Пастернак), которые надо если не «отчеркивать на полях», то попросту не трогать. Мы не вуайеры, у нас другой интерес.

Евтушенко — понятие. Что это такое?

Кто такой Евтушенко? Как он стал понятием?

Есть подозрение, что на эти вопросы нет окончательных ответов.

Нам предстоит погрузиться на глубину исторического дыхания и обнаружить там любовь (и нелюбовь) нескольких поколений к нашему герою. Будет там и его любовь к нам.

Это и есть наша история любви, love story «по-ихнему».

Здесь будет очень много цитат из самого Евтушенко, поскольку лучше и полнее о нем не сказал никто. Возможно, это будет похоже на жизнь Евтушенко, рассказанную самим Евтушенко. Ссылок не предусмотрено — это не научный труд. Цитата веет, где хочет.

Цитатность не порок. Натуральный моветон — пересказывать своими словами чужой текст, надувая первооткрывательские щеки. Это и легче всего.

И наконец. Без помощи Юрия Нехорошева, Леонида Шинкарева, Дмитрия Сухарева, Елены Евтушенко и Натальи Аришиной эта книга не состоялась бы. Спасибо им.

Первые месяцы пятьдесят шестого года в сфере искусств были выдающимися. Разнообразие событий захватывало дух. У молодого человека кружилась голова. Он шатался в толкучке столичной. Телеграфный стиль новостей отдавал эпосом:

В самом начале года наградили орденом Ленина скульптора Сергея Коненкова, недавно отметившего восьмидесятилетний юбилей, а писателя Василия Гроссмана, на его пятидесятилетие, — орденом Трудового Красного Знамени. Отметила восьмидесятипятилетие актриса Варвара Николаевна Рыжова из династии Бороздиных-Музиль-Рыжовых. Художник Орест Верейский путешествовал с альбомом по берегам Нила. В Большом поставили оперу Дмитрия Кабалевского «Никита Вершинин» с Сергеем Лемешевым в роли китайца Син Би-у. Негритянские артисты Элен Тигпен и Эрл Джексон, граждане США, зарегистрировали брак в московском загсе, а затем венчались в церкви общины евангельских христиан-баптистов. Хореографу Игорю Моисееву стукнуло пятьдесят. Столько же — писателям Антанасу Венцлова и Вере Кетлинской.

Советский народ отметил семидесятипятилетие со дня смерти Достоевского.

Столетняя годовщина смерти объединила Гейне с Лобачевским.

На театре происходило репертуарное пиршество. Шли пьесы: «Цюй Юань» Го Можо, «Последняя сенсация» Себастьяна, «Такие времена» Юрандота, «Дармоеды» Чики, «Ученик дьявола» Шоу (большого друга СССР; его пьесу поставили в Рижском ТЮЗе), «Кремлевские куранты» Погодина с Ливановым в роли Забелина (о, как величественно он торговал серными спичками на ступенях Иверской часовни!), «Макбет» Шекспира, «Фома Гордеев» Горького, «Чудак» Хикмета; в Ленинграде на сцене БДТ Товстоногов соорудил «Оптимистическую трагедию» Вишневского.

Смешили до упаду всенародные любимцы Тарапунька и Штепсель. Рост имеет значение.

Блистали певицы Зара Долуханова и Лилита Берзинь.

Московская общественность почтила память скончавшегося пятьдесят лет назад осетинского поэта Косты Хетагурова.