Михаил Барро - Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность

«Видите вы эту яблоню, – говорит Рудин, – она сломилась от тяжести и множества своих собственных плодов. Верная эмблема гения»… Это изречение особенно справедливо в применении к Бомарше. Он именно подавлен избытком своих сил. Писатель, он постоянно рвется на арену кипучей деятельности в совершенно противоположной сфере и даже разом в нескольких сферах. Что ни задумывает, он постоянно задумывает широко, музыка теснится в его драме, драма – в музыке, и везде звучит и блещет у него что-нибудь новое, неожиданное, оригинальное или, лучше, вспыхивает ярко, ослепительно, чтобы смениться чем-нибудь столь же ярким и ослепительным. Он, как Петр Великий в определении Пушкина, —

Но не только здесь кроется причина «подавленности» Бомарше. Подобно яблоне, обремененной плодами, он согнулся и сломан, но не одни плоды пригибают его долу… Как ни высоко стоит гений над толпою, он все-таки сын этой толпы, дитя одной с ней эпохи. Он отмечен не только ярким светом тысячи благородных искр, чуть заметно тлеющих в сердцах его современников, но в то же время носит на себе и язвы этих последних. Автор «Женитьбы Фигаро», смелый обличитель всякой неправды, защитник угнетенных, он очень часто оказывается совсем не на той дороге, куда призывает других. Он пробирается иными путями. Он знает, что эти пути некрасивы, но, кроме идеи, его влечет еще жажда жизни, сытой, спокойной, и он смело заносит свою ногу в топкое болото, потому что вдали, по ту сторону, виднеется тихая пристань довольства. В конце концов он почти потерял из виду ту цель, к которой стремился в своих произведениях, и когда нация напрягала все силы над новым зданием общественной жизни, ее глашатай ломал свою голову над украшением пышного жилища сибарита. Свободолюбивый Фигаро, от долгого общения с графом Альмавивой и его гостями, он, как старый лакей, потерял свое лицо и стал ужасно походить на барина, которому служил. «В одну ночь, – говорит об этом Берне, – Бомарше сделался дураком, в одну ночь потерял всю свою благородную отвагу, свой ум, свою ловкость, свою прежде несокрушимую твердость»… Это было накануне разрушения Бастилии.

Но суд истории не может объявить Бомарше: «Суд презирает тебя и объявляет бесчестным». Французское общество опередило творца Фигаро. Он умер, как Моисей, на границе обетованной земли, на заре новой жизни, но кому суждено было увидеть и солнце этой жизни, те обязаны были этим зрелищем все тому же Бомарше. На извилистом пути исторического прошлого это – один из светочей, озарявших путь, один из голосов, могуче призывавших: «Вперед! вперед!»… Этот голос не замолк еще и ныне… Разверните «Женитьбу Фигаро»: не одним весельем веет от этой книги, чуется в ней что-то родное, перед глазами начинают мелькать Альмавивы, незаметно превращающиеся в Скалозубов и Фамусовых, и другие «знакомые все лица»… В этом влиянии произведения Бомарше лучшее оправдание писателя перед потомством. Его смех далеко не потерял еще своего значения, как не перевелись еще уголки, где Фигаро по-прежнему опасный человек, по-прежнему извивается на все лады, чтоб отстоять свою личность под стремительным натиском продажных Марэнов, взяточников Гезманов, лицемеров Бежарсов и других, и других… Не лишены также поучительности и темные стороны в характере Бомарше. Как ни велика личность этого человека, как ни могуч его характер, среда все-таки заедает его, необходимость постоянных сделок с совестью, приспособления к обстоятельствам навсегда кладут на него какой-то пестрый отпечаток и вырывают у самого писателя мучительный вопрос, кто же был он, наконец, чему поклонялся и что сжигал…

Даниэль Карон и Мария Фортен – кальвинисты. – Андре-Шарлъ Карон – драгун, католик и часовщик. – Его женитьба и дети. – Рождение Бомарше. – Характеры его отца и матери. – Детские игры и воспитание Бомарше. – Обучение в Алъфорской школе. – Возвращение домой. – Бомарше в 13 лет. – Изгнание его из дому. – Договор с отцом. – Успехи в роли часовщика. – Столкновение с Лепотом и победа. – Карон-сын – королевский часовщик.

«Господь, Творец всего сущего, да будет нашим помощником и началом. Аминь»… Такими словами начинается список четырнадцати детей Даниэля Карона и его жены Марии Фортен. Своеобразная метрическая запись исполнена без обычных формальностей, в старой истрепанной книжке вроде тех, в которых бережливые хозяйки ведут счет своим расходам. Даниэль Карон был кальвинистом, кальвинистом после отмены Нантского эдикта, следовательно, еретиком, человеком вне закона. По ремеслу же он был часовщиком. Он жил в старой провинции Бри, в небольшом городке Лизи на Урке, теперь в департаменте Сены и Марны. Провинция Бри была очагом самого рьяного кальвинизма. Ни красноречивое слово Боссюэ, ни грубая сила драгонад, ничто не могло сломить нормандских последователей Кальвина. Лишенные прав гражданства и права совершать в городе свое богослужение, они укрывались в пустынных местах и там молились, пользуясь проездом странствующего пастора. Их браки не признавались действительными, дети считались незаконными. Этим объясняется странная форма метрической записи Каронов.

Почти все многочисленное потомство Даниэля Карона умерло до зрелого возраста. Крепче других детей оказался четвертый – Андре-Шарль Карон. Он родился 21 апреля 1698 года и спустя десять лет лишился отца. Вдова Карона переезжает в это время в Париж. Что заставило ее переменить место жительства, хотела ли она найти покой в столице, всегда более веротерпимой, чем провинция, или под влиянием забот о детях в ней слабела уже вера в то, что так стойко защищалось в Лизи на Урке?.. Прямых ответов на эти вопросы не имеется, но есть косвенный ответ на последний вопрос. Едва достигнув совершеннолетия, сын кальвинистки Марии Фортен, Андре-Шарль Карон поступает в ряды тех самых драгунов, при виде которых дрожали еретики провинции Бри. Он был в летах, когда жива еще связь между отцами и детьми; невольно возникает поэтому предположение, что Андре избрал военную карьеру с согласия своей матери… Впрочем, он недолго носил пестрый мундир драгуна. Неизвестно, по каким причинам 5 февраля 1721 года он покинул военную службу и, поселившись в Париже, стал изучать ремесло отца. С верой родителей было иначе. Менее чем через месяц после приезда в Париж Андре Карон принял католичество и закрепил свое отречение распиской: «7 марта 1721 года в церкви Nouvelles Catholiques я отрекся от ереси Кальвина». В последующей своей жизни Карон всегда свято соблюдал все обряды католической церкви, но все-таки есть основание думать, что его обращение было одним из средств борьбы за существование. Католицизм был в эту пору своего рода правом на заработок и свидетельством благонадежности. И Андре Карон опирается на это право. Через год после отречения от ереси Кальвина он подает прошение в государственный совет на королевское имя и ходатайствует об утверждении в звании часовщика. Для этого требовалось определенное время выучки под руководством «патентованного» мастера. Карон не удовлетворял этому требованию, и потому, в подкрепление своей просьбы, он ссылается на свое обращение в католичество. Вероятно, этот аргумент оказался достаточно веским, так как прошение Карона было удовлетворено вопреки установленным правилам. Получив звание часовщика, через три месяца после этого, 13 июля 1722 года, Андре Карон женился на Луизе Пишон, дочери парижского буржуа, как расписался ее отец в церковной книге. По исследованиям Жаля, от этого брака родилось не менее десяти детей, семь дочерей и три сына. Первым ребенком Каронов была дочь Мария-Винцентина, вторым тоже дочь – Мария-Жозефа. Мария-Жозефа вышла потом замуж за Гильбера, архитектора Его Величества, короля Испанского, и жила в Мадриде вместе с мужем и сестрою Марией-Луизой, четвертой дочерью Каронов. Вероятно, ни положение, ни жалованье королевского архитектора не представляли собой ничего ни высокого, ни выгодного, так как жена Гильбера еще содержала в Мадриде модный магазин. Третий потомок Каронов и трое последних были тоже дочери. Имя первой неизвестно, имена остальных в порядке их рождения – Мадлена, Мария-Юлия и Жанна. В 1756 году Мадлена вышла замуж за известного часовщика Лепина. Это все, что можно сказать о ней; не больше известно также о ее сестрах, исключая двух последних. Особого внимания заслуживает Мария-Юлия. Она родилась в 1735 или 1736 году. Ее наружность и вся фигура не лишены были привлекательности, судя по мадригалам воспевавших ее неведомых поэтов. Со хранившиеся письма Марии-Юлии рисуют ее весьма симпатичными чертами. Она любила читать, ее увлекали то Дидро, то Ричардсон, и все эти увлечения сейчас же отражались в ее письмах, несколько вычурного и неровного характера, с заметной склонностью к остроумию. Кроме родного языка, по словам Ломени, она знала еще испанский и итальянский, недурно играла на арфе и виолончели и даже писала музыку и стихи, невысокого, впрочем, достоинства. Вместе с Жанной Мария-Юлия нередко участвовала в домашних спектаклях. Она играла, между прочим, Дорину в «Тартюфе» Мольера. Ей не чуждо было в то же время осмеянное тем же Мольером стремление мещан разыгрывать из себя аристократов: провинция постоянно поражала ее дурным тоном. Все эти свойства своего характера она наследовала от отца.