Гвидо Кнопп
История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ
Быть канцлером — значит работать на износ. Это наверняка самая тяжелая из всех профессий, что могла предложить послевоенная немецкая демократия. Восемь лет на посту — два стандартных срока — и сильнейшего сделают слабым. Лишь одному из них улыбнулось счастье уже в середине своего правления застать объединение Восточной и Западной Германий. При вступлении в должность федерального канцлера Гельмут Шмидт приносил клятву на конституции, будучи жгучим брюнетом. Свой пост он покидал уже седым человеком.
И все же все, кто занимал этот пост, держатся за него так крепко, что сместить их возможно, только опираясь на волю народа либо с помощью политических интриг. Чья тут вина? Виноват ли в этом вкус власти — наркотик для зрелых мужчин? Помимо всего прочего, не двигало ли всеми шестерыми искушение попасть, если повезет, в учебники истории? Седьмой канцлер, Герхард Шрёдер, смог бы кое-чему научиться на ошибках своих предшественников.
Начнем с Конрада Аденауэра. На ум непроизвольно приходит сравнение с Бисмарком. Оба создали государство: первый — воплотив в жизнь стремление нации к единству, второй — укротив эти стремления. Бисмарк объединил Германскую империю после вековой раздробленности. Аденауэр создал демократию после катастрофы, затянувшейся почти на полтора десятилетия. Обоим приходилось балансировать на острой грани, действуя с постоянной оглядкой на международное сообщество и в то же время не забывая про нужды нации. Оба они оказали настолько сильное влияние на свою эпоху, что историки всякий раз называют периоды их правления «эрами» в истории Германии.
Но на этом сходство заканчивается. Империя Бисмарка поползла первыми трещинами, когда «лоцман» только сошел с корабля, и окончательно распалась на тысячи осколков с приходом к власти его менее талантливых последователей. Республика Аденауэра, несмотря на почти панические опасения канцлера, оказалась чрезвычайно долгоживущей. Даже его надежда на «силовое объединение обеих Германий», казавшееся после начала «холодной войны» всего лишь безжизненной риторикой, в конце концов воплотилась в жизнь. Система Бисмарка после смерти своего создателя показала себя безнадежно хрупким образованием, в то время как 1989 и 1990 годы постфактум продемонстрировали правоту Аденауэра. Сейчас, учитывая опыт прошлого, даже самые ярые его противники признают, что образование Западной Германии было единственно возможным путем развития республики, даже несмотря на то, что разделение Германии стало болезненным переживанием для нескольких поколений немцев. «Канцлер стран Альянса» — так назвал Курт Шумахер своего противника Аденауэра в пылу парламентских баталий, в результате чего его, депутата от СДПГ (Социал-демократической партии Германии), на 20 дней отстранили от заседаний в бундестаге. Но вердикт Шумахера вряд ли был точным, скорее уж Аденауэра можно назвать «канцлером западных немцев». Ему не оставалось иного выбора, когда победители во Второй мировой войне начали меряться силами.
Рецепт Аденауэра был прост: реализм во внешней политике, «никаких экспериментов» в политике внутренней. Может статься, будущие поколения главной его заслугой будут считать то, что он пересадил демократию на немецкую почву, действуя как в союзе со странами-победительницами, так и в конфронтации с ними. После бесславного конца Веймарской республики иначе быть и не могло. Конечно, свою роль сыграл и экономический подъем. И все же в норную очередь сам канцлер, его безупречное прошлое и выдающиеся способности руководителя помогали примирить немцев с западной моделью государства. Рейнский патриарх стал демократически легитимным ответом на подспудное желание немцев видеть у руля «сильного человека», которое, несмотря ни на что, было широко распространено в послевоенные годы. По иронии истории, тот самый момент, когда канцлер преступил границы своих полномочий, окончательно обозначил его падение. Общественная реакция на аферу журнала «Шпигель» показала, как стабильна республика. В конце концов, она переросла своего строгого родоначальника, уроженца Рёндорфа.
Его преемнику не суждено было войти в учебники истории как «сильному канцлеру». Людвиг Эрхард остался в памяти немцев почти исключительно «отцом экономического чуда». На самом же деле он просто был неудачным канцлером для переходного периода. Его звездный час остался давно позади: в 1948 году Эрхард, собрав все свое мужество, на свой страх и риск решился на одновременное проведение финансовой и экономической реформ. Все последующие годы он упрямо продвигал свою концепцию рыночной экономики, невзирая на все попытки сопротивления. Именно этим он, неисправимый оптимист, заложил камень стремительного экономического подъема республики. Эрхард первым сказал бессмертные слова, ставшие впоследствии жизненной философией целого поколения: «Благополучие всем и каждому!»
Немцы любили добродушного Эрхарда. Его постоянно дымящаяся сигара напоминала им фабричные трубы развивающейся с головокружительной быстротой промышленности, этот солидный, упитанный господин олицетворял фундаментальность нового благосостояния. Его любовно называли «Толстяк». Попасть на пост канцлера ему помогли не способности, а огромная популярность. Аденауэр использовал все способы, чтобы его верный министр экономики не перебрался во дворец Шаумбург. Но, несмотря на всевозможные интриги и распространение ложных сведений о своем противнике, рейнлендец проиграл «бой за пост канцлера». Тем не менее мнение Аденауэра осталось непоколебимым: «Эрхарду этот пост не по зубам!» Ведь, по мнению Аденауэра, министру экономики не хватало самой важной черты характера, чтобы спать успешным политиком — здорового властолюбия.
И в самом деле, в Эрхарде отсутствовала необходимая толика макиавеллизма. «Добрый человек с озера Тегернзее» не был ни интриганом, ни властолюбцем. «Со времен Людвига Эрхарда мы знаем, что не только политика вредит характеру, но и характер вредит политике», — писал публицист Йоханнес Гросс, и вряд ли можно точнее описать основную дилемму правления Эрхарда. Для поста канцлера Эрхард был слишком нерешителен, не уверен в себе и, в конечном итоге, слишком слаб для того, чтобы руководить. Никто больше не говорил о «канцлерской демократии», как во времена Аденауэра. Вместо этого многие вслед за журналистом Гюнтером Гаусом спрашивали, управляет ли вообще кто-нибудь страной.
