Вера Кетлинская - На одной из крыш

Вера Казимировна КЕТЛИНСКАЯ

НА ОДНОЙ ИЗ КРЫШ

Рассказ

Первый снаряд упал посреди мостовой и забрызгал улицу кусками штукатурки и битым стеклом. Второй снаряд оторвал у большого дома угол крыши, и водосточный желоб повис над улицей, как носик гигантского чайника. На панели осталась лежать женщина с кошелкой, из разбившейся бутылки растекалось соевое молоко, розовея от крови.

Аня стояла на чердаке у слухового окна - здесь был ее пост. Разрывы снарядов приближались. Каждый казался последним, но следующий был еще ближе и оглушительней. Дом содрогался, как человек, и серая пыль слетала со стропил.

Аня отошла в глубь чердака и прижалась к шершавой стенке дымохода. Дымоход казался надежной защитой после оголенности слухового окна. Разрывы перенеслись куда-то подальше, в конец улицы. "Пронесло!" - подумала Аня. И тотчас вспыхнула тревога за сына, и захотелось сбежать вниз, к телефону, услышать в трубке голос сестры: "Все в порядке, а у тебя?" Но уйти нельзя было. Тогда она представила себе свою подружку Наташу. Наташа стоит внизу, у ворот ей, наверно, еще страшней.

Дом снова содрогнулся так, что дымоход закачался, к грохочущему звуку взрыва примешался тонкий звон лопающихся стекол. Аня обхватила руками дымоход и сказала себе: "Ничего, пронесло!" Но тут ее оторвало от дымохода и швырнуло в дальний угол чердака. Она не услышала разрыва и не поняла, что случилось. Приоткрыв глаза, поглядела вокруг, но в сплошной туче пыли ничего не увидела, и ей показалось, что она умерла или умирает, что смертный туман застилает ей глаза и сквозь смертный туман голосок сына говорит: "Ма-ма! ту-ту! ту-ту!" - и не знающие страха глаза радуются жизни, где каждый звук пленителен, даже звук артиллерийского разрыва...

По улице промчался мотоцикл, его треск был таким привычным и будничным, что Аня усомнилась в своей смерти и снова раскрыла глаза. Пыль оседала, в рваную дыру крыши падали наискось солнечные лучи, золотя порхающие пылинки. "Я жива, - поняла Аня и осторожно расправила руку, потом другую, - и руки целы... - Она слегка подвигала подогнувшейся ногой, потом выпрямила ее, подвигала второй... - и ноги целы!" Она медленно приподнялась, села и во все стороны покачала корпусом, сперва очень осторожно, потом уверенней. "Я совсем невредима!" - поняла она, вскочила и почувствовала сильную боль от ушиба в бедре и в плече, но боль обрадовала, как признак несомненной жизни. И тут же чувство ответственности вернулось к ней: надо осмотреться, нет ли пожара или обвала.

Пожара не было, но снаряд пробил перекрытие и разорвался где-то в верхнем этаже. Она побежала туда, на бегу соображая, в какую квартиру он мог угодить. Искать не пришлось - дверь квартиры была сорвана с петель и будто положена аккуратными руками на перила лестницы. В передней путь перегораживала упавшая массивная вешалка. В комнате вся мебель была сдвинута с мест и висячая лампа под зеленым абажуром раскачивалась из угла в угол, как маятник. Среди обломков валялась раскрытая книга. Диван красного дерева был перевернут ножками вверх.

Аня подняла книгу. Шадерло да Лакло, "Опасные связи". Поискала, куда бы положить книгу в этом разгроме. Положила на столик, присыпанный штукатуркой. На стене увидела телефон. Было странно думать, что телефон может быть невредим, когда все кругом разрушено. Она пробралась к нему по хрустящему стеклу и набрала нужный номер. Голос сестры откликнулся раздраженно:

- Ну, что?

- Как у вас там, Катюша? Что дети?

- Укладываюсь, и ничего не влезает, - сказала сестра утомленно, - а дети мешают как могут. Витя! - крикнула она в сторону. - Сейчас же оставь мясорубку, прищемишь палец! Вот видишь, я укладываю, а они хватают. Приходи скорей, ради бога!

- У вас тихо?

- Приблизительно. А у тебя?

- Все в порядке, - сказала Аня и повесила трубку. Захотелось сесть и прикрыть глаза. Не видеть ни дыры в потолке, ни обломков на полу.

- Кто там есть, наговорились вы или нет? - раздался неизвестно откуда сердитый голос.

Аня испуганно оглянулась - в комнате никого не было.

- Потяните на себя, - снова сказал тот же голос. Диван зашевелился, как живой.

Аня потянула диван за ножки, он повалился боком на груду мусора. Незнакомый человек - морщинистый, серый, с близорукими глазами приподнялся и пошарил вокруг себя неуверенной рукой.

- Целы? - спросила Аня и села рядом, прямо на мусор и битое стекло.

- Чего же вы сидите? - проворчал человек. - Поищите лучше мое пенсне.

Они вдвоем шарили по полу, щепками разметая колкий мусор. Когда Аня наткнулась на поблескивающую дужку пенсне, она была уверена, что стекла разбиты вдребезги и старик будет в отчаянии. Но стекла были целешеньки. Старик протер их рукавом, нацепил пенсне на переносицу и победно улыбнулся Ане.

- Между прочим, - сказал он, - убить и разбить гораздо трудней, чем кажется.

- Почему?

- А потому что и люди и вещи сопротивляются.

Он внимательно, с недоброй усмешкой оглядел свое разрушенное жилье. Казалось, он и не расстроен, и не подавлен - разбили, ну и что? И вдруг его лицо исказил ужас.

- Виолончель!

Аня проследила его взгляд. В углу, придавленный рухнувшей картиной в золоченой раме, виднелся продолговатый футляр. Аня хотела подняться, но почему-то совсем не было сил. Она доползла до угла и бережно высвободила футляр. Старик схватил его, и Аня увидела завернутый в шелковый платок инструмент, покоящийся на шелковой подушке. Дрожащие руки старика вынули виолончель и стали ощупывать ее легкими прикосновениями. Потом старик осторожно провел по струнам смычком, и морщинистое лицо его разгладилось, за стеклами пенсне блеснул добрый свет, серые губы зашевелились, словно подбадривая робкие звуки. Старик подкрутил колышки, снова несколько раз провел смычком, прислушиваясь, и вдруг из его окрепших движений смычком сложилась мелодия, похожая на отчаянную, томительную жалобу. Оттого, что эту жалобу выпевал мужественный низкий голос виолончели, она прямо-таки рвала душу.

- Что же вы плачете? - ворчливо спросил старик, обрывая мелодию.

- Это что?

- Элегия Масснэ.

- Пожалуйста, играйте, - сказала Аня, не стыдясь своих слез. - У меня сынишка уезжает.

- А вы?

- Что я? - огрызнулась Аня. - Работаю.

- Сколько лет сынишке?

- Три.

- А муж где?

- На Южном фронте...

Он покачал головой и тихонько тронул струны смычком, но играть не стал. Аня сидела рядом с ним на полу в разгромленной комнате и никак не могла подняться. Она только сейчас до конца поверила, что завтрашний день будет действительно завтра.

- По совести... устали? - неожиданно спросил виолончелист и спрятал инструмент в футляр.