Когда я слышу фразу "Белорусский вокзал", мне на память приходит уныло-зеленое здание, неопределенного стиля, зажатое между двумя выходами метро и обращенное полукруглым фасадом на площадь.
Архитектор Иван Струков может быть, и мечтал, и хотел построить что-то порядочное и красивое, но не удалось, поскольку строился вокзал в предвоенные годы (открыли его в 1912 году), когда Российская империя катилась к Октябрьскому закату, поэтому явно крали много и на всем экономили. Получился он и слишком приземистым и слишком коротким (занимай он четверть площади — от Петербургского шоссе до Грузинского вала — был бы монументален), а уж после строительства путепровода, который подавил всю площадь, невысокий, но расплющенный, Белорусский вокзал стал казаться каким-то маленьким сарайчиком.
Неправильная планировка площади, когда площадь оказалась выше вокзала, привела к тому, что вокзал как бы провалился в яму. И это не оптический обман! Вокзал действительно оказался внизу, за счет подсыпки грунта у Тверской-Ямской. Это хорошо заметно в дождь, когда к нему со всех сторон площади текут ручьи…
Курский вокзал тоже стоит ниже Земляного вала, но из-за своих гигантских размеров и огромной площади перед ним не выглядит настолько провалившимся. Мимо Рижского вокзала проходит путепровод, но он не так высок и не так прижат к зданию, да и сам протяженный фасад впечатляет, поэтому Рижский вокзал не выглядит "уродцем". Ну про площадь Трех Вокзалов я не говорю — это архитектурный шедевр, который не смогло испортить ни постройка метро, ни здания торгового центра.
Мало того, что Белорусский вокзал не виден издалека, так еще и вблизи его скромную архитектуру невозможно было разглядеть из-за огромного скопления людей. Не знаю куда в те годы они ездили, но вокзальные площади всегда были забиты плотной толпою. И Москва была меньше, и лимитчиков было меньше, и билеты были дорогие,
1 К примеру, купированный билет в Саратов стоил 15 рублей, поэтому только на дорогу туда-обратно у меня уходило около 34 рубля, вместе с бельем. А в аванс от зарплаты в 135 рублей я имел 36=40.
но вокзал упорно притягивал к себе массу народа. Нищие, сутенеры, спекулянты, аферисты и прочий сброд так и переливался вдоль фасада. Кого я только не видел, проходя вдоль вокзала — и будущих "челноков", а тогда — мешочников, и "среднеазиатских гостей", и хачей, и дачников, спешащих на электричку, и карманников, которые, как бы не маскировались, были заметны в разношерстной толпе цепкими, умными взглядами. Были еще и торговцы наркотиками и сутенеры, и прочие спекулянты и маклеры. Их отличало, прежде всего, постоянство места, то есть, в то время как вся толпа хаотично бурлила, они и не стояли столбами на одном месте, но кружили всегда вокруг одного и тоже "эпицентра" как привязанные.
Прибавив к этой чисто вокзальной толпе еще и тех, кто пересаживался с автобусов и троллейбусов на метро, можно представить какой хаос творился на площади под путепроводом, посредине которой стоял, уже в те времена, совершенно забытый памятник Максиму Горькому. До войны памятник окружали аккуратные подстриженные деревца, которые за годы застоя вымахали настолько, что создали вокруг памятника "зеленый щит", скрыв его от посторонних взглядов, да, заодно, и от вокзальной суеты тоже. Помимо того, вокруг него плотным кольцом стояли междугородние и экскурсионные автобусы с такси на пару, поэтому подобраться к нему было сложно.
Но оказывается на Белорусском вокзале можно было встретить не только карманников и спекулянтов. Были еще некоторые личности.
Это была моя первая командировка.
Мы ездили в Гомель с Андреем Муховым, который в то время уходил, и от жены, и от сына, и по причине чего находился в несколько возбужденном, неуравновешенном состоянии. Я его, честно сказать, даже побаивался, поскольку загорался он от малейшей искры по поводу и без повода, а учитывая его феноменальную физическую силу, любая ссора, переросшая в драку, могла закончиться тяжкими телесными или даже убийством. Поэтому я вздохнул свободнее, когда он, севши в поезд, частыми и большими глотками в пять минут напился до положения риз и, слава богу, затих.
Наутро он отпивался холодной водой, протирал глаза, рыгал, но находился в каком-то отупевшее-безразличном состоянии, так что ни на кого не обращал внимания, а, следовательно, ни к кому не задирался. Он обращал внимание только на молодых женщин, которых на этом радозаводе было великое множество. Гомельские девки были высший сорт — глазастые, стройные да ляжкастые. Он пялился на них так откровенно и плотоядно, что многие реагировали на его призывные взоры, но… дальше взглядов у Андрюхи, почему то дело не шло. Видимо сказывался вчерашний перепой.
Руководство нам оплачивало, и плацкартные и купейные билеты. За СВ мы должны были доплачивать из собственного кармана. Конечно мы всегда ездили в дешевой плацкарте, а потом, на конечной, выпрашивали у попутчиков более дорогие билеты, чтобы немного украсть у государства себе на бутылку. Ведь в те годы, несмотря на общую несвободу, билеты на поезд были неименными.
Мне в жизни неоднократно приходилось видеть, как по вагонам шла целая вереница командировочных, собирающих купейные билетики. Иногда им помогали проводники, которые, за полчаса до прибытия раздавая билеты, спрашивали у пассажиров — нужны ли билеты тем или нет, а если кто-то отказывался, то его билет копеек за пятьдесят, а то и за рубль продавал командировочным.
Из этой командировке Андрей вернулся в Москву на день раньше, чтобы опохмелиться и протрезвиться, войдя в равновесное состояние, перед выходом на работу. Поэтому мы договорились встретиться с ним на следующий день после приезда у платформ, чтобы выпросить у прибывших билеты.
Приехав на вокзал, минут за пять до прибытия гомельского поезда, я увидел пустую платформу — поезд опаздывал на полтора часа. Андрей, конечно, с похмелья вовремя прийти не мог, поэтому мне пришлось коротать время одному и, скуки ради, я, покуривая, стал ходить взад-вперед по длиннющей платформе, на которой никого, кроме меня не было.
Неожиданно я увидел неподалеку какого-то мужичонку — невысокинького, полненького, лет пятидесяти с лишним, неплохо одетого с какой-то толсто-глупой улыбочкой на лице. Я не заметил как он подошел ко мне, а только обратил внимание на его странноватый взгляд — какой-то слишком ласковый, которым обычно мужчины не глядят на собеседников, а смотрят только на маленьких детей.
Не помню, с чего началось, но у нас завязался разговор. Кажется он спросил меня, что я здесь делаю, а я ответил: "Друга жду". Вот это многозначное в нашем богатом и могучем русском языке слово "Друг" и повернуло его в мою сторону. Скажи я, что жду своего коллегу или сотрудника, и он, быть может, не проявил ко мне никакого интереса, а слово "Друг", которым гомосексуалисты именуют своих половых партнеров, стало для него ключевым.
