Александр Поповский
Искусство творения
МУЗЕЙНАЯ АКАДЕМИЯ
В одном из переулков Москвы, близ Красных ворот, между зданиями бывших владетельных особ и неказистыми жилищами горожан, — дом за железной оградой, окрашенной в красный цвет, невольно останавливает на себе внимание. Прямоугольный фасад, массивные кирпичные стены, каменные наличники с орнаментами и множество архитектурных подробностей XVII века резко выделяют его среди других зданий. За окнами с частыми переплетами, рассчитанными на слюду, угадываются древнерусские палаты с крестовыми сводами и узкие лестнички, ведущие к шатровому крыльцу. Обновленные дымовые трубы на крыше, отделанные резными колпаками, водостоки с наивными прикрасами, а также следы кропотливого внимания к каждой детали наводят на мысль, что это — музей, удачно реставрированный дом богатого боярина.
Тяжелые дубовые двери с литой ручкой, коваными петлями и чугунными накладками вокруг замочных скважин отделяют переднюю от маленькой прихожей. Пол, мощенный каменными плитами, сводчатый потолок, расписанный масляными красками, и окошко с железной решеткой напоминают монастырскую келью. Бронзовые львы на дубовой лестнице с гербом именитого владетеля охраняют арку, расписанную драконами, ведущую к золоченым дверям. Крестовые своды огромной залы со слуховыми окошками разрисованы зодиакальными знаками. С железных затяжек, кованных вручную, свисает массивная люстра. Лепные капители колонн, красный бархат на стенах, изразцовая печь с затейливыми карнизами и зеркала в резных рамах с инкрустированными подзеркальниками свидетельствуют о затейливых вкусах созидателей этих хором. В торжественной тишине, осененные бронзовыми канделябрами, глядят из золоченых рам два русских императора — Петр I и Петр II.
Снова низкие своды, стенная роспись, — и вдруг стук пишущей машинки, торопливые шаги, звонки телефона — музей оказывается академией. На дверях, обитых плюшем и сукном, мелькают надписи: «Канцелярия», «Бухгалтерия», «Секретариат». В семейной портретной зале, где своды расписаны изображениями графов, князей, коронованных особ в орденах и лентах, сидят секретари академии, ждут приема ученые. В шуме и сутолоке трудового дня меркнет обаяние древности, возрожденной искусной рукой реставратора.
Кабинет президента некогда был гербовой залой. На зеленом потолке выступают геральдические львы, щиты, короны, звезды, масонские знаки. Массивная мебель черного дерева, огромные резные кресла и шкафы подчеркивают важность замечательной залы — хранительницы герба именитого рода.
Странно выглядит кабинет президента. Столы завалены зерном и картофелем, всюду стебли сухих растений — в вазонах, в снопах, под стеклом. Проросшие семена, банки с помидорами, початки кукурузы всяких видов и размеров, луковицы и корнеплоды громоздятся на подоконниках, на полу, вдоль стены. Пробирки с яйцами вредителей чередуются с банками ржи и пшеницы. Само многообразие природы присутствует здесь. Не будь на стенах портретов Мичурина и Тимирязева, не будь надписи «Президент» на дверях, кто предположил бы, что эта обширная, кладовая — кабинет руководителя академии?
Вот и сам президент. Он торопливо закрывает за собой дверь, снимает свое более чем скромное пальто, шапку, надвинутую на уши, и устремляется к одному из столов. Под бумагой — ряды тарелок с проросшими семенами. Бледнозеленые стебельки, рожденные в этой своеобразной теплице, тянутся вверх. Он разглядывает каждое зернышко, бережно шевелит ростки и бросает на ходу референту: «Подсыпьте им сахару, пусть пососут». На письменном столе из чайной полоскательницы, наполненной землей, поднимаются зеленые стебли. Горящая электрическая лампа служит им солнцем. Тут же записка, запрещающая это солнце выключать. Президент академии любуется этим крошечным полем, уместившимся рядом с чернильным прибором. Теперь внимание его привлекают пробирки с вредителями. За стеклом на бумаге изумрудным бисером лежат яйца так называемой черепашки и бродит вокруг них мушка теленомус. Она отложила свои яйца в яйцах вредной черепашки. Изумрудные бусины уже местами почернели: в них развивается потомство захватчика, безвредного для полей.
Картофель с зелеными ростками заставил Лысенко призадуматься. Рука с зажатым клубнеплодом лежит неподвижно, голова низко опущена, непокорные волосы закрыли лоб. Он невысокого роста, худощавое лицо, взгляд неохотно останавливается на собеседнике, предпочитая скользить по столу, задерживаться между банками с семенами. Голос его звучит не без напряжения — голос человека, немало поговорившего на своем веку, человека, умеющего убеждать, не щадя сил. Вот он набрал пригоршню зерна, склоняется над ней и любовно разглядывает каждое семечко. Трудно угадать под этим обличьем агронома знаменитого ученого, чьи труды реформировали сельское хозяйство, чьи эксперименты занимают умы выдающихся людей. Кажется, что вот-вот он накинет свою кожаную тужурку — постоянную спутницу сельского агронома, нахлобучит на голову картуз и с пригоршней семян уйдет в теплицу, на делянку, в поле — подальше от административного шума, чтобы обдумать внезапно мелькнувшую мысль.
Секретарь и референт напоминают увлеченному делом президенту, что его ждут. Президент садится за стол. Не за массивный, дубовый и не в удобное кресло с высокой спинкой и резными купидонами, а за круглый стандартный стол, на жесткий истертый стул. Так ему удобней, так проще. Он закуривает, прикрывая папиросу рукой, чуть ли не зажимая ее в ладонь. Выражение лица недовольное, сердитое, как у человека, которого оторвали от серьезного дела; глаза опущены, точно в этом кабинете с геральдическими львами они не ждут для себя ничего утешительного.
Вокруг стола усаживаются представители научного учреждения Восточной Сибири. Они приехали издалека и привезли с собой множество планов и проектов, альбомы с фотографиями, кипы научных трудов. Сколько отдали бы они, чтобы президент академии просмотрел все таблицы и сводки, так тщательно подобранные для него! Они рады провести с ним весь день, только бы он вдумался, принял к сердцу их нужды. У института нет помещений для научных работ, домов для сотрудников; камень завезли, но нет еще леса, нет денег. Вся надежда на академию.
Люди далекой окраины, причудливо сочетающей дикий виноград и северного оленя, неуклюже топчутся в своих валенках, много и горячо говорят о своем учреждении. Увлеченные и взволнованные близостью знаменитого ученого, они обращаются друг с другом преувеличенно любезно, сыплют извинениями, точно встретились впервые в жизни. Как не смущаться! Кто из них не знает Трофима Денисовича Лысенко, недавнего сотрудника малоизвестной селекционной станции, бросившего вызов корифеям научной мысли. Пред ними ученый, осмелившийся провозгласить, что наследственная структура растительных организмов может изменять свою форму в руках человека, что наука должна управлять законами наследственности, переделывать свойства растений в потомстве. Кто из них не читал его едких статей! Он изрядно посмеялся над прославленными мировыми авторитетами, не пощадил их ложных идей.
