Виктор Кузнецов
Сергей Есенин. Казнь после убийства
Глава 1. Поэт не жил в «Англетере»
Такое дерзкое утверждение может если не ошеломить миллионы почитателей таланта Есенина, то, по крайней мере, вызвать снисходительно-скептическую улыбку (эка, потянуло автора «на жареное»!). Ведь почти 80 лет говорилось и говорится, что, собрав все свои пожитки и «навсегда» простившись с родственниками и друзьями, он 23 декабря 1925 года отправился в Ленинград, чтобы редактировать там обещанный ему журнал. Наконец, даже в полном академическом собрании сочинений поэта не выражается никаких сомнений относительно целей в перемене его местожительства. Дальнейшее известно: прожив четыре дня в гостинице «Англетер», исписавшийся, психически больной поэт впал в сильную депрессию и под воздействием алкогольных паров повесился в 5-м номере гостиницы. Такова официальная версия. Была й осталась.
Не будем спешить с выводами, а спокойно, с документами в руках, рассмотрим наиболее важные и часто противоречивые сюжеты трагического события.
На первый же взгляд, переезд Есенина в Ленинград не был похож на деловой и осмысленный шаг, скорее, такой неразумный поступок можно охарактеризовать как поспешное бегство. Прощаясь со своей первой (гражданской) женой Анной Изрядновой, он сжег большой пакет рукописей и писем (явно «крамольных») и резко-многозначительно сказал ей; «Смываюсь…» О. К. Толстая в одном из писем вспоминает, что «беглец», покидая Москву, будто «сорвался». В декабре 1925 года поэт писал Софье Толстой: «Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю и потому нецелесообразно платить лишние деньга, тем более повышенно». Явно опрометчивый шаг для бесприютного человека, скитавшегося по случайным углам у приятелей! Кстати, таковых в городе на Неве было «раз-два и обчелся». Снимать же там квартиру или жить в дорогой гостинице ему было явно не по его карману. Но ведь давал же он, скажут, телеграмму стихотворцу Вольфу Эрлиху о наеме жилья; все-таки остановился в «Англетере», где стоимость номера в сутки доходила до десяти рублей. Проживание его в пятом — «проклятом» подтверждают до десятка свидетелей-очевидцев. О них мы еще поговорим особо и обстоятельно. "
Петербург-Петроград-Ленинград Есенин явно недолюбливал за его отстраненность от традиций русской национальной культуры. 24 июня 1917 года он делился в письме к другу А. В. Ширяевцу: «Бог с ними, этими питерскими литераторами <…> они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы»: «… они все романцы, брат, все западники, им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина». Как это напоминает слова любимого им Гоголя, который, рисуя «общее выражение Петербурга», замечал: «Есть что-то похожее на европейско-американскую колонию; так же мало коренной национальности и так же много иностранного смещения». В подобном же духе о Северной Пальмире писали и говорили А. Пушкин, В. Белинский, К. Леонтьев и многие другие.
О старой же столице Есенин, несмотря ни на что, всегда говорил с нежностью: «Моя Москва». Однажды писал из Баку Галине Бениславской: «Я очень соскучился по Москве». И это не единственные добрые признания милому его сердцу городу. Археолог и стихотворец Б. М. Зубакин в письме к М. Горькому передает есенинское откровение: «Мое место здесь, в Москве. Ни в деревне, ни в другом каком городе! Если чего-нибудь ждать настоящего, то только здесь».
Загадка переезда поэта в Ленинград так и останется нераскрытой, если не знать о его крупном конфликте 6 сентября 1925 года в поезде Баку — Москва (на перегоне «Серпухов»). А заключался он в следующем. В тот злополучный день поэт решил пообедать в вагоне-ресторане, но по какой-то причине его туда не пустил чекист-охранник. Есенин вспылил и, очевидно, сказал стражу порядка некоторые «горячие слова». При этой перебранке присутствовал дипломатический курьер Альфред Рога (эту фамилию в качестве поэта однажды упомянул В. Маяковский). Рога тут же отчитал Есенина, что, конечно же, вызвало бурный протест Сергея Александровича, бывшего в тот момент «под хмельком». Рога призвал усмирить «буяна», прочитать ему соответствующую нотацию Юрия Левита, служившего начальником отдела благоустройства Москвы (врача по профессии), близкого знакомого всесильного Льва Каменева. Левит даже сделал попытку освидетельствовать душевное здоровье Есенина и заглянул в его купе, которое он делил со своей женой Софьей Толстой. Можно представить негодование поэта на такой бесцеремонный, оскорбительный для поэта «визит».
О том, как бурно развивались события, говорит факт ареста Есенина по прибытии поезда в Москву. Этим конфликт не ограничился. Рога и Левит через канцелярию наркомата по иностранным делам подали на поэта в суд, требуя «возмездия». Это «дело» попало на рассмотрение народному судье 10-го Лубянского участка Сокольнического района Владимиру Семеновичу Липкину. Упомянутый участок являлся частью 48-го отделения милиции (начальник Сергей Лазаревич Фролкин). Секретарь суда Вера Борисовна Гольдберг строчила Есенину грозные предписания. С него взяли подписку о невыезде. Не раз письменно он вынужден был оправдываться. К примеру, 29 октября 1925 года, говоря о ссоре с Рога, он заявлял: «Сей гражданин пустил по моему адресу ряд колкостей и сделал мне замечание. <… > Я ему ответил теми же колкостями.
Гр. Левита я не видел совершенно и считаю, что его показания относятся не ко мне.<…> В купе я ни к кому не заходил, имел свое… <…> Гр. Левит никаких попыток к свидетельствованию моего состояния (здоровья. — В. К.) не проявлял. Это может показать и представитель Азербайджана, ехавший с промыслов на съезд профсоюзов. Фамилию его я выясню и сообщу дополнительно к 4 ноября начальнику 48-го отделения милиции».
Рога и Левит обвиняли «обидчика» по ряду серьезных уголовных статей (антисемитизм, хулиганство, неподчинение служебным лицам при исполнении ими своих обязанностей и др.). Положение Есенина становилось все более угрожающим; Не помогло заступничество наркомпроса РСФСР Луначарского и партийного публициста Вар-дина, которые просили судью Липкина прекратить есенинское «дело», так как оно вызовет ненужный шум в белогвардейской и «буржуазной» прессе, что нанесет урон репутации Советской власти. Липкин отверг ходатайства и продолжал гнуть свою линию. Полагаем, он не посмел бы не прислушаться к мнению наркомпроса России, но, очевидно, кто-то более всесильный настаивал на экзекуции «смутьяна». Наверняка такое административное давление оказал Лев Троцкий, тогда терявший свою политическую власть, но бывший еще в силе заставить судью не оставлять без последствий «дело Есенина». К этому сюжету мы позже еще вернемся.
